Страница 1 из 3

Мы все не из картона

Евсеева Мария

Мария Евсеева

Если и есть на свете зло, то это – Белая Скала.

Я вырываюсь из её холодных стен и чувствую неимоверное облегчение!

– Эй, Санта! – машу, заприметив старика издалека.

И пускаюсь со всех ног навстречу. Мне хочется поскорее запрыгнуть в наше каноэ и уплыть далеко-далеко, подальше от Белой Скалы. Но я спотыкаюсь о маленький, почти невидимый камешек, и рюкзак соскальзывает с моего плеча. Я подпрыгиваю, чтобы вернуть его обратно, но поскальзываюсь на черноземной жиже и плюхаюсь попой в грязь.

От моих неловких движений грязь смешно чавкает, и я, в бестолковых попытках подняться, хохочу, как сумасшедшая. Волосы лезут в лицо, и я отплевываюсь от них, потому что пальцы перепачканы. Десять вулканов извергли липкую густую лаву, которая еще не остыла.

Ловко просунув руку под широкую лямку, я подхватываю рюкзак, встаю и продолжаю свой путь, не сводя глаз с растопыренных пятерней. Я не хочу потревожить задремавшие вулканы. Лава ещё тёплая, хотя почти уже застыла.

– Это Огненное Кольцо! – сообщаю я Санте, как только оказываюсь у него во дворе. – Помнишь, ты рассказывал про вулканы, которые окружили океан?

И сую свои руки ему чуть ли не в бороду. Старик подслеповат, и может не разглядеть моё открытие на расстоянии.

– Похоже на то, – соглашается он и кивает мне за спину, – а Бауи извергся где-то позади.

Я вытягиваю шею, чтобы изловчиться и заглянуть себе через плечо, но ничего не выходит.

– А ты не врёшь? – прищуриваюсь я, потому что из его же рассказов помню, что подводный вулкан Бауи особенный.

Санта смеётся. И я смеюсь. Его смех, как тысяча встревоженных ворон – кхар-кхар-кхар-кхар! Из его раскрытого рта даже вылетает одна такая, серая и безобразная, и шмякается ему под ноги. От этого Санта закашливается, сгибается почти пополам, сплевывает в сторону ворону побольше и сразу серьёзнеет.

– У меня много дел, – бурчит он в бороду и отворачивается. – Уходи.

А мне ну совсем не хочется! Если бы сегодня мне надо было домой, то, конечно, я бы сразу ушла. А так…

– Я тебе помогу, – говорю я, изучая его старый пиджак с дырками на локтях. Изучая так, будто вижу впервые. И прихожу к мысли, что пиджак ещё ничего. – Хочешь, я поставлю тебе заплатки?

– Не хочу, – фыркает Санта, не обращая на меня никакого внимания, в то время как я уже ковыряю палкой кучку картофельных очисток посреди его двора.

– А зря, – говорю я, не прекращая своё увлекательное занятие, ведь в центре кучки я нахожу настоящее сокровище – красную кожурку от помидора. – Ты был бы очень красивым, Санта!

Старик наконец-то оборачивается и вперивает на меня свои мутно-синие глаза – я это макушкой чувствую!

– Скажешь тоже, – хмыкает и снова смеётся. Кхар-кхар-кхар-кхар!

И я теперь знаю наверняка, что Санта меня не прогонит.

Отшвырнув палку в сторону, я с восхищением смотрю на наше великолепное сооружение, как бы спрашивая разрешение запрыгнуть в него, и Санта кивает. Он идёт к маленькому кривому кранику, торчащему прямо из земли, и поворачивает заржавелый вентиль. От радости я даже взвизгиваю!

И вот, я уже плыву на каноэ…

Каноэ – это такая узкая-преузкая лодка с острым носом, который так и норовит влезть не в свои дела. Например, поцеловать вон тот огромный камень, осевший в воде на повороте. Или просто нырнуть поглубже. Но в моих руках весло. Оно тяжелое, и выглядит устрашающе. Поэтому каноэ его слушается. А весло слушается меня. Здесь я – главная! И если я захочу, то уплыву далеко-далеко – туда, где по зеленеющим полям гуляют лампаки.

У лампак смешные мохнатые мордочки и длинные шеи. Их хочется обнять или хотя бы просто потрогать. Мягонькие, тёпленькие, милые лампаки! Я представляю, как глажу их по шёрстке и мокрому носу, кормлю с руки морковкой и, кажется, улыбаюсь.

– Ну, все, хватит, – смеётся Санта. – Сейшелы затопит.

Тогда я впиваюсь пальцами в весло ещё крепче и начинаю усиленно грести назад. Брызги летят во все стороны.

– Хватит, хватит, хватит! – заходится в хриплом смехе старик и машет перед лицом желтовато-серой ладонью.

Я смотрю на него и понимаю, что забрызгала грязью его пиджак.

– Ой, – виновато опускаю голову и оставляю каноэ. – Давай, я возьму его с собой? Постираю под краном и в свободный час зашью твои дырки.

– Все нормально, Лисичка, – улыбается Санта, – это ж каноэ.

А когда Санта называет меня так, я чувствую, как во мне подпрыгивают разноцветные мячики.

Тогда я забираюсь на кучу трухлявых досок, сложенных друг на друга у стенки его жилища, удобно устраиваюсь на ней и не без интереса спрашиваю:

– Ну как ты?

Потому что вдруг вспоминаю, что Санта живёт один, и ему, должно быть, очень одиноко. Это у меня есть много всех: Пашка, Алёна, Наталья Сергеевна, Стася, Канюша, Мика, Сонечка. И мама, конечно. А он?

Я не сдерживаюсь и спрашиваю вот ещё что:

– Санта, а где твоя мама? Почему я её никогда не видела?

Старик странно морщится, но не смеётся и даже не фыркает. Он садится на табуретку, и его седая борода теперь достает до верхнего кармана пиджака, ма-алюсенького, как спичечный коробок. И я думаю: а что, если борода дорастёт до нижнего, большого кармана? Её можно будет туда положить?

– Ты лучше мне расскажи, где твоя мама, – ни с того, ни с сего произносит он. Тихо так, будто бы сам себе.

Но я почему-то вздрагиваю. И вскакиваю.

– Всё-мне-пора-я-и-так-уже-засиделась! – скороговоркой произношу я, машу ему и стремглав вылетаю из двора.

А потом вспоминаю про свой рюкзак.

Приходится тормозить прямо в грязи, изловчиться, чтобы не упасть, развернуться и ещё раз изловчиться, чтобы забрать рюкзак, не взглянув и краешком глаза на Санту.

Провернув всё это, я устремляюсь снова вперёд – мне давно пора быть в Центре! А оборачиваюсь я только тогда, когда двор Санты становится крошечным, как кусочек чёрного хлебушка, который припасен у меня в рюкзаке на всякий случай.

Стасе сегодня девять, но она совсем не радуется – возит по тарелке жидкое-прежидкое картофельное пюре и глядит перед собой. Я знаю, она это всё из-за брата. Она ждёт его звонка, а он почему-то не звонит.

Брат Стаси – военный. Он командует подводной лодкой, служит в секретных войсках, когда-то горел в танке и один раз сам, в одиночку, обезвредил целую банду террористов! Но это не у нас. Где-то там, в Москве.

Или где он у неё живёт?

Я толком не понимаю.

Вероятно, он просто колесит с места на место, как и положено всем военным разведчикам: сегодня здесь, завтра – в Москве, послезавтра – в Альпах, во вторник – в Париже, а к концу месяца – вообще где-нибудь… в Сык-втык… Стык… Да неважно где! Главное, что можно посмотреть весь мир. А мир наш такой прекрасный! Наверно, даже лучше, чем в телевизоре!

А ещё Стасиного брата зовут очень красиво – Арчебальд. Как ав-то-мат.

Стася говорит, что автомат у него есть. И пистолет есть. И ружьё. И граната. И пулемёт. И ещё что-то такое… А ещё она говорит, что если бы Арчебальд не был её старшим братом, она бы за него замуж вышла. Потому что с таким мужем не страшно. Не то, что с её папой, который всё время ходит с синяками и забинтованной рукой. То одной, то другой. То вообще не ходит, а лежит.

Если у Арчебальда есть автомат, пистолет, ружьё или хотя бы граната, то он не даст в обиду свою семью.

А даст Стаси пулемёт.

И они поженятся – два военных разведчика, Арчебальд и Стася. Чтобы наконец-то быть вместе навсегда, пока смерть не разлучит их. Если уж они, как брат и сестра, не могут быть вместе.

Я беру серый картон, которого в Центре завались и больше, и начинаю рисовать свадьбу Стаси, чтобы сделать ей чудесный подарок на день рождения. На моём рисунке обязательно будет длинный-предлинный стол со сладостями и трёхъярусным тортом, покрытым розовой глазурью, и много-много гостей, где каждый друг другу родственник.