Хроники Януса

Он не договорил, потому, что офицер сжал кулак и ударил его в живот.

Карфагенянин закашлял.

– … вы все сдохнете, – прорычал он, осклабившись. – Гушам мер Ром гуддех! Смерть римским псам. Вас не должно быть. Наш священный пророк сказал: если вас не уничтожить, вы расползётесь по всей земле и подчините её себе. Я спасаю мир. Вы – пиявки. Вы – зараза. Вы лепра…

Офицер снова ударил его по лицу.

– Вы сгинете как пена, – усмехаясь продолжил карфагенянин, сплёвывая кровь. – Сгинете из-за неуёмной спеси. Наш пророк сказал: придут варвары. Много варваров с Севера. Они разграбят ваши города и разрушат ваши храмы. Они будут насиловать ваших жён и сделают рабами ваших сыновей. И вы предадите своих богов ради бога иудеев…

– Заткнись, заткнись вонючий пун! – закричал офицер и снова замахнулся.

– Оставь его, – сказал я. – Во Вратах Цербера мысли о чужой спеси быстро закончатся мыслями о спеси собственной.

Всё это время люди в таверне стояли словно изваяния. Я вывел их из оцепенения:

– Есть среди вас крепкие? – обратился я к толпе.

Вышло сразу несколько мужчин.

– Помогите связать его.

– А есть ли тот, кто быстро бегает? – снова спросил я.

Вытянул руку, юноша стоявший у двери.

– Я выигрывал состязания. В моём квартале мне нет равных.

– Подойди ко мне.

Юноша вышел из толпы и подошёл.

– Ближе.

Он встал ближе.

– Слушай внимательно, – сказал я. – Беги к юго-западным воротам. Там ты найдешь старшего офицера по имени Тит Аренций. Ты узнаешь его по пластине на груди с изображением волчицы. Ты скажешь: «Луций просит передать: гуси спасают Рим». После чего скажешь, чтобы он брал солдат и спешил сюда, и ты покажешь ему путь. Ты сделаешь это?

– Я сочту это своим долгом.

– Поспеши. Расступитесь… – сказал я громко.

Юноша спешно развернулся, и пройдя через расступившихся, юркнул в дверь.

… Когда Тит Аренций пришёл с дюжиной солдат, карфагенянин был уже крепко связан. Он смотрел на меня исподлобья. Уходя, уводимый солдатами, он бросил со злобной насмешкой:

– Что, думаешь, ты победил? Ты думаешь, это всё правда? Ты думаешь, что всё так и должно быть… – и он засмеялся,– дурак, мы просто куклы в их игре.

– Чьей игре?

Он не ответил.

Разоблачение свершилось.

Я бросил взгляд на Ахаба.

Широко раскрыв глаза, набатеец был окончательно сбит с толку, едва понимая, что всё, что происходит – происходит с ним на самом деле, а не боги играют с его разумом.

Я начал:

– Свершилось. Теперь, когда злейший враг республики схвачен и понесёт наказание за свои злодейства, я хочу возблагодарить тех, кто помог мне в этом. Это мои верные друзья. Это наш префект. И это вы, граждане Рима, которые не теряют бдительности и служат отечеству по зову своего сердца…

Радостный гуд прокатился по таверне.

– …но, прежде всего, я хочу поблагодарить… вот этого человека, – я повернулся к набатейцу. – Я благодарен Ахабу за его помощь. Находясь бок о бок со злодеем, он подвергал себя опасности не меньше, чем кто-то из нас. Сказав это, я хочу отдать дань его скромности, ибо не каждый наделённый столь высокой миссией помогать тайной службе, справится с искушением не рассказать о ней другим. Если бы мне не он, мне никогда бы не удалось распознать врага.

И опять одобрительный гул прокатился по таверне.

– Ахаб, сын Хатеша, – обратился я к нему, – я хочу тебе сказать что-то важное. Префект спрашивал о тебе. Сомнения тревожили меня, но теперь я знаю, что не ошибся. За помощь оказанную римскому закону, я рекомендую ему сделать тебя главой Коллегии Восточных Торговцев.

Ахаб был падок на лесть, даже если она была плодом несуществующих дел. Всё это время, по мере того как я говорил, его лицо преображалось. Вначале в его глазах было видно сомнение; затем надежда; затем заблестел хитрый огонь, а под конец моих слов он горделиво поднял подбородок и, покачивая головой, смотрел с прищуром на своих гостей, которые ещё до этого думали о нём лишь как о Мидасе, а теперь смотрели как на Одиссея, обманувшего Полифема.

– …когда же мы удалились для обсуждения обстоятельств тайны, связавшей нашу работу, – продолжил я, – почтенный Ахаб поведал мне одно своё желание, которое меня несказанно удивило. Будучи скромным по своей натуре, он никогда бы сам не сказал об этом. Я прошу его позволить раскрыть согражданам то, что он сказал мне, ибо это действительно важно, – добавил я, сделав вид, что мне, тайному римскому советнику, и впрямь нужно его соизволения.

И я вопросительно посмотрел на него под одобрительные возгласы. Набатеец в ответ бросив короткий настороженный взгляд, бегая глазами и не понимая что же я замыслил, закивал.

– Ахаб сказал мне следующее «я был скромным чужестранцем, когда приехал сюда, но Рим стал моим домом. Боги Рима стали моими богами, а люди Рима – моими согражданами. Сегодня священный день Сатурналий, когда все мы делаемся равны перед божественным роком. День равновесия в природе и в людских сердцах. Этот день не должен быть омрачён тяжбами и скорбью. В этот самый день я хочу принести жертву. Моя жертва будет такова, что я облегчу бремя вот этого славного солдата и патриота отечества, о делах которого я не ведал. Я уменьшу ему долг вдвое и продлю ещё на год».

Таверна взорвалась восторженными криками…

Я опять посмотрел на него.

– Да-да… именно так я и сказал, – поддакнул набатеец.

Марк Деций поднял голову, не веря тому, что он только что услышал.

– О, это речь достойная латинянина, – послышалась реплика из толпы.

– Милосердный Ахаб! – воскликнул один из его дружков.

– Благочестивый Ахаб! – поддакнул другой, зевая, разбуженный возгласом первого.

Люди подходили и похлопывали его по спине.

– Уж кто-кто, а я-то давно знал, что этот меняла не так прост, – гнусаво изрёк пожилой римлянин, прищурясь и потрясая перстом. – За маской простачка прятался мудрый лис. Клянусь Диоскурами, Риму нужны такие люди!

Послышались рукоплескания. Ахаба распирала гордость.

– Конечно, друзья мои… конечно… всё правда, я такой и есть… но не стоит благодарности… – бормотал он, рассеянно раскланивался с правдоподобной скромностью. Он мгновенно перевоплотился и теперь был подобен греческому актёру, чей образ по воле Мельпомены вдруг стал им самим – муза подменила его прежнее естество и отчасти повредила его разум. И даже ревнивая супруга смотрела теперь на Ахаба с восхищением и готова была простить ему всё, ибо после моего рассказа в её подведённых сурьмой глазах стал проглядывать огонёк гордости за неверного мужа и желание хоть быть как-то сопричастной к римской истории.

Я сделал знак успокоиться.

Толпа замолчала. Я повернулся к солдату.

– Марк Деций, – торжественно произнёс я. – За твои деяния на поле брани и в мирное время я буду ходатайствовать перед префектурой о справедливости. Тебе предоставят на выбор земельный надел за городом, либо жилье в Риме с правой отсрочки ренты на полгода. И да благословят тебя боги.

Оглушительные крики восторга сотрясли заведение Ахаба. В воздух полетели венки, маски и ленты. Марк Деций закрыл лицо руками. Софрония плакала навзрыд.

Так это закончилось. Так комедия стала трагедией, а трагедия – фарсом со счастливым концом. Все изменилось за короткий период времени как погода в Лигурии в мартовские календы, когда свозь хмурое небо вдруг быстро пробивает яркое солнце. Таков Рим – амальгама страстей, постоянная череда обстоятельств и превращение одного в свою противоположность, а затем наоборот…

Никто не узнает об этих людях, ибо историки напишут лишь о великих. Жизнь простых горожан растворится во времени как капля в море; их истории сольются и смешаются, сделавшись океаном Памяти – туманным как Стикс и мутным, как воды Тибра.

На этом история в таверне закончилась.

Но это ещё не конец всей истории.

***

Я вышел из заведения набатейца с чувством исполненного долга.

Моя речь и последующее разоблачение произвели сильное впечатление. Одна моя речь была вымыслом, а другая правдой. Мне удалось соединить обе воедино, как члены в теле химеры так, что никто не знал, где кончалось одно и начиналось другое и так, что ни у кого не возникло ни малейшего недоверия к моим словам.