Юленька

Он ожидал здесь увидеть что-то грязнорабочее – бутылки, плакаты с голыми бабами на стенах, гору облузганных семечек и переполненную пепельницу. Что-то, что показало бы ему, что дополнительный подтекст он сам себе надумал.

На стенах вперемешку с каким-то инвентарем висели полки с книгами – не боевики в мягких обложках – альбомы по искусству, труды философов, что-то из классики. Рядом висела гитара и несколько черно-белых снимков, судя по всему, что-то из прошлого века.

– Да ладно… – выдохнул Юлий, пораженно застыв на пороге.

Его внимание привлекли сваленные в углу… холсты?

– Ты рисуешь, что ли? – он вытаращил глаза.

– Ну посмотри, раз интересно, – вместо ответа предложил Дима, наливая воду из баклашки в маленький электрический чайник.

Когда тот тихонечко заурчал, нагреваясь, Дима обошел замершего на месте Юлия, небрежно сгреб рисунки и вывалил их на кровать, удивительным образом умудрившись ничего не помять. После этого он ногой подцепил ящик из-под стола и, присев на корточки, принялся изучать его содержимое. Запчасти, в которых тот ковырялся, Юлия не интересовали, в противовес рисункам – любопытно было до жути. Но демонстрировать это по-прежнему не хотелось, поэтому Юлий осторожно присел на край кровати и вначале лишь скосил взгляд на разбросанные листы.

Юлий не был знатоком живописи, предпочитая музыку и литературу, но заглянуть в творчество знакомого – это казалось ему равносильным увидеть душу. Рисунки были странными: будто созданными в спешке, но в тоже время законченными. Иногда – несколько карандашных штрихов, иногда – яркие полосы акварели. Во всем, угадывалась одна и та же рука, но разное настроение: где-то злость и тревожность, где-то, наоборот, покой, почти медитация. Забив на приличия, Юлий вовсю увлекся – брал листы в руки, подносил ближе и снова отодвигал, крутил, пытаясь понять, как композиция должна выглядеть по замыслу, если это была абстракция.

Были здесь и портреты – грубые неидеальные лица. Они особенно привлекали внимание – за каждым виделся не только характер, но и отношение художника.

– Охренеть, конечно, – пробормотал Юлий, не представляя, что еще сказать.

Дима действительно оказался с двойным дном, но понятнее от этого не стал. Он поднял голову, посмотрел сквозь прищур, скривил губы в ухмылке. Юлий невольно подумал, что такое лицо обязательно кто-то тоже должен нарисовать. Было в нем что-то отталкивающее и вместе с тем привлекательное, заставляющее удерживать взгляд.

– Ну-ка, дай-ка я сейчас попробую, – пробормотал Дима и потянулся за блокнотом.

Кажется, их посетили удивительно схожие мысли. Вот только Дима тут же принялся за их исполнение – он присел на край стола, покусал кончик и без того обгрызанного карандаша, пока его глаза бегали по лицу Юлия, словно тщательно ощупывая.

– Свет дерьмо, – посетовал он, но все-таки начал быстро рисовать.

Щелкнул, вскипев чайник. Далеко в коридоре хлопнула дверь. Карандаш продолжал шуршать по бумаге.

У Юлия затекла нога от неудобной позы, но он не решался пошевелиться. Это было так нелепо, невовремя, абсурдно. Его же беспокоило окно и только, почему он вообще сидел здесь? Почему момент неуклюжей вежливости прошел так быстро, и чем можно было назвать происходящее сейчас? Юлий не считал себя излишне увлекающимся человеком, творческим фанатиком, что замирал бы, впечатленный пришедшей в голову идеей или захваченный вдохновением, но отчего-то очень хорошо понимал и чувствовал нечто особенное в этом моменте, что нельзя было нарушить глупым вопросом и даже кивком головы.

Тем неожиданней был сердитый возглас:

– Херня!

Дима выдрал листок, зыркнул на Юлия так, будто он больше всех разочаровал его в жизни и отшвырнул блокнот. Он как ни в чем не бывало присел к ящику с инструментами, начал копаться там с не меньшим увлечением, чем когда рисовал.

– У меня чай закончился, – вспомнил он, когда Юлий наконец завозился, вытягивая затекшую ногу.

– У меня есть, – Юлий смотрел неотрывно на валяющийся теперь на полу листок, борясь с желанием перевернуть его и посмотреть, что же там так не понравилось Диме.

– Слушай, – начал было он, но вдруг сообразил, что они так и не представились друг другу. – Меня зовут Юлий.

Он уже давно привык произносить свое имя громко и не без вызова – понял, что бормотание не помогает сгладить эффект, который оно вызывает обычно.

– Ага, – вопреки ожиданиям Дима не рассмеялся, едва это услышал, однако тут же испортил произведенный эффект: – Юленька Миронова, кажется, так в журнале и было записано.

Не успел Юлий возмутиться, Дима поднялся, протянул ему ладонь для рукопожатия и продолжил со злой иронией:

– Ну кто я, ты уже в курсе. Можешь просто подзывать меня свистом или кричать «эй, ты»…

Рукопожатие было предсказуемо жестким, грубым – как у работяги, а не художника.

– Не называй меня так, – отчеканил Юлий, не отнимая руки, – это у тебя в штанах Юленька.

Слова вылетели быстрее, чем он успел о них пожалеть – слишком часто в школе ему приходилось давать такой ответ.

Дима заржал так, что сразу захотелось вырвать из его лапы ладонь и хорошенько ему вмазать. Впрочем, держал тот крепко, и чем дольше это странное рукопожатие длилось, тем двусмысленнее становился разговор:

– Не называть? А то что?

– Думаешь, ты первый такой остромный у меня? – Юлий, гонимый разгорающимся внутри гневом, шагнул к нему вплотную и сердито прищурился.

Кисть уже болезненно ныла, выгнутая под неправильным углом, но он наплевал на это. Бояться чего бы то ни было он разучился еще в первом классе.

– Такой, – выделил Дима, – да. А еще думаю, как ты вообще выжил в школе с таким имечком, раз не научился нормально на это реагировать? – грубовато оттолкнув Юлия от себя, так что тот едва не повалился обратно на кровать, он разжал пальцы.

С минуту Юлий возмущенно пыхтел, потирая запястье и думая, то ли броситься драться, то ли просто уйти, но отчего-то продолжал сидеть. Нужно было как-то поставить Диму на место и вообще постоять за себя.

– Чай принесешь-то? – опомнился тот, кажется, наконец выудив из ящика нужные детали.

– У меня не только чай есть, – выдал Юлий нарочито небрежно, – или ты еще и не пьешь? Тогда таких мне точно раньше не встречалось.

В нем проснулась извечная жажда выпендриться на пустом месте и доказать что-то про себя. Что он не какая-то там Юленька и не ботаник с дурацким именем. Казалось бы, теперь это не требовалось повсеместно, но вот появился этот Дима, и Юлий тут же сделал стойку.

– «Не только чай» есть и у меня, – закатил Дима глаза. – Если хочешь чего погорячее, я тебе налью, муркель, – последнее слово, ставшее уже почти привычным для него обращением, он явственно переиначил на русский лад, так что звучало даже мило.

А потому бесило еще больше.

– Наливай! – Юлий скрестил руки на груди. – Чего тянуть-то?

Он и сам не понимал, о чем говорит, но идти за чаем, а потом его здесь чинно попивать, казалось чем-то неправильным, даже глупым.

– И правда, – многозначительно выдал Дима и выудил из ящика стола початую бутылку.

Вопреки ожиданиям, это не было какое-то дешевое пойло, а очень приличная бутылка коньяка, судя по акцизным маркам разлитая не в России. Пока Дима наливал алкоголь прямо в чайную кружку и передавал ему, Юлий отметил, что пора было уже понять, – все в этой комнате и этом человеке оказалось не таким, как ему думалось.

– Сигары нет, уж извини.

– Как так вообще вышло? – не удержался Юлий, отхлебнув коньяка и запоздало вспомнив, что он сегодня почти ничего не ел. – Ну, – он сделал неопределенный жест рукой, – ты ведь не совсем слесарь…

Некоторым вопросам суждено остаться без ответа. Бывают вопросы невысказанные, а есть те, которые задавать просто не имеет смысла, когда вы знакомы не больше часа. Определенно, чтобы дать ответ, Диме нужно было рассказать всю свою жизнь, но он этого явно не планировал.

Юлий осекся под его цепким взглядом. На глаза снова попался забытый рисунок, который он так и не увидел.