Невеста дяди Кости

Немец издал истошный крик и схватился руками за голову, а у Константина появилось мгновение, в которое он мог опередить своего противника. И он использовал его, как мог, хватая всё, что было в его досягаемости и нанося удары врагу. Он бил и бил его, будучи не в силах остановиться, хотя немец уже с полминуты как прекратил сопротивляться. Но даже после этого Константин ещё с минуту душил его. И только когда убедился, что враг если и не мёртв, то, по крайней мере, точно выведен из строя, он, пошатываясь, встал и несколько секунд тяжело дышал, осматриваясь по сторонам. Наконец он увидел то, что было нужно, сделал шаг и взял в руки флягу, ту самую, из которой совсем недавно, во время допроса, его поили тёплой водой. Открутив крышку, он выпил всё, что в ней было, потряс, добывая последние капли, и откинул флягу в сторону. Достал «парабеллум» из кобуры радиста, сунул его в штаны и подошёл к карте. Отцепил её от досок, к которым она была прикреплена кнопками, свернул её вместе со всеми флажками, сложил и сунул за пазуху.

И тогда он почувствовал, как трясутся его руки и подгибаются ноги. Идти без передышки он был не в состоянии, все силы ушли на борьбу с радистом, безмолвно лежавшим у его ног. Константин не испытывал к нему никакой ненависти, ведь тот не бил его во время допроса, а просто выполнял свои служебные обязанности.

Костя чувствовал, что ему необходимо уносить ноги из блиндажа. На несколько секунд прекратился обстрел, и Костя услышал хриплый голос в рации, постоянно прерываемый помехами. Подойдя к ней, он взял в руки микрофон и произнёс:

– Гитлер капут! Гитлер капут, твою мать!

После этого сдёрнул рацию вниз, уронив на пол, а потом ещё ударил её несколько раз ногой. Он не знал, услышали ли его на том конце, но сейчас ему было всё равно. Этот крик помог ему освободиться от страха и нервного напряжения и прийти в себя. Взведя «парабеллум», он открыл дверь блиндажа и увидел охотника. Они сразу же узнали друг друга, моментально выставив вперёд своё оружие. Ещё мгновение – и оба падут под выстрелами друг друга. Но они замерли, будучи настолько шокированными встречей, что ни один из них не решился нажать на курок. И сейчас они пятились друг от друга, не сводя глаз с чужого оружия. Но они оба хотели жить и понимали, что, нажав на свои курки, немедленно получат ответный выстрел. Это не было трусостью, скорее это был инстинкт, удерживающий от необдуманного поступка ради сохранения собственной жизни. Оба моментально приняли правила новой игры, где главным было не спровоцировать противника на ответный выстрел и погибнуть самому, нет, здесь требовалось отойти на максимально возможное безопасное расстояние, и уже с него, прыгая куда-то в сторону, постараться убить врага. Но до тех пор, пока они будут отходить, каждый должен был соблюдать свою часть только что установленных правил.

Первым нарушил правила игры охотник, споткнувшийся и на мгновение качнувший руку с пистолетом. Этот поединок не предполагал игры в благородство, Константин даже и не помышлял броситься к своему врагу и протянуть ему руку. Напротив, ни секунды не раздумывая, он несколько раз нажал на курок, после чего повернулся и побежал в сторону небольшой группы деревьев. Он укрылся среди стволов и, усевшись, позволил себе отдышаться. А когда хотел подняться, почувствовал, что что-то твёрдое не даёт ему разогнуться и поднять голову. Его взгляд, направленный вниз, упёрся в две пары грязных ног в ботинках и обмотках.

«Свои», – подумал Константин, и в этот момент его ослепила вспышка, подобная той, которые пару раз вспыхивали во время его допроса.

– Очнулся! Товарищ капитан, фашист очнулся!

Как очнулся, ведь Константин выпустил в него несколько пуль. Неужели промахнулся? Почему так болит голова? Ясно, он продолжил быть добычей, потому что в него попал охотник. Значит, он потому охотник, что стреляет наверняка в свою добычу.

– Их милитарисчер ранг?

Почему они допрашивают его по-немецки? Ведь они знают, что он не понимает немецкий. И он только что слышал русскую речь, значит, переводчик никуда не ушёл. Что они хотят? Какой-то ранг. У кого есть ранги? У товарища комиссара есть ранг. У кого ещё? К кому всё время обращался охотник? Ведь кто-то сидел рядом, не участвуя в допросе, но всё время наблюдал за процессом. Вспомнил, там сидел подтянутый мужчина в офицерском мундире. Как же к нему обращались? Нужно непременно вспомнить и рассказать, иначе его опять будут бить.

– Оберст.

– Товарищ майор, он утверждает, что он полковник. Я ничего не понимаю, он слишком молод для полковника, на нём наша форма, только сапоги немецкие.

– Освежите ему память.

А вот и вспышка. Почему он её так боялся, совсем не больно. А, это, наверное, так ярко светит предзакатное солнце. Он опять в этом прекрасном месте, где под ногами плещется море. Но почему на этот раз такая холодная вода? И тут он всё вспомнил. Карта! Они же зальют карту! Нельзя им позволить это сделать!

Костя сунул руку за пазуху, к нему тут же кто-то подскочил и ухватил его, не давая её вытащить. Теперь уже двое выворачивали ему руку, стараясь её забрать. А он ведь и не противился, он и сам хотел отдать её нашим. Вы ведь наши? Но если вы наши, то зачем бьёте сапогами по животу, рёбрам и лицу? Ведь это очень больно! Нет, наши на такое не способны – бить своего. А может быть, это враги?

– Кто это у нас тут? Так это же перебежчик Трошин! Поднимайся, Трошин, присаживайся. Давай, расскажи нам, давно ли ты немцами завербован?

Это же особист. Этот ни за что не поверит, что Костя не сам к врагу ушёл. Значит, конец, точно расстреляют.

– Вот, товарищ майор НКВД, карта у него.

– Давайте сюда.

Теперь его жизнь зависит от этих двух майоров, сопливого лейтенанта и от того, что они на этой карте разглядят.

– Ну что, Трошин, давай по-хорошему. Рассказывай нам, как ты на этой карте отмечал для врага расположение наших частей. Сам расскажи, честно и быстро. Ну!

– Разрешите доложить, эта карта захвачена мной в немецком блиндаже.

– А что ты там делал? Насколько я помню, тебя туда с заданием никто не посылал? Ты же на часах стоял? Так?

– Так точно.

– Ну вот, молодец. Давай дальше рассказывай. Кто ещё хотел с тобой бежать?

– Никто не хотел. И я тоже не хотел.

– Ну вот, опять ты упорствуешь. Помочь вспомнить?

– Не нужно. Меня взяли в плен.

– Что ты несёшь, Трошин, ты не в первой линии охранения был. Какой плен? Ты предатель, выдал врагу месторасположение наших войск, отметил всё на карте и даже успел получить за это новые сапоги.

– Велите стащить с меня сапоги.

– И что мы там увидим, ещё одну карту? Ну хорошо, лейтенант, снимите с него сапоги. Ну и что, Трошин, ты хотел нам показать?

– Если я сам ушёл к немцам, да ещё сапоги в подарок получил, то скажите мне, чего у меня ноги израненные?

– А я почём знаю? Вот ты нам и расскажи.

– Эти сапоги я с убитого немца снял. А карту в блиндаже добыл, где меня допрашивали. Били, кстати, точно так же.

– Ты это брось! Не смей сравнивать нас с фашистами! Что ты им там рассказал?

– А что я мог рассказать? Фамилию и имя свои. А я ж больше ничего и не знаю. Мне же секреты никто не рассказывал. Нам в атаку приказали, ну мы и пошли. Отсиделись в воронке и назад. Вы же сами потом приказали одного из нашей роты расстрелять.

– Записывайте, лейтенант: перебежчик Трошин показал на допросе, что прятался в воронке во время атаки вместе с другими трусами. А потом, испугавшись выполнять свой воинский долг, решил перейти на сторону врага и выдать ему расположение наших частей. Перебежчик Трошин уже получил часть нового немецкого обмундирования, изъявив желание служить врагу.

Разговаривать с особистом было бесполезно. В его обязанности входило выявление врагов и шпионов, которых он видел во всех окружающих. И Константин был одним из них, тем более у него не было никакой возможности доказать обратное. Даже если и не перебежчик, то заснул на посту и дал захватить себя в плен. В любом случае расстрел.