Хранить вечно

– И… что?

– У Такфаринаса был двукратный численный перевес, – как-то устало сказал Саксум. – И это только по пехоте. Кавалерии у нас почти не было вовсе. Две турмы. Против как минимум пяти ал… Непобедимого романского характера хватило ровно на одну атаку. Потом манипулы побежали. Мусуламии гнали их по полю и рубили, как овец… Декрий пытался остановить бегущих, но это всё равно, что остановить табун диких лошадей… Ему дротиком выбило глаз. Он был весь в крови, без шлема, без щита. Когда он понял, что манипулы не остановить, он повернулся и пошёл навстречу противнику… Один. С мечом в руке… Я видел, как мусуламии окружили его. Тыкали пиками, толкали лошадьми. Я видел, как туда подъехал Такфаринас, как перед ним все расступились. Он долго смотрел на окровавленного префекта, даже, кажется, говорил ему что-то. А потом самолично зарубил…

– …А ты?

– Я?.. Мы отступили обратно в лагерь. Две наши турмы и полкентурии пехоты. Лошадей пришлось бросить. Мы бились прямо в воротах… Понимаешь, у нас за спиной были женщины и дети – за два дня до этого у нас в лагере укрылся обоз из Тевесты. И ещё в госпитале было около сотни раненых. Мусуламии их бы всех вырезали. А женщин и детей забрали бы в рабство… Мы бы всё равно их не сдержали. Мы были обречены. Нас спасла передовая ала из легиона Апрония… Они даже не вступали в бой. Они только показались на том берегу реки. А мусуламии, видать, решили, что это – уже весь легион на подходе. И оставили нас в покое. Отошли… Если бы не эта ала, нас бы всех перебили… Да нас и так всех перебили! Из нашей турмы вообще остался я один. А из второй – Кепа и ещё двое: Идигер и ещё один парень, Нуме́рий Пол… Его потом возле Та́лы стрелой убило…

– Много тогда погибло? – спросил Ашер. – В том бою.

– Половина, – сказал Саксум. – Двух манипулов как не бывало. Как корова языком слизнула… А всем выжившим легат ещё и декима́тию устроил. За трусость в бою, понимаешь.

– Де-ки-ма-тию? – повторил по слогам незнакомое слово Ашер. – Это что?

– Это? – декурион недобро усмехнулся. – Лучше бы тебе, Аши, этого не знать, – он вздохнул и добавил: – А мне лучше бы этого никогда не видеть… Это, понимаешь, когда каждого десятого, – помолчав, объяснил он. – По жребию… Свои же. Палками… До смерти…

– Это тогда тебя прозвали Саксумом? – спросил Ашер. – После того боя?

– Да, – сказал декурион. – После того… И декурионом меня тогда же поставили.

И опять повисла тишина. Гулко прокашлялся часовой внизу, под башней. Где-то далеко, в крепости, раздался рассыпчатый женский смех, раскатился колокольцем по узким улочкам, отразился эхом от соседних зданий и так же внезапно смолк.

– А почему ты тогда не ушёл к Такфаринасу? – спросил Ашер. – Ну, там, на Пагиде. Ты ведь говоришь, что хотел уйти. А тут такой случай! Зачем же было биться, жизнью рисковать?

– Понимаешь, – медленно сказал декурион, – именно тогда я как раз и не мог уйти. Я ж тебе говорю – там были женщины, дети… раненые. Уйти – это значило обречь их на смерть, на рабство. Я так не мог… Если бы до этого, втихаря как-нибудь… Или после…

– А к нему, вообще, много уходит?

– Много, – сказал Саксум. – У него, почитай, треть всей армии из беглых рабов и перебежчиков состоит. Бегут и бегут… И из Кирты бегут, и из Ги́ппо-Ре́гия бегут, и из Ламбессы… Даже с Сики́лии бегут. Ждут северо-восточного ветра, а потом лодку какую-нибудь воруют и плывут. От Сикилии до африканского берега, почитай, двести ми́лей, и всё равно, понимаешь, плывут… Многие, конечно, не доплывают… – он помолчал. – У нас, из Тубуска, летом целая декурия к нему ушла. Прима своего зарезали и ушли. Де́нтера Руфа, беднягу… А про местных и говорить нечего! Он у них – народный герой! Они его, понимаешь, вождём выбрали, хотя он совсем даже не из знатного рода. Причём – главным вождём. Старшим над старшими. Или, как романцы говорят: при́мус и́нтер па́рис – первый среди равных… Правда, некоторые его не признают. Ну, другие вожди. В основном те, которые из Птолемеев… Эти Тиберию помогают. У нас таких тоже полно… Таких Такфаринас режет беспощадно. Без разговоров. Легионера может не тронуть, даже отпустить может, правда без оружия, а нумидийцев своих режет, что курей. То-то они его так боятся. В плен не сдаются, дерутся, понимаешь, до последнего…

– А сейчас? – спросил Ашер.

– Что «сейчас»?

– Сейчас тебе не хочется к нему уйти?

– Хочется, – сказал Саксум. – Ещё как хочется! Там, у Такфаринаса, у него ведь там воля. Свобода!.. И деньги! Он ведь, понимаешь, обложил данью всю Нумидию. От Ти́пасы до Тапа́руры. Он же вождям мусуламиев условие поставил: или пла́тите дань, или идёте со мной воевать против Ромы… Он набеги регулярные совершает. На богатые города. И всегда с добычей!

– Грабит?

– Грабит, – легко согласился декурион. – А чего бы не пограбить? И я бы с удовольствием пограбил. Купцов этих всяких, ростовщиков разжиревших. Которые, понимаешь, на нашем поте и на нашей крови разбогатели!

– Так чего ж не уходишь? – тихо спросил Ашер.

– Не знаю… – сказал Саксум. – Не знаю… Всё как-то случая удобного не было. Чтоб так: тихо, без шума – р-раз, и нету! Чтоб, понимаешь, не искали… А теперь и вовсе. Теперь я только с тобой могу уйти. Теперь только вместе.

– Но… – Ашер помялся. – Мы ведь присягали. Императору Тиберию. Ну, хорошо, – тут же поправился он, – ты присягал, мы – ещё нет, нам сказали: сразу после январских календ. Но клятву мы ведь уже давали! Перед знаком кентурии. А значит, – перед своими боевыми товарищами. Это ведь всё равно получается… что-то вроде предательства?

– Предательство?! – переспросил Саксум, и в его голосе вдруг зазвенел металл. – Предательство, мой дорогой Аши, – это… вот что… Это когда твою родину, твою землю, землю твоих предков, нагло топчут захватчики, оккупанты, а ты, вместо того, чтобы драться с ними, до последнего драться, за каждый клочок земли своей драться… Ты вместо этого идёшь и записываешься к ним в армию. Добровольцем… Чтоб, понимаешь, твоими руками, твоим мечом и копьём эти самые захватчики могли захватывать другие земли!.. Вот что такое предательство!.. – он нащупал в темноте плечо Ашера и крепко сжал его. – Ты меня понял, братишка?..

3

Четвёртый день осады начался с того, что от Такфаринаса прибыли переговорщики.

За предыдущие три дня никаких активных наступательных действий противник не предпринимал. Такфаринас, прошедший и хорошо усвоивший романскую военную школу, не стал, естественно, пытаться брать крепость сходу. Войско мусуламийского вождя неспешно и основательно расположилось вокруг Тубуска, по всем правилам осадного искусства выставило кордоны и дозоры и оборудовало два своих хорошо укреплённых лагеря – напротив северных и южных ворот крепости.

Утром четвёртого дня, примерно через час после рассвета, два мусуламия – в своих традиционных голубых одеждах – выехали из ближайшего от южных ворот леска, неспешной рысцой приблизились к укреплениям осаждённых и, остановившись на расстоянии полустадия от передней насыпи, принялись махать привязанным к древку копья белым платком.

Старший внешнего дозора южных ворот декан Э́ппий Хора́та доложил о переговорщиках префекту и после получения соответствующего приказа дал знак мусуламиям приблизиться. Перед насыпью переговорщикам приказали спешиться, после чего их завели внутрь укрепления и, обыскав, препроводили в привратную башню.

Мусуламии – оба маленькие, худые, скуластые, оба почерневшие от солнца, похожие на чуть прихваченные огнём костра щепки, – передали спешно прибывшему в башню префекту Крассу ке́ру – навощённую для письма дощечку – с личным посланием «Великого Вождя, храбрейшего из храбрых, досточтимого Такфаринаса», после чего, усевшись прямо на пол у стены, принялись терпеливо ожидать ответа.

Через четверть часа префект Тит Красс собрал в претории военный совет.