Страница 56 из 62
Жуков, прогнав жесткую, волчью свою ухмылку, отодвинул сверток на край стола, расчистив место для рук, сцепил их в один кулак, поиграл большими пальцами:
– Так, полководцы. Оперативную паузу заполнили. Командующий, слушаю ваш доклад.
Кобрисов, оборачиваясь к карте через плечо, взмахивая указкой, казавшейся в его руке дирижерской палочкой, доложил:
– Двадцать четвертого августа, с разрешения командующего войсками фронта, захватил плацдарм против города Мырятин. Через неделю, именно второго сентября, еще один плацдарм – южнее, восемь километров ниже по Днепру. Впоследствии эти два плацдарма удалось соединить. Одновременно, силами шести стрелковых полков, двух дивизионов самоходных орудий, при поддержке авиации фронта выдвинулся клиньями севернее и южнее Мырятина, создавая угрозу окружения. Основные же силы армии… – он замолчал на миг и услышал повисшую тишину, даже различил в ней шелест листвы, – …можно считать, всю армию повернул правым плечом на юг, в направлении – Предславль.
Никто не перебил его, и он коротко указал теперешнее расположение своих девяти дивизий, объяснил значение вычерченных стрел, обрисовал разведанные силы противника, напоследок назвал населенные пункты, где сейчас завязывались бои.
– Ближе всего к Предславлю, – сказал он, – нахожусь у села Горлица. Это двенадцать километров от черты города. По докладам командиров, некоторые здания – на возвышенных, конечно, местах – просматриваются в бинокль хорошо.
– Горлица! – не выдержал Чарновский. – Это же дачное место уже! Там у нас комсоставские курсы были, лагерный сбор. Знаю Горлицу… Там я, между прочим, с будущей супругой познакомился.
Собрание загудело, заскрипело скамьями.
– Лирические воспоминания потом, – сказал Жуков. – Горлица эта – вся у нас в руках?
– Со вчерашнего вечера вся, товарищ маршал.
Кобрисов едва удержал лицо, чтоб не расплылось глупой, довольной улыбкой. Жуков, цепким, хищным глазо-охватом как бы вбирая в себя карту, поигрывал большими пальцами:
– Все у вас, командующий?
– Пока… все.
– Суждения будут? Высказываются командармы. Начиная с младшего.
Командармов ниже генерал-лейтенанта не было, среди них Чарновский был младше по возрасту.
– Что тут судить? – сказал Чарновский, вставая и осаживая книзу гимнастерку, отчего рельефнее выделялись плечи и грудь. – К генералу Кобрисову у меня претензий нету, кроме… Кроме лютой черной зависти! Доведись мне, я бы все сделал не лучше.
– Но и не хуже, наверно? – хриплым своим фальцетом ввернул Терещенко.
Чарновский ответил угрюмо, не повернув к нему головы:
– Считаешь, Денис Трофимыч, просто повезло Кобрисову? Да, повезло несказанно. Но надо еще свое везение – угадать! Надо еще уметь свою удачу за крылья схватить. И не упускать!
«Танковый батько» Рыбко, доселе как будто мирно дремавший, положа руки на толстый портфель, приоткрыл один глаз:
– Лучше всего – за гузку ее.
Чарновский, махнув рукою, сел.
– Генерал Галаган, – объявил Жуков. – Ваше мнение?
Воздушный лихач Галаган, смотревший уныло в пролом стены, на краешек неба, высказался не вставая:
– Мое мнение – лихо! Так это Кобрисов провернул, что дай бог. Рисковый человек, я таких люблю. Я всю операцию наблюдал – и аж сердце подскакивало. Действуй в том же духе, Фотий Иваныч, и мы за тобой, авиаторы, в любой огонь полетим.
И он сделал движение рукою, как будто покачал штурвальную ручку истребителя.
– Откуда ж ты наблюдал, – спросил Терещенко, – что сердце подскакивало? С какой высоты, Иона Аполлинарьич?
Батько Рыбко приоткрыл второй глаз:
– Из стратосфэры.
Сильнее нельзя было задеть Галагана. Смуглое его лицо сделалось еще темнее.
– Ты, Денис Трофимыч, напрасно язвишь. Я в стратосферу не ухожу, я, когда надо, и брюхом по земле ползаю. Во всяком случае, когда Кобрисов на пароме Днепр переплывал, я его черную кожанку видел. И видел, как он от страха бледный стал, когда на него «юнкерс» спикировал, а с палубы все-таки не уходил. Насилу я этого «юнкерса» увел, так ему генерала хотелось подстрелить.
– Хорошего мало, – заметил Терещенко, – жизнью своей, командующего армией, без нужды рисковать.
Галаган, не отвечая, перевел на Кобрисова тоскующий взгляд ярко-синих (особо ценимых в авиации!) глаз, опушенных густыми черными ресницами. В этом взгляде можно было прочесть: «Черта ли ты, Кобрисов, не летаешь? Милое дело – небо! Туда б за тобой никто из них не полез…»
– Я беру слово, – сказал Жуков.
В зале мгновенно стихло. Маршал, прежде чем что-то сказать, несколько раз повел короткой шеей в теснившем его воротнике, откидывая голову к плечу и закрыв глаза. Углы его рта загибались книзу.
– От вас, Галаган, я ждал именно взгляда с высоты. Орлиного взгляда, как говорит Верховный. Не дождался. Сплошные эмоции. – Он посмотрел пристально на Кобрисова – тем взглядом, от которого, говорили, иные чуть не падали замертво. – Командующий, вы стоите слишком близко к карте. Я вам советую рассматривать ее метров с полутора. А то вы уперлись в свой замысел и не видите всей картины. Такого авантюрного варианта, какой вы избрали, еще свет не видывал. Вы наступаете в узком коридоре шириной километров… восемь, что ли?
– Местами и шесть.
– Еще не легче! Слева – река, противник – справа. Движение – с оголенным правым флангом, с растянутыми коммуникациями. По сути, незамкнутое окружение. В которое вы сами втянулись. Противник вас может прошить насквозь. Прямой наводкой. Из вшивенькой пятидесятисемимиллиметровой пушчонки. В любой час, когда ему заблагорассудится, он вашу армию разрежет на куски. Как колбасу. Ему и прижимать вас не нужно к берегу, вы и так прижаты. Ему только выбрать, с какого куска лучше начать, какой на потом оставить. Вы ослепли? Или думаете, противник ваш – слепой?
– Да ведь пока, товарищ маршал… – начал было Кобрисов.
– «Пока» – это не гарантия, – перебил Жуков. – Это случится завтра. Сегодня. Через час.
– Разрешите малость мне защитить свой замысел?
– Только и жду.
– Вот вы, товарищ маршал, рискнули ко мне приехать, – начал Кобрисов издалека. – По рокаде ехали – и не думали, что каждый час могут ее перерезать. Почему же было и мне не рискнуть? Тем более, я свой риск подстраховал, считаю, неплохо. Всю тяжелую артиллерию я на плацдарм не тащил, оставил на том берегу. С тем, чтоб она вдоль всего берега вела бы дуэль через наши головы, создавала бы защитный огневой вал. И в этом случае, товарищ маршал, узкий коридор – может быть, преимущество наше? Артиллерия, даже гаубичная, работает не на пределе прицела, имеет маневр огнем. Каждый метр буквально у нее пристрелян. Скажу, что да, были попытки прорыва и разрезать нас… как колбасу. Были – и сразу нами пресечены. Учтем тем более господство нашей авиации.
Жуков помолчал и спросил:
– Связь с артиллерией – по радио?
– Проводная, товарищ маршал. У меня первая же лодочная группа и кабель разматывала по дну. Трофейный, емкостью в шесть проводов. Потом и второй мы проложили. Предусмотрена, конечно, кодированная радиосвязь, но пока не пришлось использовать.
– Убедительно, – сказал Жуков. – Убедительно защищаетесь, командующий. А выглядит, прямо скажу, несерьезно.
Он снова вглядывался в карту. Углы его рта при этом выпрямились. Может быть, вспомнил он, как сам же сказал, узнав о захвате плацдарма на голых мырятинских кручах: «Что ж, на войне многие большие дела начинаются несерьезно». Может быть, со своим звериным «чувством противника», он понимал, что защитники «Восточного вала» не так уж горят желанием воевать, если русская армия проходит мимо, не причиняя им особенного вреда, направляясь к Предславлю, за который в конце концов не они отвечают.
– Если честно, – спросил он, – противник здесь оказался пассивнее, чем вы ожидали?
Кобрисов, помявшись, ответил:
– Я, товарищ маршал, на эту пассивность его и рассчитывал.
И немедленно, только того и дождавшись, попросил слова Терещенко.