Камни и черепа

Тесугу ничего не ответил, но ощутил, как стихает его голод, хотя мяса он съел совсем немного. Что ждет его там? Он будет отдан Первым, это было решено с его рождения – но как это случится? Увидит ли он их лица, услышит ли последнее слово? Для его сородичей он уже мертвец – тот, кто уйдет на другую сторону. Больше того, он для них и родился таким. Тесугу проглотил еще один кусочек мяса и опять украдкой взглянул на Егда. Тот, потеряв интерес к юнцу, повернулся к одному из мужчин, и о чем-то тихо его спрашивал. Его волосы последний раз обрезались после первой охоты – и сейчас они спадали на голую спину, заплетенные в несколько косиц, перекрученных жильными нитями. Егд – опытный охотник, умеющий говорить с разными народами, и на его темной коже черной сетью проступали следы ножа. Сам Тесугу никогда не знал этого чувства – прикосновения горячего лезвия, шипения плоти, острой боли, бывшей знаком связи с другими, в этом мире и нижнем. Его кожа была чиста, и глухой стыд от этого сидел в глубине никогда не стихающей тупой болью.

Трапеза окончилась быстро, и старый Бын, как должно, положил рядом с костром голову, которую они с таким трудом отделили от туловища убитой антилопы. Пусть рогатый брат, что согласился отдать им плоть, найдет свой путь в нижний мир.

И день потянулся над ними, такой же, как и другие дни их перехода – перехода по крутым холмам, каменистым взгорьям, пологим скатам. Скользя по нагретым камням ногами, обтянутыми в кожу, Тесугу думал, что, по крайней мере, им позволили идти обутыми. Женщины рода давно научились плести одежду – он не раз видел, как они сидели, скрючившись, и из-под их рук медленно выходила ткань. Грубая и жесткая, она была все же мягче размятых шкур, и к ней легче привыкало тело. Но не было смысла надевать тканую одежду в долгий поход – слишком быстро она бы тут истрепалась. Потому они просто подвязывали пояса повязками из раскроенных шкур, да прикрывали ноги кожаными чехлами.

– Что нам делать, если увидим немых, Бын? – выкрикнул кто-то сзади чуть задыхавшимся от ходьбы голосом, и, шедший первым, Бын остановился, удерживая равновесие на каменной кладке.

– Ничего, – сказал он, не оборачиваясь, – и они ничего не смогут нам сделать. Нас защищают Первые, те, кому мы ведем принадлежащего им. Но я думаю, мы их не встретим.

Тесугу видел, как поежились и переглянулись остановившиеся впереди него мужчины. Лишний раз поминать немых считалось плохой приметой – неспособные к настоящей человеческой речи, они каким-то непостижимым образом могли угадывать свое упоминание, появляясь там, где были невольно званы. Его даже удивило, что Бын не оборвал Кыму, а спокойно ответил ему. Похоже, здесь, в стольких днях пути от их стойбища, и правда, действовали совсем другие законы.

Кроме одного – не стоит упоминать немых, иначе они появятся. Этот закон остался неизменным – и, когда свет на небе уже начал краснеть, а люди ощущали приближавшуюся ночь, они наткнулись на обезглавленное тело, лежавшее поперек затухшего костра.

Глава вторая

Первые – те, кто, услышав гневную волю Эцу, пришли к месту, где открыл он путь в нижний мир. И увидели они пропасть, и дымящиеся скалы, а что видели дальше, нельзя рассказывать. И стали ходить они по родам, искать испуганных людей, хоронившихся от гнева Древних, и говорить с ними. Эцу хочет, чтобы все люди пришли к входу в нижний мир, и поклонились его жителям, говорили они. И приходили люди к дымящимся скалам, и поклонялись, и просили Эцу утишить свой гнев, вернуть им чистую воду и пищу. Но земля оставалась холодной и суровой, и так же трудно было добыть зверя и найти хорошую воду.

Тогда сказали Первые – надо показать жителям нижнего мира, что мы услышали слово Эцу, и так же почитаем каждого из братьев. И сходились люди из далеких мест, со всей земли, покрытой пеплом и гарью, страхом и мором, и таскали огромные камни, падая и умирая от усталости. А Первые, которым Эцу дал силу и мудрость, вырезали на каждом знак памяти.

«Это еще не все», – сказали потом Первые, – теперь Эцу хочет, чтобы земля была гладка и тверда, чтобы не проник никто ни в нижний мир, ни оттуда без моей воли». И люди таскали камни и глину, и жгли костры, и делали, что им говорили Первые – и земля под ногами становилась тверже скальной породы.

Но рогатые братья не возвращались, и нечего было есть. Люди грызли кости и корни, чахли и слабели. И еще раз пришли они к обиталищу Первых, и Первые сказали:

«Эцу огласил нам свою волю. Когда день будет равен ночи, ведите сюда всех, кто мечен им от рождения, но не кормите последний день пути и еще день. Пусть кровь их просочится в нижний мир, и смешается с истоками рек. И тогда утишит свой гнев Эцу, и вернет нам еду и воду».

И, когда огненный глаз Эцу вновь стал ровно над небокраем, привели они к нему тех, кто был отмечен – и мальчика с длинными ушами, и девочку, что не могла видеть, и сросшихся детей, и юношу с раздвоенной губой. И увидели люди тогда, что Первые обращены в камень – кругом стояли они, глядя друг на друга, высясь над всеми глыбами с высеченными на них знаками. И страхом наполнились души людей, и сказали им неспящие:

– Эцу сотворил это чудо. Он оставил нам дом Первых, какого никогда еще не видели люди, и, если мы сделаем, как они скажут, братья вернутся, и отдадут нам свое тело в пищу, и пустят нас в нижний мир.

И с тех пор так и было.

Тело, лежавшее в костре, выглядело как тело обычного мужчины – темная кожа, покрытая шрамами (видать, был хороший охотник), отметины от раны, не то клыков, не то копья. Он был совершенно наг, а там, где шея должна была переходить в голову, чернела неровная корка запекшейся крови. Люди не делают так – тело оставляют в пищу крылатому народу целым, а потом, спустя лето, забирают кости, если так скажут неспящие. Здесь же тело бросили, и не просто, а в огонь – в нарушение всех обычаев, но лишили головы. Все знали, кто так поступает.

– Они здесь, – приглушенным голосом проговорил кто-то, – немые тоже здесь.

И Тесугу увидел, как беспокойно оборачиваются мужчины, как их руки крепче перехватывают копья и луки. Уроды из-за перевалов, пожирающие человечину (только головы!) где-то рядом. Они останавливались тут, и тут же убили человека.

– Они бродят то здесь, то там по эту сторону гор, – сказал Бын, чуть повысив голос, чтобы его могли слышать все, – но нам нечего бояться. На идущих к Обиталищу Первых они не нападают.

– Не нападают? – выкрикнул кто-то сзади, Тесугу показалось, что Кыма, – а это что? Они убили человека, чтобы пожрать его голову, как делают это везде. Немые не могут измениться, и не могут говорить с людьми, они…

Его голос вдруг стал затихать тлеющим угольком – Бын поднял на него глаза. Объяснять не приходилось.

– Они не тронут нас, – так же размеренно сказал он, – но нам надо найти место ночлега, и пусть это не будет местом смерти. Идем дальше и вниз.

Место, где они нашли покинутый очаг и обезглавленное тело, видимо, не им одним казалось хорошим – здесь густые заросли подходили, покрывая склон, резко обрывались, но, словно обогнав их, дальше бежала трава, ласкавшая взгляд после странствий среди камней и скал. Черный зуб скалы затенял неширокую лощину, но и останавливал ветер, воздух здесь был ровен и спокоен, как раз такой, какой любит огонь. И охотники давно поняли, что недалеко, в лесу, есть река – деревья не растут иначе. Место, о котором они мечтали, сбивая за день ноги по камням – но место, меченное смертью, где злая, не-человеческая сила отняла у кого-то жизнь. Все знали, что они увидят, смежив тут глаза, и, хотя мужчины мрачно переглядывались, по знаку Бына они двинулись дальше, не сказав ни единого слова поперек. Старший молча торил свой путь, оставляя по правую руку темнеющие в свете вечернего неба деревья. Голова его была чуть наклонена, и мужчины понимали – стоит раздаться хотя бы шороху, хоть кому-то из малых приблизиться к ним, и старый Бын почует его.