Страница 8 из 11
Всегда качало в Бискайском заливе. Как только проходили Ла-Манш, прикрытый от океана Английскими островами, Атлантика спешила напомнить, КТО тут хозяин. Причем качало независимо от погоды. Даже если светило солнце и не было ветра, корабль умудрялся переваливаться с борта на борт до тридцати градусов.
Этот сюрреализм объяснялся просто – период качки корабля был очень близок к периоду волн океанской зыби. Такое совпадение не мог пропустить шутник резонанс, развлекавшийся раскачиванием «парохода» в течение полутора-двух суток.
Организм отказывался верить своим же глазам – волн нет (океанская зыбь из-за большой длины ее волн), а качает, как на аттракционах в парке культуры и отдыха. Вестибулярный аппарат тоже сначала удивлялся, но быстро начинал догадываться, что не все в этой жизни очевидно, и от этого расстраивался. У кого-то не очень, а у кого-то очень сильно. Да так, что начинал орать благим матом: «Сколько можно! Дайте уже передохнуть!»
– Сколько нужно, столько и можно, – в таких случаях сквозь зубы цедят ему суровые моряки. Им тоже не до смеха, но они же не жалуются. Они понимают, что корабль не самолет, и что он будет плестись своими несчастными четырнадцатью узлами через штормовой район долго. Очень долго…
Хотя если серьезно, то вестибулярный аппарат привыкает и на качку перестает реагировать. Она просто надоедает всему тебе в целом, потому что надо постоянно удерживать равновесие – стоя на месте, идя по коридорам, сидя за столом и даже лежа в койке. Организм не ропщет, понимая тщетность жалоб, он только молча ждет, когда это безобразие закончится. Если не скоро, то хоть когда-нибудь…
Как только входили в зону качки, начинались предсказуемые явления. Уже через час по всему кораблю устанавливался характерный запах… В жизни всегда так: то, что неприятно, наступает само собой, быстро и тянется долго. А приятное – наоборот, медленно запрягает, но быстро доезжает до своего финала.
На кораблях не выдают пакетов, как на самолетах гражданской авиации. А раз их нет, что делать тем несчастным, кого приступ морской болезни настиг внезапно? Выход один – бежать в гальюн. (Вариант с выскакиванием к ограждению палубы – не самый лучший. Во-первых, выход на верхнюю палубу во время шторма запрещается, а, во-вторых, за борт могут улететь не только последствия морской болезни, но и сам «больной».) Но обычно никто не успевает добежать, так как развязка наступает слишком быстро…
Приборщики коридоров и внутренних трапов начинают завидовать черной завистью приборщикам верхней палубы. И опрометчиво готовы с ними поменяться, забывая, что зимой и поздней осенью те завидуют им.
– Лучше бы ты обоср…ся! – от всего сердца желают они очередной жертве качки, ликвидируя последствия ее фиаско.
Если вы думаете, что приборщики злые ребята, то вы ошибаетесь, им всего лишь хочется справедливости. Произойди то, о чем они сейчас мечтали вслух, виновник сам бы стирал за собой, а тут убирают они. Их нужно понять и простить. Ведь и им сейчас не очень комфортно, а некоторые сами готовы присоединиться к невольным нарушителям корабельной чистоты. Нередко можно наблюдать картину, как приборщик, начавший убирать за кем-то, заодно убирает и за собой…
Передвигаться по кораблю становится опасно – можно случайно наступить на… в общем, понятно, на что. И это в тропических тапках!.. А ведь оно еще и очень скользкое… В таких случаях к нестройному хору проклятий приборщиков добавляются трехэтажные восклицания невнимательных или близоруких членов экипажа.
Те, кого клянут последними словами, сами не рады, они чувствуют неудобство перед товарищами и готовы многое отдать, чтобы перестало постоянно мутить. Но их собственные организмы отказываются им повиноваться. А, как известно, бунт на корабле ни к чему хорошему не приводит…
Командование пытается облегчить страдания новичков, используя дедовские способы. С началом шторма экипажу дополнительно выдают соленые огурцы и сухари. Баталер продовольственный разносит их по боевым постам и раздает желающим, словно Дед Мороз подарки.
Кто-то когда-то решил, что это должно помочь страдальцам. Беременным при токсикозе это, может, и помогает, но, по моим наблюдениям, от морской болезни не спасает. Единственным способом победить укачивание является привыкание к нему. Поговорка «Стерпится – слюбится» здесь тоже работает.
Чтобы «слюбилось» хватает двух-трех вахт, причем для некоторых – в обнимку с обрезом («тазом» на сухопутном языке), с которым можно, не стесняясь, делиться самым сокровенным. А тот будет участливо внимать…
Но у нас все-таки отыскались два упрямца, так и не полюбившие качку. Начальник РТС (радиотехнической службы), как только начинало штормить, переставал посещать кают-компанию, он лишь жадно пил чай и нехорошо бледнел с оттенками зеленого. Смотреть на него было больно.
Артиллерист из двух зол: тошнота или голод – выбирал первое. Поэтому во время несения вахты он по несколько раз убегал с ГКП (главного командного пункта) на подветренное крыло мостика. Благо там были высокие борта, за которые можно было смело перегибаться, не опасаясь выпасть. Океан относился к его наклонам с пониманием, а планктон – с благодарностью…
Так эти два мученика и несли свой военно-морской крест.
Смотреть на передвижение членов экипажа по кораблю во время качки доставляет большую радость. Причем степень удовольствия возрастает пропорционально массе и возрасту передвигающегося. Проносящийся галопом восемнадцатилетний худосочный матросик не шел ни в какое сравнение с массивным сорокалетним замом, неуклюже и грузно плюхающимся о переборки, громко сопящим и молча потеющим.
Прыжки сухощавого командира вызывали положительные эмоции, создавая иллюзию равенства и как будто морского братства. Оказывается, во время сильной качки даже боги теряют величие и степенность, ведя себя как простые смертные. Но это обманчивое впечатление длилось недолго, до первого построения, где командир снова ставил всех и вся на свои места, единолично развалившись на вершине корабельного Олимпа.
Вы спрашиваете, какая качка лучше: килевая или бортовая?
Обе хороши… Правда, килевая будет поживее, что ли. Поразнообразнее на выдумки. Корабль, натужно кряхтя, с трудом карабкается на волну, а затем лихо летит вниз. На какое-то мгновенье ты оказываешься в невесомости, как летчик, идущий в пике. В этот момент внутри все сжимается, хочется молодецки воскликнуть «Ух!», но погоны офицера не дают выразить эмоции. Да и не будешь ухать несколько дней подряд, через каждые пятьдесят – шестьдесят секунд. Так оно и чередуется: наверх – вниз, наверх – вниз, наверх – вниз… Здорово, не передать!
Бортовая качка скучна однообразием и примитивизмом, в ней нет полета и устремленности вверх. Корабль с тупой периодичностью переваливается с борта на борт. Чтобы добавить огонька в серую монотонность, океан старается чем-нибудь развлечь моряков. Но с фантазией у него явные проблемы, и ничего лучше, как доводить углы крена до тридцати – тридцати пяти градусов, он придумать не может. И вроде бы мелочь, но уже нескучно – занят тем, что все время стараешься держать себя вертикально. Этакий живой ванька-встанька. Палуба наклоняется, а ты торчишь, как… Как тополь на Плющихе.
Но природа не любит однозначности и прямолинейности. Это относится и к качке, которая не приходит одна: или бортовая, или килевая. Они, как две неразлучные подружки, – куда одна, туда и другая. Поэтому полет в яму происходит одновременно с наклоном на какой-либо борт. Тут уже не скажешь знаменитое: «Те же яйца, только вид сбоку». Это совсем другие яйца… Даже ухать не хочется, надо одновременно со входом в пике еще и торчать вертикально.
Качка – враг общению. Встретившись в коридоре с приятелем, не будешь болтать с ним, как раньше, до шторма. Потому что оба синхронно болтаетесь (извините за невольный каламбур), зацепившись за поручень, и думаете только об одном, как бы не оторваться и не убежать дальше по коридору, не завершив беседу. Что о твоих манерах подумает собеседник?