Страница 6 из 13
Помолчав еще немного, Клэй снова улыбнулся, но намного шире, словно вспомнил нечто очень приятное и забавное:
— Представляешь, я особенно любил прятать ее под своей курткой зимой, когда она мерзла, — Клэй улыбнулся. — Просто вообрази — распахиваешь куртку, она прячется туда, вся продрогшая и мокрая, после чего ты застегиваешь куртку, и из нее торчит только ее голова, как у маленького котенка за пазухой. И она смотрит на тебя таким прекрасными глазами, полными благодарности. Уверен, я ни на одном своем концерте не испытывал тех же чувств, как в тот момент.
Помолчав, Клэй заметил, повернув голову в ее сторону:
— В твоих глазах есть что-то, что было в глазах у моей Руби. Какой-то задор и хитринка.
Эш завороженно застыла, глядя в голубые глаза льва:
— Клэй?
Лев положил свою большую ладонь поверх маленькой лапы Эш:
— Ты первый зверь за много лет, кому я могу рассказывать все это. Хотя у тебя и образ ершистой и опасной девочки панк-рокерши, но у тебя доброе сердце, и ты умеешь сопереживать. Уверен, что тот Ланс очень сильно пожалеет, что потерял тебя, Эш.
Смущенная дикобразиха опустила взгляд:
— Честно говоря, я уже слабо вспоминаю то время. Мне было хорошо с Лансом, мне нравилось, как он называл меня Иголочкой — но все это осталось в прошлом. Он не умер — и в этом плане мне повезло больше, чем вам, но иметь в живых того, кто предал тебя, ничуть не лучше, чем потерять того, кого искренне любил.
Клэй лишь рассмеялся глубоким грудным смехом, не разжимая губ, после чего ответил:
— Действительно, «повезло». Иголочка. Даже не знаю, почему, но мне нравится это прозвище. Оно с одной стороны нежное, а с другой передает твой колючий и упрямый характер. Иначе почему ты еще сидишь здесь, а не сбежала вслед за этой коалой Муном? Извини, что называл тебя колючкой. Если не против — лучше уж Иголочкой.
Эш кивнула, а лев продолжил:
— Но называть себя Кэлли не дам. На это имела право только Руби.
***
Еще пару дней провела Эш в доме Клэя, постоянно разговаривая с ним о его прошлом, творчестве, Руби и его жизни. С каждым часом Клэй втягивался в разговор все больше и больше, и вскоре уже в нем было не узнать потерявшего задор льва. Да, его седина никуда не исчезла, но все чаще и чаще Клэй смеялся над шутками Эш или рассказывал какой-то забавный случай из своего прошлого, сопровождая рассказ раскатами своего грохочущего хрипловатого смеха.
На второй вечер произошла совершенно немыслимая вещь. Эш зашла в комнату, неся вечерний чай для задумчивого Клэя, сидящего перед камином, как тот вдруг поднял голову и спросил:
— Прости, Иголочка. Я могу попросить тебя… присесть мне на колени?
От неожиданности Эш едва не выронила кружку с чаем:
— Клэй, что с вами?
Улыбка тронула губы льва:
— Не то, что ты подумала. Я просто никогда не обнимал дикобраза и мне стало интересно, каково это. А без твоего разрешения я не стал бы этого делать.
Все еще сомневаясь, Эш осторожно села на колени к Клэю, стараясь не уколоть его иголками. Помедлив, Кэллоуэй осторожно прижал Эш к груди, держа большую когтистую ладонь по направлению роста иголок дикобразихи.
***
Эш не понимала, что происходит. Если бы еще два дня назад кто-нибудь сказал ей, что ее будет обнимать сам Клэй Кэллоуэй — она бы точно рассмеялась в морду говорящему. Однако сейчас происходило невозможное… и в то же время реальное. В их объятиях не было никакой эротики или страсти — но Эш чувствовала, что Клэй действительно получает удовольствие от объятий, ведя себя при этом максимально тактично в отношении нее.
Так как у нее не было иного выбора, Эш уткнулась носом в густую гриву Клэя и с удивлением поняла, насколько привычно и уютно она себя там чувствует. Даже мысль, что обладателем этой гривы был ее кумир, годящийся ей в возрасту как минимум в отцы, не делала этот момент каким-то неправильным или сомнительным.
Спустя какое-то время, не выдержав, Эш спросила:
— Клэй… а что сказала бы Руби, увидев, что вы обнимаете другую?
Хмыкнув, лев осторожно погладил дикобразиху по росту иголок:
— Учитывая, что я жил пятнадцать лет в тюрьме, в которую сам же и загнал себя — она была бы рада. Я всегда был верен Руби и никогда не считал кого-либо более достойной и прекрасной, чем она. Но уверен, что Руби и в последние секунды своей жизни желала бы мне быть счастливым… даже без нее. Заменить Руби не в состоянии никто. Даже ты, Иголочка, — Клэй снова провел ладонью по иголкам. — Но сейчас, обнимая тебя, я впервые почувствовал себя живым за много лет. Мне очень не хватало этого в последние полтора десятилетия.
Отпустив Эш и встав с кресла, Клэй, слегка сгорбившись, выдвинулся в сторону лестницы на второй этаж:
— Мне нужно о многом подумать, Иголочка. Спокойной ночи.
Эш могла лишь кивнуть, все еще потрясенная теми ощущениями, что она испытала в объятиях Клэя. Она никогда раньше не была в подобной ситуации — максимально романтичной и при этом совершенно тактичной и «правильной», не умаляющей ничьего достоинства.
Шерсть на ее мордочке еще хранила запах гривы Клэя. Проведя ладонью по морде и поднеся ее к носу, она явственно его ощутила. Улыбнувшись этому, Эш легла на диване, накрылась одеялом и провалилась в спокойный и ровный сон.
========== Глава 4. Ты разбила узы, ты ослабила цепи ==========
Впервые за все годы затворничества Клэй Кэллоуэй спал спокойным и счастливым сном. Никаких кошмаров с умирающей Руби, никаких молящих призывов — лишь ровный, размеренный сон.
И когда Клэй проснулся в своей постели с первыми лучами солнца, он впервые за много лет ощутил, что выспался, и ему действительно хочется прожить предстоящий день, а не существовать в нем. Сами сны он помнил с трудом, но одно он помнил точно — там была улыбающаяся Руби, которая гладила его по пышной гриве и шептала что-то очень приятное.
Первое, что видел лев, когда просыпался — фотография улыбающейся Руби, стоящей с букетом фиалок — ее Клэй сделал в те редкие моменты, когда им двоим удавалось вырваться из цепких лап назойливых папарацци и отдохнуть в дикой природе, вдали от концертов, музыки и сцен.
Каждое утро Клэй приветствовал фотографию — не исключением стало и то утро:
— Здравствуй, Руби. Я очень рад тебя видеть.
И хотя фотография, очевидно, не могла измениться за пятнадцать лет, и выражение морды львицы в тот день ничем не отличалось от всех дней до этого, Клэю показалось, что на фотографии львица стала улыбаться чуть шире, а ее глаза стали еще прекраснее. Взяв с полки рамку с фотографией, лев обратился к ней:
— Я вчера обнимал другую, Руби. Прости меня, любимая, если ты это видела и это тебя могло как-то обидеть или огорчить. Я так устал жить в вечном затворничестве и скорби, что мне хотелось немного живого тепла. Обещаю, что ты навечно останешься единственной жемчужиной моей души, и никто до конца моей жизни не сможет заменить тебя, кем бы она ни была. Но… — Клэй запнулся. — С Эш я ощущал себя живым. Я знаю, ты бы хотела, чтобы я был счастлив и после твоего ухода. Надеюсь, ты простишь мне это и позволишь почувствовать немного счастья рядом с другой. Ради тебя и твоей памяти.
Поставив фотографию обратно на полку, Клэй встал, разогнул затекшие мышцы, после чего ушел в соседнюю комнату, где еще в бытность рок-звездой создавал все свои шедевры.
***
После рассвета Эш разбудил звук гитары, доносящийся со второго этажа. Сонно нащупав край махрового пледа, дикобразиха отбросила его в сторону и встала, направляясь в сторону источника звука.
С каждый шагом звук становился все ярче и отчетливее, и когда Эш, тронув дверь, открыла ее, она увидела, как Клэй стоит с гитарой наперевес перед пюпитром с раскрытой нотной тетрадью и вносит в нее записи. Повернувшись на звук, Клэй произнес очень бодрым голосом:
— Извини, что разбудил, Иголочка. Послушай, что я создал! Названия еще не придумал, но ты послушай!
Перехватив гитару поудобнее, Клэй запел: