Страница 15 из 20
Не дожидаясь ответа, серафим стремительно направилась обратно, к выходу на крышу. Оставаться в таком месте ещё хоть одно лишнее мгновение у неё не было ни малейшего желания. Собственно, как и у Гектора, послушно последовавшего за своей начальницей сразу после того, как он взгромоздил рыжеволосого себе на спину.
Глава 7. Наказание
Поистине зачаровывает танец песчинок вездесущей пыли, который становится зримым лишь в сиянии флутоловых лучей. Непредсказуемый, хаотичный и в то же время такой последовательный. Именно столь ярко выраженное противоречие в совершенно естественном явлении и делает его таким особенным.
В сиянии этих лучей, сильно приглушенных тяжелыми, практически не пропускающими свет шторами, сидел темноволосый юноша неземной красоты. Его ноги были подогнуты под себя с упором на пятки, а белоснежное ханьфу[7], раскинувшееся вокруг него, спущено с плеч. Одеяние, фиксируемое поясом, не спадало ниже положенного, обнажая один лишь торс.
Ларион слегка наклонился вперед, устремив рассредоточенный взгляд прямо перед собой. Он знал, зачем он здесь. Знал, почему сидит на циновке в таком смиренном положении, словно ожидая своей участи. Знал, потому как находился в зале для занятий, где власть над всем принадлежала его учителю. Неспешно убрав длинные волосы со спины через плечо, юноша прислушался. Шаги Альгора были, как всегда, тихими и ровными, практически невесомыми. Но не они заботили Лариона. Куда бо́льшую тревогу в его душе порождал шорох с завершающим четким ударом чего-то об пол.
Несмотря на то, что в помещении было темно, тусклые отблески света, пробивающегося в комнату, давали возможность без проблем ориентироваться в пространстве и находить необходимые вещи. Тем, что сейчас держал в руках учитель, была плеть. Он бегло осмотрел своего ученика, словно ещё раз убеждаясь в том, что тот по-прежнему достоин нахождения здесь. Ларион – один из лучших. Антарес, что был подобен пластилину, позволяющему ваять из себя что угодно. Добрый, терпеливый, верящий его словам без сомнений. Для Альгора он имел особую ценность, сверкая в его глазах с каждым днем всё ярче. Его алмаз, его сокровище! И таких учеников у мастера было всего четверо. Избранные, кому было позволено носить белые одеяния.
Раскрытые ладони Лариона ровно лежали на его коленях, дыхание оставалось размеренным, едва слышным, взгляд – смиренным. Готов! Хрустальные глаза Альгора сверкнули холодом прежде, чем юноша успел ощутить на своей спине первый удар плети. Тягучая тишина без каких-либо ощущений, и спустя мгновение стремительно нарастающая боль. Он не вскрикнул, не издал ни единого звука, лишь дыхание сбило свой ритм на пару вдохов. На спине появилась ещё одна багровая отметина, что легла поперек множества других. Ларион почувствовал облегчение. Он знал, что это не всё, это всего лишь начало преподаваемого ему урока. Но подсознательно стало легче. Первый удар всегда самый неожиданный, самый болезненный и самый невыносимый. Хуже него только ожидание этого самого удара.
– Что есть боль? Боль – это телесное ощущение. Реакция на посягательство к неприкосновенной плоти. Боль не может оставить безучастным. Помни: тело – это далеко не всё, чем обладает антарес. Куда важнее его дух! Поврежденную плоть можно вылечить. Уязвленный дух – нет! – сильным, уверенным голосом говорил учитель, ловко совмещая удары плети с наукой. – Не отгораживайся от боли. Прими её и используй, дабы твой разум оставался чист и способен управлять внутренней силой. Не будет пользы в агонии крика от раны, способной отнять твою жизнь. Прими боль, как союзника, влей в неё силу и преобразуй в атаку. Пусть тело смертно, дух невозможно убить никаким оружием. Сила твоего духа и есть жизнь. Борись духом!
Альгор продолжал наносить новые удары один за другим с некоторой монотонностью, ритмичностью. Пальцы антареса побелели от напряжения из-за усилий сдерживания. Ладони взмокли, сильнее вжимаясь в колени. Он искренне пытался забыть о боли, не обращать на неё внимания. Но каждый удар напоминал о ней с новой силой. Отчаяние – вот что познал юноша на этом уроке, осознавая, что паника, засевшая в его груди, требовала взмолиться и попросить пощады. Но этого не должно было случиться! Ларион был решительно настроен взять свои чувства под контроль. Но как это возможно? Как не забыть о боли, а использовать её? Как обратить её в свою силу? В момент, когда антарес был ближе всего к тому, чтобы потерпеть фиаско, он закусил губу. Привкус крови тут же оставил свой след на его языке. Так тоже нельзя! Он должен чувствовать боль, но не показывать её! Слишком больно, чтобы думать.
В какой-то момент юноше показалось, что его рассудок помутился. Ему почудилось, будто он видит потоки эфира и может почувствовать их на расстоянии. Будто он способен определить колючее тепло других ядер, золотое свечение которых становилось направленным в бесчисленном множестве природных потоков. Они неосознанно создавали в окружающем пространстве целую сеть связанных между собой конструкций. В его глазах помутнело? Нет. Его глаза были открыты и сияли переливами золота ярче, чем прежде! Он нашел ближайшее золотое ядро, которое способно было даровать ему силу, и воспользовался им для того, чтобы выдержать это испытание.
Восприятие антареса изменилось. Своими ударами учитель словно сорвал с него глухой кокон, обнажая нервы до болезненного, невыносимого состояния чувствительности. Боль осталась, но утратила свою былую значительность.
Тридцать второй удар завершающим штрихом лег на спину Лариона, оставляя ему на память вычурную роспись злого художника. Альгор идеально управлял силой наносимых ударов, соблюдая золотую грань. Удары должны быть достаточно сильными, чтобы боль проникла даже в самые отдаленные уголки души, и достаточно аккуратными, чтобы не допустить появления большого количества крови. Кровь на одежде мастер не любил. Особенно на белой…
Данный урок, с виду являющийся неуместно жестоким, был просто необходим для того, чтобы в разуме самого ценного алмаза закрепилось осознание собственной силы. Альгор стремился научить его пользоваться внутренним резервом вопреки страданию.
Спрятав плеть обратно в чехол, до следующего раза, учитель отошел к столу, на котором стоял уже остывший отвар из трав. Он знал, как непросто было перенести всю эту боль Лариону. Заметил, как тот чудом сохранил свое положение после последнего удара, едва не рухнув обессиленно на пол. Уловил его оборвавшееся дыхание в момент, когда он едва не высвободил из груди выдох облегчения. Это было бы позором.
Альгор неспешно, словно по наитию, наполнял небольшую чашку полезным снадобьем, ожидая, когда антарес приведет себя в порядок. Как только шорох тканей утих, мастер развернулся. Сделав несколько шагов по направлению к своему ученику, мужчина присел перед ним, накрыв его белоснежное одеяние своим, словно сотканным из тьмы, ханьфу, подвязанным серебряным поясом.
– Урок закончен, Ларион. Надеюсь, этим вечером я услышу твою гуцинь[8].
Протянув юноше чашку с отваром в знак сочувствия его состоянию, Альгор взглянул на него ещё раз. Белое ханьфу, возвращенное в подобающее состояние, сильнее прежнего подчеркивало бледность кожи антареса. Прокушенная губа без слов объясняла причину её ярко выраженного алого оттенка. Но глаза Лариона сияли сильнее прежнего. Чистые, невообразимо добрые, преданные. Похоже, не выдержав натиска пепельного взгляда Альгора, юноша спрятал свои глаза за густыми ресницами. Слишком тяжелый взгляд. Слишком много власти чувствовалось в нем.
– Да, мастер. Я приду на закате, – достаточно ровно ответил антарес, приняв холодными пальцами преподнесённую ему чашку. Горький отвар был сейчас очень кстати. Он хорошо убирал привкус крови во рту и в то же время избавлял от сухости в горле.
В целом мастер остался доволен тем, как юноша прошел это испытание, поэтому простил ему несдержанность, проявленную в виде припухшей нижней губы.
7
Ханьфу – узкоманжетная, длинная, до колен верхняя одежда и узкая, длинная, до пят юбка.
8
Гуцинь – семиструнный щипковый музыкальный инструмент, разновидность цитры.