Страница 20 из 88
— О, конечно, нет, — округлил глаза Хельмут — так его ещё никогда не недооценивали! — Она пока у меня. — И он кивнул на стену, что отделяла его комнату от комнаты друга.
— Видимо, она очень хорошенькая… Раз она у тебя.
— Да как ты смеешь! — уже совершенно искренне возмутился барон Штольц, сжав пальцами подлокотники. — Я же сказал: её едва не изнасиловали. Ты думаешь, после такого я стал бы к ней приставать? Ты считаешь меня полным чудовищем, да?
— Прости, я не подумал, что сказал, правда, — сник Генрих.
— А насчёт хорошенькой… — Хельмут прищурился. — Она почти всё время закрывала лицо руками. Да и лицо у неё было в сажи и грязи. Думаю, сейчас лекарь даст ей успокаивающих настоек, потом служанки её отмоют, и тогда увидим. И заодно поговорим с ней. Вдруг она может знать что-то полезное?
Но девушка долго приходила в себя: полтора дня она попросту спала, напившись предложенных лекарями снадобий. О ней заботились две служанки барона Клауда, после её пробуждения они наконец-то вымыли и накормили её, но она всё равно никому ничего не сказала, несмотря на вопросы и воззвания. Разумеется, Хельмут не мог оставить её в своей комнате, видит Бог, там и так было тесно, поэтому поначалу она спала в покоях лекаря, а потом её переселили в крыло для прислуги.
Когда лекарь наконец сказал, что девушка вполне здорова, лишь сильно эмоционально потрясена, Хельмут решился зайти к ней. Он постучал, как того требовали приличия, но ему, разумеется, не ответили, и он тут же открыл дверь.
Комната с несколькими простыми кроватями, парой тумбочек и шкафов пустовала — день был в разгаре, и большинство слуг занимались своими делами. Лишь спасённая девушка сидела на одной из кроватей в самом углу. Но, увидев Хельмута, она вздрогнула, округлила глаза и задрожала, прижав колени к груди. Хельмут замер в проходе. Лекарь не предупреждал, что она теперь так реагирует на людей… Впрочем, удивляться особо нечему: скорее всего, она запомнила окровавленный меч и бешеный взгляд Хельмута, наверняка видела, как он убивал людей, вспарывая их глотки, пусть те люди и были её мучителями и убийцами её близких.
Но, окинув его внимательным взглядом, девушка успокоилась. Расслабилась, переползла на край кровати и села, свесив босые ноги. На ней была лишь белая нижняя сорочка с короткими рукавами; чёрные длинные волосы, расчёсанные служанками, спадали на плечи и чуть сгорбленную спину. В серых глазах девушки блестели слёзы, но она быстро вытерла их тыльной стороной ладони.
— Простите, — сказала она куда громче и чётче, чем тогда, в деревне.
— А ты ещё какие-нибудь слова знаешь? — Хельмут не выдержал и съязвил, хотя понимал, что это крайне неуместно. Он прошёл в глубь комнаты и застыл возле кровати, опершись о спинку изножья. — Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? Тебя ранили?
— Нет, — слабо улыбнулась девушка. — Меня несколько раз ударили по лицу, но… — Она повернулась, чтобы он смог рассмотреть её правую щёку — на коже виднелся тонкий слой зеленоватой мази. — Лекарь сказал, что синяка не будет.
— Вот и хорошо. Я рад, что с тобой всё в порядке, — вполне искренне отозвался Хельмут. — Сейчас сюда зайдёт… наш командующий. Ты его не бойся, хорошо? Никого здесь не бойся. Мы не враги.
— Я знаю, — кивнула она. — Вы же меня спасли. Вы из Бьёльна?
— Как ты догадалась? — Не по гербам же на их сюрко, в конце концов. Вряд ли её, крестьянку, с детства натаскивали в геральдике.
— По говору. Говор не наш, не нолдский.
У неё, впрочем, тоже был необычный для уха Хельмута говор. Она чётко выделяла звук «о» там, где вопреки правилам правописания обычно произносился звук «а». И произношение звука «р» у неё было особое: если в Бьёльне на этом звуке обычно хрипло рычали, то в Нолде, как успел заметить Хельмут, его как бы проглатывали, будто картавя.
— И как я не понял сразу… — улыбнулся он. — Ну так вот, наш командующий задаст тебе несколько вопросов. Я понимаю, что это может быть неприятно, что ты не захочешь многое вспоминать… — Он и сам с радостью бы забыл и о той неудачной битве, и о резне в сожжённой деревне. — Но всё же вспомни. Это может быть важно.
— Ох, вряд ли я что-то полезное знаю, — вздохнула девушка. — Но вспомнить постараюсь.
Генрих зашёл буквально через минуту, когда за окном пробил полдень. День был пасмурным, серым, а тесноватую комнатку и без того окутал сумрак, из-за чего пришлось зажечь несколько свечей. Девушка набросила на свои чуть широковатые плечи тонкую шаль, явно стесняясь, что на ней была лишь нижняя сорочка, но её платье изорвали в клочья, а новых ей, видимо, пока не дали.
На появление Генриха она отреагировала спокойнее — лишь сильно сжала простыню побелевшими мозолистыми пальцами, но забиваться в угол и дрожать не стала, слава Богу. Генрих ей улыбнулся: может, окажись на её месте женщина познатнее, он бы поклонился, хотя как лорд имел права этого не делать. Девушка же не сразу догадалась встать и присесть в неумелом реверансе. И лишь тогда Хельмут обнаружил, что она была довольно высокой.
— Сядь, — разрешил Генрих и окинул взглядом комнату. Увидел возле изголовья кровати высокий стул (видимо, на нём сидел лекарь), направился было к нему, но Хельмут его опередил: как достойный вассал, он поставил стул возле кровати так, чтобы Генрих мог смотреть на девушку без помех. — Как тебя зовут? — поинтересовался лорд Штейнберг будничным тоном, опускаясь на стул.
Хельмут вздрогнул. За всё это время он так и не выяснил её имя… Может, тогда, в деревне, она бы и не ответила. Может, с лекарем и служанками она не разговаривала вообще. Но сегодня-то… Он пытался заботиться о ней, как мог, представляя на её месте свою сестру, но самое элементарное — имя — так и не узнал.
— Гвен, — коротко ответила чуть покрасневшая девушка.
— Гвен, надеюсь, ты сейчас достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы ответить на несколько моих вопросов? — Генрих с небывалой теплотой и заботой посмотрел на неё, будто и до этого хорошо её знал, будто она была чем-то дорога ему.
— Да, его… — Она запнулась и посмотрела на Хельмута в поисках подсказки.
— Светлость, — подсказал Хельмут. — Это его милость лорд Генрих Штейнберг, а я — его вассал, барон Хельмут Штольц. — Представиться, естественно, и представить друга он тоже забыл. Да что ж за дырявая голова…
— И мы, конечно, очень рады знакомству со столь прекрасной особой, — зачем-то добавил Генрих. Странно вообще, что он ведёт себя с ней как с равной себе. Хотя Хельмут сейчас, пожалуй, тоже вёл себя именно так. Девушка не заслужила пренебрежения, с ней и правда стоит быть вежливее и обходительнее.
— Его светлость уже спрашивал обо мне, спасибо, — смутилась Гвен. — Я готова рассказать вам всё, что знаю.
— Тот налёт на вашу деревню был первым?
— Вторым, — покачала головой она, поправляя шаль на плечах, будто пытаясь спрятаться от возможного врага. — Когда они в первый раз приехали, мы не сопротивлялись, отдали им кое-что. Думали, они успокоятся… как же. На второй раз нам и отдавать-то особо нечего было. Бетти, моя подруга, собрала детей и увела их в лес, как только мы услышали топот копыт и этот смех… омерзительный, чужой… Только Том остался, внук нашего старосты, не захотел с Бетти идти. И я тоже осталась. Хотела защитить их, но… — Гвен зажмурилась, и Хельмут заметил слезинку, скатившуюся по её щеке. — О том, что у нас ничего не было, что нам самим-то есть нечего, они и слушать не хотели. Выволокли из домов всё, что нашли… Не знаю, зачем им всё это нужно было… Посуда, одежда… А людей они перебили, мол, за то, что сопротивлялись. Хотя как они могли сопротивляться? Это же беззащитные, слабые старики… — Голос Гвен задрожал, а слезинок на щеках стало больше. Генрих чуть склонился к ней, глядя на неё странным взглядом, будто впервые в жизни видел плачущего человека. — А меня они оставили в живых, потому что я была единственной молодой женщиной. Хотели в свой лагерь забрать…
Она презрительно скривилась, но слёз больше не сдерживала.