Страница 15 из 30
Я вышел из банка, чувствуя себя солидным человеком. Наконец-то я сколотил капитал. Впрочем, я его не то чтобы сколотил, но он у меня теперь всяко имелся, и если я завтра умру, у моей жены будет на жизнь ежегодная рента в 212 долларов – правда, трудно сказать, долго ли она захочет жить на такую сумму.
«Да, – сказал я себе не без самодовольства, – это и называется „обеспечить будущее жены и детей“. Теперь остается вложить в облигации еще сто тысяч, которые я получу за пьесу, и можно больше никогда ни о чем не волноваться».
Я заметил, что с того момента я стал меньше следить за текущими расходами. Ну потратили раз-другой лишние пару сотен, и что с того? Что с того, что счета за продукты варьируются от месяца к месяцу от 85 до 165 долларов – в зависимости от того, насколько пристально мы следим за делами на кухне? У меня что, нет облигаций в банке? Пытаться не вылезать за 1500 долларов в месяц при таких обстоятельствах казалось крохоборством. Мы ведь собираемся копить деньги в таких масштабах, по сравнению с которыми подобная мелкая экономия выглядит простой скаредностью.
Купоны с «моей» облигации всегда отсылались в некую контору в центральной части Бродвея. Куда отсылались купоны с «облигаций свободы», я так и не выяснил, поскольку не успел состричь ни одного из них. С двумя, к сожалению, пришлось расстаться всего через месяц после того, как я запер их в сейф. Я, понимаете ли, начал работу над новым романом, и мне пришло в голову, что будет оптимальнее только работать над романом, а жить, пока я его пишу, на «облигации свободы». Увы, роман продвигался медленно,[54] а «облигации свободы» таяли с устрашающей скоростью. Работа над романом прерывалась всякий раз, когда в доме раздавался любой звук, громкостью превышавший шепот, зато «облигации свободы» испарялись без всяческих перерывов.
Кроме того, стояло лето. Лето выдалось великолепное, поэтому многие утомленные городской жизнью ньюйоркцы взяли за правило проводить выходные в сельском доме Фицджеральдов. Ближе к концу благоуханного и коварного августа я в ошеломлении осознал, что написаны всего три главы романа, а в жестяной коробке в сейфе осталась одна только «моя» облигация. Она лежала там, оплачивая счета за свое хранение и выдавая совсем немного сверх того. Ну, ничего страшного; вскоре коробка будет ломиться от накоплений. Придется взять в аренду двойной соседний сейф.
Впрочем, репетиции пьесы должны были начаться только через два месяца. Чтобы продержаться эти два месяца, имелось два способа: сесть за стол и написать несколько рассказов или продолжать работать над романом, а деньги на жизнь брать в долг. Радужные предвкушения усыпили мою бдительность, и я решил воспользоваться вторым способом: издатели согласились ссудить мне достаточно денег, чтобы их хватило до премьеры.
Я вернулся к работе над романом, деньги и недели продолжали таять; и вот однажды октябрьским утром я оказался в холодном зале одного из нью-йоркских театров, где проходила читка моей пьесы. Пьеса была великолепна; я явно занизил свои ожидания. Я чуть не воочию видел, как зрители дерутся за билеты, как громыхают вдали голоса киномагнатов, которые рвут друг у друга из рук права на экранизацию. Роман был отложен в сторону; дни я проводил в театре, а ночи – за переделкой текста и исправлением двух-трех мелких огрехов, имевшихся в моем несомненном шедевре.
Но вот подошел срок, когда жизнь крепко взяла меня за горло. Поступили ноябрьские счета – мы их просмотрели и засунули в отдельную папку на книжном шкафу. Перед нами стояли вопросы посерьезнее. От издателя пришло свирепое письмо, напоминавшее, что за целый год я написал всего два рассказа. Но какое мне было до этого дело? Куда прискорбнее было то, что второй комик не мог поймать верную интонацию в последней своей реплике в первом действии.
Премьера состоялась в Атлантик-Сити в ноябре. Пьеса провалилась с треском. Зрители вставали и уходили из зала, зрители шуршали программками и переговаривались от скуки громким, нетерпеливым шепотом. После второго действия мне захотелось остановить спектакль и сказать, что все это было ошибкой, однако актеры героически доиграли до конца.
Воспоследовала бесплодная неделя перегруппировок и переделок, а потом мы сдались и вернулись домой. К великому моему изумлению, год, этот великий год подходил к концу. У меня было 5000 долларов долгов, из мыслей о будущем имелась одна: связаться с респектабельной ночлежкой, где можно снять комнату с ванной за просто так. Впрочем, одной радости у нас уже никто не мог отобрать. Мы потратили 36 000 долларов и на год приобрели право принадлежать к классу нуворишей. Что большего можно купить за деньги?
Первый наш шаг был предсказуем: мы извлекли из сейфа «мою» облигацию, отнесли ее в банк и попытались продать. Симпатичнейший старичок, сидевший за блестящим столом, был тверд в отношении оценки ее стоимости, однако пообещал, что, если кредитный лимит моего счета будет превышен, он позвонит мне по телефону и даст возможность исправиться. Нет, он никогда не обедает с вкладчиками. Писателей он считает людьми безрассудными, сообщил он, после чего заверил меня, что банк полностью надежно защищен от грабителей от крыши и до подвала.
В этаком унынии я не в силах был даже вернуть облигацию в опустевшую теперь коробку, поэтому мрачно засунул ее в карман и отправился домой. Делать нечего – придется возвращаться к работе. Все ресурсы иссякли, ничего иного не остается. В поезде я составил список наших активов – предметов, за которые, если до этого дойдет, можно хоть что-то выручить. Список получился такой:
1 масляная печка, с дефектами.
9 электрических ламп, всевозможных.
2 книжных шкафа с прилагающимися к ним книгами.
1 коробка для сигар, сделанная каторжником.
2 карандашных портрета, мой и жены, в рамах.
1 среднедорогой автомобиль выпуска 1921 года.
1 облигация номинальной стоимостью 1000 долларов; истинная стоимость неизвестна.
– Давай прямо сейчас сократим расходы, – начала жена, когда я вошел в дом. – Тут неподалеку открыли новый продуктовый магазин: там, если платить наличными, цены в два раза ниже, чем во всех других местах. Я по утрам могу садиться в машину…
– Наличные! – Я разразился смехом. – Наличные!
Чего мы ну никак не могли в тот момент, так это расплачиваться наличными. Наличными расплачиваться было слишком поздно. У нас просто не было наличных. Предпочтительнее было встать на колени и возблагодарить бакалейщика и мясника за дарование нам права платить чеками. В тот момент я осознал важнейший экономический факт: насколько драгоценная вещь – наличность и какие она открывает безграничные возможности выбора.
– Да уж, – задумчиво проговорила жена, – плохо дело. Ну, трое слуг нам уж всяко не нужны. Наймем японку для всей работы по дому, а я немного понянчусь с ребенком, пока ты не вытащишь нас из этой ямы.
– Отпустить слуг? – недоверчиво осведомился я. – Мы не можем их отпустить! Ведь придется выплатить им жалованье за две недели вперед. То есть, чтобы избавиться от них, нам нужно сто двадцать пять долларов – наличными! Кроме того, иметь дворецкого очень удобно; если дела пойдут совсем плохо, будем посылать его в Нью-Йорк, чтобы он занимал нам очередь за бесплатными обедами.
– Ладно; тогда на чем мы можем сэкономить?
– Ни на чем. Мы так бедны, что не можем позволить себе экономию. Экономия – это роскошь. Вот прошлым летом мы могли экономить – но теперь у нас есть одно спасение: тратить напропалую.
– Может, снимем дом поменьше?
– Не выйдет; переезд – одна из самых дорогих вещей в мире; кроме того, в этом кавардаке я не смогу работать. Нет, – продолжал я, – придется мне выпутываться единственным известным мне способом, который состоит в том, чтобы заработать еще денег. А когда у нас на счету хоть что-то появится, решим, как нам лучше поступить дальше.
Над гаражом у нас имелась просторная голая комната, где я уединился с бумагой, карандашом и масляной печкой, а вышел оттуда на следующий день в пять часов дня с рассказом на семь тысяч слов. Это было уже что-то; хватит оплатить аренду и счета за прошлый месяц. Работая по двенадцать часов в день на протяжении пяти недель, я сумел подняться из нищеты обратно в ряды среднего класса, а кроме того, за это время мы расплатились с долгами, и причина для непосредственного беспокойства исчезла.
54
…начал работу над новым романом… Увы, роман продвигался медленно… – Речь о «Великом Гэтсби», работа над которым началась в июне 1923 г. От этой первой редакции сохранилось только две страницы, и повествование там идет не от первого лица, а от третьего. (Примечания А. Б. Гузмана).