Страница 2 из 3
потому что полина оказалась такой странной и стервой
и прийти где медлительно переступают на месте
и расстаться разомкнув руки на пыльном московском вокзале)
а лето не удивило ничем волшебным (как зима в подмосковном городе
когда несколько дней – я не знаю, правда, даже сейчас – вот это да удивило
этот снег был мне пуховым одеялом которым мама в холодный вечер
оборачивает всю тебя – лучше просто невозможно придумать)
а любовь моя оказалась шестью буквами, тяготящей фонемной условностью
вдруг на улице похолодало так заметно
а я даже не могу твоих
330
как давно, о как давно
по тебе скучала
слов боялась я своих
ночью всё смотрела
как ты в отдаленье спишь
или вспоминала
что красивее кудрей
в мире не бывает
то ли вечер, то ли дождь
то ли крымский сумрак
то ли роща, и ладонь
с горкой земляники
то ли в спину, как крюком,
от прикосновенья
то ли режу я хурму
для тебя в метели
ритма то ли в тех стихах,
в пульсе ли не было
то ли ничего не было
то ли ничего не было
то ли ничего не было
только лучше б было так
– в обморок от взгляда -
чем не видеть и не ждать
рада
рада
рада
рада
милый одиссей!
пара сотен дней – тридцать сотен лет – а по сути равно
в колкость стольких зим, в бездыханность снов – нам туда, но ком
не хотел стоять в горле всхлипом в ночь, в глазе пеленой
и летел стеклом мягким, как трава, дождь из фонарей
плыли корабли – тридцать сотен лет – пару сотен дней
ком лежал на дне, рыбы ели ил.
каждый, кто забыл,
как, затихнув, грусть, вдруг ревёт со дна, -
был в нуле земли – пару дюжен раз, тройку стрелок дня.
ты вернёшься в дом, будь хоть пьяный бог, будь хоть одиссей
кошке скажешь: "ну, ты же хочешь есть?" и без мыслей шерсть
будешь гладить вверх, глядя на часы, где примерно шесть
будет не-часов, не доживших до
безмятежных цифр. листьев решето
кинет: "решено!" в влажный гул дорог, в твой внезапный бег
каждый, кто не смог, хоть и был сильней,
сделать взмах – любовь! – сделать всё – скорей!
каждый будет стыть, падая в тоску, уходя в себя
пару сотен дней, тридцать сотен лет – в общем, так, ….
тихое
(дорогая) как жизнь? (я скучаю безумно)
пролистав пару сотен чужих фотографий
я вдруг вспомнила (снова,
как каждым утром)
что (…)
да, конечно, потом как-нибудь.
и, ты знаешь, мне жаль, что не знаю твой индекс,
что немодными стали бумажные письма
(хранящие запах) и что курить вредно
что есть разница между черешней и вишней
что любой третий встречный
гораздо мне ближе
тебя. (la la la)
such ridiculous letters
i've promised to you not die
until i
haven't grown up. tomorrow
you'll be married (la la)
i have promised to you
(ла ла ла) милиграмм нашей грусти
размыла вода, и он тонеt в
кислотно-дождливой эмульсии.
(la la la) i have promised you
(la la la la)
пожелай мне, чтоб осенью
снилась только листва
acta diurna
кроша картонные изгибы желтых пальцев
я спектр нежности тень полночных деревьев
изгибы скрепок гибкость скрипок холод кварца
тот кто устал от тихого "не верю"
тот кто стоит шатаясь за неверной дверью
"вы в сотый раз рюкзак назвали ранцем"
внутри роится черный вязкий улей
а шелуху сдувают воздуха порывы
и если слово вылетает пулей
(тот кто молчит – от острого "но ты ли")
и не работает сознанья ржавый cooler
который пару дней уже как умер
и тащит лопости в воспоминаний пыли
наверное неважно и неверно
что не сейчас
404 error: "не тебя (прости)"
504 gateway: "дай мне время"
а так
но порою ей так не хватало
теплых рук и щеки на щеке.
даже музыки было мало
и фигуры в знакомом плаще.
но – порою. а так – хорошеет,
и презрительно-грустно звенит,
что "едва ты мне станешь евой —
я придумаю новых лилит".
сартр
но даже если мне кто-то и скажет:
"вянет цветок ваш! плохая примета!
люди – чин чином, звание званьем;
вы же – бесстыже, на людях, дарили
три рассыпавшихся в обморок розы
цвета заснеженной сахарной пудры;
вы, улыбнувшийся: "глупость! клин клином,"
дымно смеявшийся собственным шуткам,
многоцелованно славший улыбки, —
вы ли носили в кармане открытки,
смятые днями и мелочью в хлопья,
выли сквозь зубы и ставили чашку
чайного, стывшего сутки, колодца
на только нача – того «Фрейда», Сартра;
видели сны в верхней ложе театра
сквозь третий час подыхавшую пьесу;
любите так, что презренье без дела, —
видевший Влтаву, мечтая о Темзе?.."
что ж, даже если мне будет и мало
(а, между нами, конечно же будет),
всех откровений разрежу гранаты
стану, как прежде, забрызгивать соком
липко-бордовым ближайшие книги.
кинопрокат
аккуратностью, осторожностью не отличается ветер
здесь вообще мало что от чего отличается
все дорожные знаки похожи на круг от залифтовой лестницы
по которой спускаются дым и неспешные сумерки
может быть, тебе всё это даже понравится
может быть, тебе всё этим ветром покажется
в этих буквах есть ниши – зеленее, чем прочие
зеленее, чем рамы на сгинувших улицах
я хочу не в кино, хочу в город в провинции
я нарву там ромашек и кину в ладони их
но в кино тоже хочется, пусть с опозданием
и моим (не единственным), и кинопроката
что ты любишь? ты любишь ромашки? вот два билета
на ромашки: мы сядем смотреть, будет весело
может быть, три билета, я ещё не решила
мне вообще-то плевать на все эти деления
важно только молчать, улыбаясь по капельке
и идти в пряном сумраке в низкие улицы.
я могла рассказать бы так много о местных
я всё знаю, ведь правильно – мы не знакомы
это всё, что мне нужно. ну разве что только —
позже
наружу
Мне не вполне понятны механизмы смеха и нежности.
Не удивляйся, что я ставлю их в один ряд, – так правильно,
как когда на твоём капюшоне не разглядеть меха под снежными
бумерангами.
Нет, я совсем не желаю тебе гулко мёрзнуть под белыми сводами,
принимая на свой счёт всё то, что, уснув в тихий лёд, разлетелось.
А слетится назад – я вернусь в девять лет, в Подмосковье.
Воспротивится разве что тело.
И за домом с другой стороны тень, как средство от горла, окутает гул,
отлетающий брызгами – в травы – от крыльев томящихся мух,
сладострастных стрекоз. Их присыпало теми, кто мёртво и кругло заснул;
разморённому солнцу открыта, как мяч или пух,
Невесомость их тел; как резиновый мяч, будто пух в золотистой пыльце,
они будут кружиться куда-то, и цель, и маршрут, и пути точно зная.
И я тоже всезнающа. Я вдруг всё поняла, шевеля зубочисткой в лице,
знаю, как и зачем разбудить дождь заранее.
Но насколько же прост незатейливый этот наш – мягкий и тёплый – секрет;
под круги век, смеясь, прячу взгляд, как под две древнеримских монеты.
Не дыши, и услышишь, как самое главное, тихо шурша и вращаясь, идёт по земле.
А услышишь – и вдруг догадаешься – да – подари мне ракету.