Страница 56 из 88
Но она-то уж точно его не забудет и не разлюбит. Да и как можно забыть эти бездонные зелёные глаза, эти мягкие смоляные волосы, которые она так любила перебирать и гладить? Как можно забыть все эти жаркие поцелуи, которые они дарили друг другу, эти невинные прикосновения и слова, произнесённые шёпотом? Слава Богу, что Хельмут обо всём этом не знал… Из окон замка хорошо было видно весь сад, однако Хельгу и Вильхельма всегда укрывали листья и кроны плодовых деревьев, а ещё вечерний сумрак и закатные тени…
Вспомнив свидания со своим женихом, она наконец поняла, какую песню споёт для Эрики. Точнее, на самом деле петь она будет для Вильхельма, который сейчас так далеко, в холодных северных краях, рискует жизнью, сражаясь с иноземными захватчиками за свободу и мир… Он не услышит этой песни, но её услышит его сестра, и Хельга считала это не менее важным.
Но она не успела сообщить Эрике название песни — их уединение прервал встревоженный слуга. В его руках был запечатанный свиток пергамента, и Хельга смогла разглядеть на печати изображение льва. Значит, письмо от Хельмута! Хотелось надеяться, что в письме были радостные новости — что штурм уже прошёл, прошёл благополучно, присланные схемы пригодились и замок взят… Да даже если и нет, если брат решил написать перед штурмом — Хельга всё равно была рада весточке от него.
Она ощутила прилив волнения и прижала руки к груди, наблюдая, как герцогиня Эрика забирает у слуги письмо, ломает печать и разворачивает свиток. Однако её лицо почему-то не засияло радостью или восторгом… Она читала письмо и хмурилась, а в во взгляде её проступало смятение.
— Ваше превосходительство, что там? — подала голос Хельга — терпение лопнуло, а волнение превратилось в настоящий страх.
— Письмо для вас, моя дорогая… — вздохнула Эрика и протянула ей письмо. Было видно, как дрожали её руки и как нервно сверкал блик заходящего солнца на её перстне с аметистом. — Прочитайте, пожалуйста, сами. И держитесь.
Хельга взяла письмо, не зная, чего ей ожидать. Она затряслась, в глазах появились слёзы, хотя она не прочитала ещё ни слова. Оставалось лишь уповать на милость Господа и надеяться, что никаких страшных новостей брат не передавал… Но что же тогда так встревожило Эрику? Её тревога передалась Хельге, из-за неё стало одновременно холодно и жарко, и захотелось убежать и спрятаться, лишь бы не становиться свидетельницей чего-то страшного…
Лишь на мгновение опустив глаза на письмо, Хельга поняла, что ошиблась в своих надеждах.
«Моя милая сестра! Спешу сообщить тебе, что штурм закончился благополучно и благодаря отправленным тобой схемам мы смогли взять Лейт. Со мной всё в порядке, я отделался лишь парой лёгких царапин. Однако вынужден передать тебе печальную новость — штурм пережили не все. Мой дорогой друг и твой возлюбленный жених Вильхельм Остхен погиб, погиб как герой. Хочу, чтоб ты знала, что его последними словами были слова любви к тебе.
Прошу тебя, дорогая Хельга, не отчаивайся. В тот час, когда ты получишь это письмо, тело Вильхельма уже, скорее всего, доставят в Остхен. Возможно, ты захочешь попрощаться с ним.
Твой любящий брат Хельмут».
Письмо оказалось кратким, но сколько же страшных слов в нём было написано… Видно, что рука брата очень дрожала, когда он писал это, отчего его и без того небрежный почерк стал ещё менее разборчивым, а на словах о смерти Вильхельма виднелось несколько небольших клякс.
Колени задрожали, ноги стали какими-то ватными, и Хельга поняла, что вот-вот упадёт на жёсткий гравий, испортит платье и раздерёт ладони… И она бы обязательно упала, если бы герцогиня Эрика не оказалась рядом. Она быстро и бесшумно подошла к ней и сжала в объятиях, проведя ладонью по волосам.
Хельга разрыдалась.
Она выронила письмо, и лёгкий ветерок отбросил его на клумбу почти отцветших бархатцев.
Девушка не слышала ничего, кроме своих всхлипов и тяжёлых, прерывистых вздохов, однако через какое-то время до её слуха донёсся нервный шёпот герцогини Эрики:
— Он не мог, не мог… — Она, кажется, обращалась вовсе не к Хельге и говорила сама с собой. — Он не мог просто так погибнуть, не мог такого допустить! Здесь явно что-то не так… — Было не очень понятно, о чём она говорит, однако в её голосе слышалось больше злости и недоумения, нежели горя и отчаяния. — Моя дорогая, моя бедная Хельга! — Эрика отстранилась, заглянула девушке в глаза, сжав её плечо одной рукой и проведя по влажной от слёз щеке другой. Герцогиня то и дело покусывала губы, не обращая внимания на слой тёмной помады на них, а во взгляде её Хельга вдруг обнаружила всплеск какого-то поистине пугающего гнева и невольно отшатнулась. — Я поеду в родительский замок, — негромко сказала Эрика, и стало ясно, что это был вовсе не отблеск злости, а прозрачная слезинка. — Нужно похоронить брата…
— Я тоже поеду, — вырвалось у Хельги, и голос прозвучал на удивление громко. — Пожалуйста, не отговаривайте меня, — попросила она, прервав собравшуюся что-то сказать герцогиню Эрику. — Я должна увидеть его ещё хоть раз и проводить в последний путь.
Эрика кивнула, вздохнув. Она вытерла слёзы ладонью и попятилась к своей арфе.
— Нужно написать родителям, что я приеду… — проронила она.
Родители… Хельга покачала головой, не сразу поняв, о ком шла речь. Барон Людвиг и баронесса Аделина… Её несостоявшиеся свёкор и свекровь… Они ведь потеряли единственного сына и сейчас наверняка тоже изнывают от боли и горя не меньше, а то и больше, чем Хельга. Захотелось как можно скорее отправиться в Остхен, чтобы увидеться с ними и разделить их общую печаль — может, тогда станет полегче…
Хельга всё ещё не чувствовала ног, зато ощущала обжигающую боль в груди и страшную резь в глазах. Хотелось рухнуть на грубый гравий, разодрав всё лицо, и тут же умереть, чтобы оказаться рядом с Вильхельмом, чтобы не позволить ему её оставить, оставить навсегда… Все её мечты и надежды рухнули за одно мгновение, разбитые безжалостной судьбой, и теперь осколки впивались ей в сердце и глаза, не давая шанса даже сделать вдох. Когда Хельга закрывала глаза, то видела лицо своего погибшего жениха, отчего сердце разрывалось на части. А когда она их открывала, то обнаруживала, что вокруг всё плывёт и мутнеет, отчего кружилась голова.
Однако Хельга всё-таки нашла в себе силы не упасть. Мысль о том, что она была не одинока в своём горе, её немного воодушевляла, возвращала жизни хоть какую-то ценность.
А солнце тем временем закатывалось за горизонт, и вечернее небо окрашивалось алым.
Глава 17
— Ногу уже не спасти, — покачал головой лекарь, даже не вздохнув, даже не попытавшись изобразить сожаление. Он был сдержан и хладнокровен, как всегда, и удивляться тут нечему: этот не старый ещё монах, отправленный послушником на войну, явно многое повидал на своём веку. И вид гангрены, поразившей почти всю стопу оказавшегося на лекарском столе воина, его уж точно не смущал.
Гвен тоже успела привыкнуть и к огромным кровоточащим ранам, и к отрубленным конечностям, и к культям, и к страшным ожогам… Но гангрену она сегодня увидела впервые, и поначалу ей с трудом удалось сдержать тошноту. Она и слова-то такого раньше не знала — «гангрена»… Это лекарь ей только что объяснил, как называется и от чего возникает. Со временем вид почерневшей стопы стал совсем привычным, и Гвен смотрела на неё без страха и отвращения.
Однако, в отличие от хладнокровного лекаря, не сострадать раненому воину она не могла.
— Нужно отрезать, — продолжил лекарь как ни в чём не бывало. — Где-то у меня оставался маковый отвар…
Он отошёл к небольшому столику в дальнем конце шатра, а воин, сначала, видимо, не очень понявший, что речь идёт о его ноге, вдруг подскочил и замотал головой. Гвен пришлось сжать его плечи и мягко, но настойчиво заставить лечь обратно на покрытый шерстяными постилками длинный стол.
— Если не отрезать стопу, язва перейдёт на всю ногу, — сказала она, — а потом и на всё тело. Простите, не хочу вас пугать, но так оно и есть…