Надежный свидетель

– Я не смотрю на него! – Чимикин вынужденно ответил, понимая, что Вадим так просто не отвянет. – И нельзя ли потише?!

Перед витриной в ожидании вкусных завтраков столпилось человек десять из их отделения. Было шумно: работала кофемашина, слышались смешки, разговоры, периодически срабатывала чья-нибудь не выключенная рация.

– Ты пялишься на парня, думая, что это не заметно, но это заметно!

– Я капитан полиции, я умею… Так, все, нахрен!

Чимикин стащил с головы шапку, которую позабыл снять в помещении, и с трудом выдохнул. Он снова отвернулся к окну, игнорируя и Вадима, и всех посетителей кафе разом.

Это становилось невыносимо. То, что Вадим был в курсе его пристрастий, было хорошо и безопасно. Обычно. Они обсудили это уже много лет назад, когда однажды, по одному делу Бойко проходил бывший любовник Чимикина. Тогда пришлось признаться коллеге, хотя тот и сам обо всем догадался, услышав облегченное «Паша, слава богу, ты здесь!» от парня в розоватой шубе и с явно сделанным маникюром, пусть и телесного оттенка. Чимикин тогда думал, что это конец его работы в органах, да и вообще жизни, но Вадим, будучи старше и опытнее, объяснил ему, что здесь такому вообще-то давно уже не удивляются и подобный опыт случался почти у каждого второго.

После Чимикин со своими наклонностями не попадался, и вот под Новый год во дворе участка появилась чертова кофейня. «Надежный свидетель» его морально-нравственного падения. Павел горестно вздохнул.

Все дело было в руках. Красивые ухоженные мужские руки были фетишем и проклятием Чимикина уже многие годы. В остальном он всегда был молодцом. Но стоило взгляду зацепиться за какое-нибудь особенно узкое запястье или за проступающие над косточками вены, как самообладание летело к черту. Мысли были только о том, как здорово можно эти запястья сжимать, как ласково можно переплетать чужие пальцы со своими, как их наверняка приятно целовать. В целом Чимикин маньяком не был и отлично умел с этим жить, да и действительно красивые мужские руки ему попадались не так уж часто.

У второго баристы в «свидетеле» были руки молодого бога. И столкновения с ними избежать было невозможно, поскольку тот этими руками наливал кофе, набирал цифры на терминале для оплаты, отсчитывал сдачу, передавал стаканчики и тарелки… Руки были везде! Узкие запястья, перевитые венами тыльные стороны ладоней, аккуратно подстриженные ногти, татуировка на внутренней стороне безымянного пальца, которую Чимикин никак не мог разглядеть толком.

– Паша, прием! – Вадик поводил рукой у него перед глазами.

– Что, так заметно, что я в жопе? – мрачно поинтересовался он.

– Почему сразу в жопе? – Бойко нахмурился. – Ну запал ты на этого парня, так и что такого?

– Как это – что такого?! – Чимикин выразительно посмотрел на него.

– Ну так я и говорю, что нечего пялиться как маньяк – пригласи его куда-нибудь там, оставь телефончик, попроси телефончик, как там это у вас делается?

– У вас? Ты, кажется, говорил, что тоже очень даже…

– Это было давно, – Бойко только отмахнулся. – Не вижу проблемы. Парень явно из этих, предложи – и все.

– Чтобы потом всем было бесконечно неловко? – Чимикин покачал головой и снова поймал взглядом темную вихрастую макушку.

Парня, судя по бейджику, звали по-модному Лекс (видимо, Алексей), на вид ему было от двадцати до тридцати и помимо манящих рук у него имелись еще тонкие губы, россыпь веснушек на лице и шее, теплые карие глаза и белоснежная улыбка. Странная стрижка, изображающая красивый бардак из темных волос. Второй бариста из «свидетеля» был тоже как с картинки, но Чимикину в душу запал только первый, да так сильно, что имени второго парня он даже не запомнил.

Бойко посмеивался, замечая его терзания, но тому было легко, а Чимикину – не очень.

Он действительно «сталкерил» красивого парня уже пятый день подряд. Трижды заходил в кофейню: на завтрак, обед и вечерний кофе. Лекс шустро обслуживал посетителей, улыбался, кивал, легко запоминал заказы и был такой бесшумный и быстрый, будто бы невесомый. Хотя это наверняка было не так: Чимикин разглядел перекатывающиеся мышцы под легкой тканью футболки. Эти баристы, похоже, класть хотели на все суровые погодные условия и сквозняк, возникающий каждые пять минут, когда в кофейню отворялась дверь. Оба постоянно гоняли в коротком рукаве, джинсах-колготках и кроссовках, из которых торчали голые ноги, при этом выглядели они так, будто бы в декабре это была самая комфортная одежда.

Это создавало забавный контраст: все представители правопорядка уже давно нацепили свитера, частично наплевав на форму, потому что голубые казенные рубашки не грели толком.

И все это в целом можно было бы пережить, если бы не странное обстоятельство, которое не давало Чимикину покоя: в свой первый заказ, когда он только-только залип на красивые кисти, он почувствовал ответный заинтересованный взгляд.

– Ваш самый вкусный кофе, пожалуйста.

Голос звучал вроде бы и профессионально-вежливо, но вместе с тем будто бы… игриво? Удивленный этой интонацией, Павел вскинул голову и тут же утонул в теплоте карих глаз. Он так и залип, не взяв свой стаканчик и ничего толком не предпринимая. Казалось, Лекс залип тоже, хотя у самого Чимикина глаза были обыкновенные – серые, да и вид у него в тот момент наверняка был ужасно глупый. Тем не менее они разглядывали друг друга секунд двадцать, что, наверное, было даже несколько неприличным.

Первым отмер Лекс.

– Самый вкусный кофе для господина полицейского, – повторил он с улыбкой.

– Спасибо.

Павел тряхнул головой, выводя себя из ступора, схватился за стаканчик и тут случилось катастрофическое: их пальцы соприкоснулись.

После этого Чимикин позорно сбежал за столик, весь оставшийся день судорожно думая о том, действительно ли бариста чуть погладил его кончиками пальцев или ему показалось. Вот это уже тянуло на начинающееся безумие, но способов остановить его при постоянном столкновении в кофейне просто не было.

«Самый вкусный кофе» после этого стал традицией. При этому у Чимикина оставалось четкое ощущение, что над ним издеваются. Теперь «самый вкусный кофе» предлагался не просто «господину полицейскому», а еще «смелому господину полицейскому», «сильному господину полицейскому» и даже «крутому господину полицейскому». Когда Лекс подавал обед, то полицейский становился «голодным», иногда – «прожорливым», а по вечерам – «усталым» или «грустным». Это игнорировать уже не получалось, как и списывать на «показалось». Другим полицейским доставался просто «самый вкусный кофе» без личного обращения.

Один раз Павел не выдержал и, собрав всю свою суровость, спросил, в честь чего ему достаются такие эпитеты. Лекс не стушевался и тут же отбил: «мне так нравится»!

Крыть это было нечем – Чимикину оставалось только вздохнуть и вернуться за свой столик, откуда он вел «наблюдение за объектом». Там же он обнаружил первое сердечко, выведенное на бело-коричневой пенке его капуччино. Это настолько поразило Чимикина, что он даже не знал, как теперь пить свой кофе, опасаясь непонятно чего. Лекс при этом вел себя так, будто бы рисование сердечек для капитанов полиции – обычное дело. Вот только у Бойко никакого сердечка не было. Ни у кого другого – тоже: Чимикин потратил еще несколько минут, чтобы прицельно вглядываться в каждую кружку в руках у проходящих мимо его столика коллег.

– Он с тобой флиртует, – объявил Бойко, когда они вернулись в участок. – Ты это знаешь, я это знаю, он это знает. И он это делает.

– Или издевается, чтобы потом отшить, – Павел болезненно поморщился. – Были в моей судьбе такие вот красивенькие мальчики. Там сухой расчет и самомнение выше крыши. Мне хватило в свое время.

Теория Павла насчет молоденьких красавчиков строилась на личном опыте, который удачным назвать не получалось. Всякий раз (а таких у него было трое) Чимикин влюблялся в руки, глаза, фигуру, смех, терял голову и был, пожалуй, готов кинуть к стройным ногам буквально всего себя. Вот только выяснялось, что обычный мент, тогда еще далеко не капитан, был нафиг не нужен со своим открытым сердцем и влюбленными глазами. Мальчики знали себе цену и, как только понимали, что никакой выгоды от секса с человеком в форме они не получают, просто сливались. Иногда – предварительно опустив его на какие-нибудь дорогие подарки или «выходы в свет».