Ступи за ограду

– С такими мыслями революций не делают, – проворчал Пико.

– Делают, и еще как. Слушай, Ретондаро, если мы – идеалисты по нашему мировоззрению, то это не значит, что нам позволено подменять действительность идеалами. В области практики мы должны быть самыми трезвыми из материалистов, только при этом условии можно теперь что-то делать. Я хочу сказать – делать с минимальными хотя бы шансами на успех. Разумеется, атаковать с копьем наперевес ветряную мельницу, о чем мечтает наш дон Освальдо, можно и с закрытыми глазами… Ну что, пососем гарнизонного винца?

Пико отказался. Рамон достал из кармана свою трубочку, продул от мусора и припал в темноте к бутыли. Потом он выкурил еще одну сигарету, завернулся в пальто и уснул.

Поздно вечером они переправились на пароме через Рио-Парана. Замелькали освещенные улицы Санта-Фе, уже малолюдные, как обычно в провинции после десяти часов, и снова поглотила машину темная пустота спящей пампы, совершенно глухая, без огонька и просвета, без луны и звезд.

В Кордову приехали ранним утром. Пико проснулся от толчка Района и первую секунду не мог сообразить, где он и откуда этот холод, это прозрачное, чистое утреннее небо над головой, этот запах бензина и мокрого от росы сена. Потом он поднялся, растирая лицо ладонями. Пикап стоял у обочины; тут же на дороге, фыркая и гогоча, умывался Лагартиха, которому шофер сливал на руки из бидона. В отдалении, местами сиреневые, местами нежно-голубые, неожиданно и неправдоподобно высились очертания гор, а внизу, куда полого сбегало шоссе, лежал город – бело-желтый в лучах утреннего солнца, очень живописный, с беспорядочным нагромождением красных и серых черепичных крыш, стеклянно-бетонной геометрией новой архитектуры и оправленным в темную зелень колониальным барокко фронтонов и колоколен.

Они помылись, кое-как привели себя в порядок, доели остатки гарнизонной провизии.

– Итак, сегодня уже среда, четырнадцатое, – сказал Пико, листая блокнот-календарь. – Хорошо, что вчера не произошло ничего существенного. Промежуточный этап, так сказать. Не хотел бы я, чтобы мы тринадцатого перешли границу или прибыли на место назначения. Кто знает, где дом профессора Гонтрана?

– Это который Гонтран? – спросил Лагартиха. – Тот, что читал международное право? Он живет на бульваре Уилрайт. Тебя что, подбросить туда?

Пико с сомнением посмотрел на часы – было без четверти восемь. Являться в чужой дом спозаранку? Он вспомнил, что Дорита Альварадо рассказывала ему когда-то о помешанной на порядке профессорше, вечно донимавшей ее нотациями.

– Нет, туда еще рано. Высадите меня в центре, я побреюсь, пока есть время…

Они въехали в город, оставив справа железнодорожные мастерские, и по улице Пенья свернули к центру. Через несколько кварталов Пико постучал по крыше кабины. Пикап затормозил, сворачивая к тротуару.

– Парни, я пошел, – сказал Пико, выпрыгнув из кузова и отряхивая с плаща приставшее сено. – Значит, встречаемся в шесть? Надеюсь, никто ничего не перепутает. Итак…

Он подмигнул и поднял правую руку с выставленными указательным и средним пальцами – старый знак победы, придуманный еще союзниками в годы войны против нацизма. Теперь в Аргентине он стал полуофициальной эмблемой движения, и на стенах его рисовали обычно в сочетании с крестом. Конечно, делать такой жест на улице, среди бела дня, было неразумно, что тотчас же отметил Беренгер, обозвавший приятеля кретином.

На улице Сан-Мартин Пико побрился в только что открывшейся парикмахерской. Когда он оттуда вышел, было около девяти и уже становилось тепло. Он обогнул площадь, зашел в собор, рассеянно помолился, потом вышел на паперть и долго смотрел на старинное здание Кабильдо. Ему никак не удавалось вспомнить фамилию архитектора, который его строил. Почти двести лет назад, повелением вице-короля Собремонте. В тысяча семьсот каком-то году. Но кто? Интересно, как все пройдет в этом городе. Если не удастся захватить власть с налета и начнутся уличные бои, такое здание – настоящая крепость. Да, в восемнадцатом веке не жалели строительных материалов. Какова толщина этих стен – метра полтора? Два? Так или иначе, за ними можно выдержать любую осаду. Без артиллерии здесь ничего не сделаешь, в случае чего. Интересно вообще, чем мы будем располагать в смысле техники. Да, но как же звали того проклятого архитектора?..

В половине десятого Пико ушел с площади и медленно побрел по Индепенденсии; к дому Гонтрана он добрался около десяти. Пожилая горничная подозрительно посмотрела на его плащ и явно удивилась, когда он спросил, здесь ли сейчас находится доктор дон Бернардо Иполито Альварадо.

– Да, доктор Альварадо живет у нас, – сказала она, растягивая «а» с коррентинским акцентом. – А вам что угодно?

Пико достал из бумажника визитную карточку. Горничная взяла ее и ушла, бесцеремонно захлопнув двери у него перед носом. Впрочем, скоро она вернулась.

– Заходите, молодой человек, – сказала она немного более приветливо.

Почему-то он приблизительно так и представлял себе этот дом – очевидно, Дорита обладала даром художественного описания. Прохлада, затененные окна, неразличимые картины на темных стенах и какой-то совершенно особый запах добропорядочности и скуки: неповторимая смесь лаванды, старой мебели, навощенного паркета. Пико едва успел осмотреться и принюхаться к комнате, где оставила его суровая горничная, как за дверью послышались шаги и вошел доктор Альварадо – я домашней куртке, как всегда, небрежно-элегантный и, как всегда, удивляющий своим сходством с портретом президента Мануэля Кинтаны.

– Здравствуйте, мой молодой друг, – сказал он, идя к гостю с протянутыми навстречу руками. – Добро пожаловать на родину, хотя и в несколько необычных обстоятельствах…

Он обнял Пико и похлопал по спине. Пико обнял доктора в свою очередь, но похлопать не решился.

Дон Бернардо усадил гостя на диванчик и сам сел в кресло напротив, закинув ногу на ногу.

– Где и когда вы перешли границу? – спросил он.

– Позавчера, доктор, в Монте-Касерос.

– Были трудности?

– Нет… Почти никаких.

– Великолепно. О делах эмигрантских я вас расспрашивать не буду, – с эмигрантами мне приходится беседовать довольно часто. Лучше постараюсь ответить на ваши вопросы, Ретондаро. Очевидно, у вас они есть?

– Очень много, доктор.

– Говорите, – нетерпеливо сказал дон Бернардо и, приготовившись слушать, вскинул седую остроконечную бородку. Пико еще раз удивился сходству его с Кинтаной и тут же подумал, что, очевидно, именно так – повелительно вскидывая бороду – бросал когда-то дон Бернардо это слово «говорите» студенту, пришедшему сдавать зачет. Ему почему-то стало страшновато, словно он и сам почувствовал себя студентом перед экзаменационной комиссией.

– Видите ли, доктор, – пробормотал он сбивчиво, схватившись за спасительные очки и начиная старательно их протирать, – у меня столько вопросов… Не сразу можно все сформулировать, вы понимаете?..

– Можно и не сразу, – сказал доктор и добавил, словно прочитав его мысли: – Вы не на экзамене, Ретондаро, можете изъясняться как угодно. Время у нас есть.

Пико помолчал, потом сказал тихо:

– Доктор, я задам вопрос, который может показаться несколько странным, учитывая обстоятельства нашего разговора и даже сам характер нашей встречи здесь, в этом городе. Вы действительно считаете, что революция нужна всему нашему народу, а не только группе интеллигентов, не приемлющих нынешний режим по соображениям иногда даже этическим? Нельзя забывать, что – помимо нас – в деле участвует армия… Не знаю, понятно ли я выражаю свою мысль, доктор… Вы понимаете, с одной стороны – армия и всякого рода реакционеры, с другой – мы, убежденные в том, что действуем только во имя и для блага народа. Ради этого мы ломаем установившийся в стране порядок. Но сам-то народ в этом не участвует, не так ли? Доктор, а что, если мы ошибаемся в нашем представлении о том, что нужно для народа? Вас не удивляет, что я приехал сюда с такими мыслями? Дело в том, что у меня в пути было два любопытных разговора…