Камни и черепа

Мы не всегда жили на этих плоскогорьях, и охотились здесь на коз и горных ослов. Когда-то давно, так давно, что счета тем дням нет ни на одной счетной кости, предки жили в другой стороне. Далеко, к полуночи, там, где гаснут поутру звезды, лежит земля, и была она нашей. Там бродили совсем другие животные, иной была их речь, и, когда произносились нужные слова, они сами отдавали свое тело в пищу. Иными были и слова, которыми предки обращались к ушедшим. И однажды черепа предупредили их, что близка беда, и надо уходить. Люди не послушались, ибо не хотели бросать счастливую землю. Но пришли они, дни ярости.

Небо потемнело, и ночь перестала отличаться от дня. И явились кайвукку, жестокие небесные духи, чье дыхание было смертью. Изо рта у них вырывалось белое пламя, и было это пламя совсем не таким, которое умеют заклинать люди – его языки кружились в воздухе, отдельно друг от друга, а, касаясь кожи, обжигали её не жаром, а страшным холодом. Когда же касались воды, вода обращалась в камень, прозрачный и твердый. Её больше нельзя было пить, и люди, даже живя рядом с рекой, мучились от жажды.

А потом небо, там, где было темнее всего, загремело, и загорелись в черноте огни, и, из края льда и темноты явился старший из кайвукку, которого звали Кулсаскау.

Как и в прошлый раз, его привела в чувство боль. На этот раз она не была острой, а словно заполняла его череп, давя то здесь, то там. Он открыл глаза и тут же зажмурился – свет ворвался в него, вспыхнув в голове и отдавшись где-то в глубине. Даже с закрытыми глазами он видел на веках его багровые разводы. Вместе со светом возвращалась и память. Ночь в Обиталище Первых, звуки голоса, заклинавшего иные народы, рев в темноте – и лицо мужчины в полумраке напротив него.

Он заставил себя приоткрыть глаза еще раз. И всё стало четко. Он находился в закрытом месте, напоминавшем просторную хижину, но с удивительно ровными стенами из бурого камня. Здесь, однако, не было ни очага, ни вещей, которые люди обычно держат в хижинах – только его лежанка, плоский камень, без шкуры или другого покрытия. Тело ныло от ночевки, болела голова, в месте удара и в висках, но, так или иначе, он, кажется, был жив. Несмотря на всю его растерянность, несмотря на пляшущие мысли, Тесугу не сомневался в одном – это не нижний мир. Все, что ему было о нем известно, говорило, что сейчас он по-прежнему в мире людей, почему бы это не произошло. Словно в подтверждение, что он все еще человек, юноша почувствовал, что ему необходимо избавить тело от ненужной влаги, и огляделся по сторонам. В их хижинах иногда бывало место, где можно было оставить то, что отторгло тело, а потом прикрыть камешками или землей, но здесь ничего такого не было. Значит, придется выходить из.. из этого места, чем бы оно ни было.

И, кривясь от боли почти во всем теле, он осторожно поднялся с лежанки, заметив, мимоходом, что все так же оставался нагим, а рана на его мужском конце стянулась, и болит гораздо меньше, если только не тревожить её. Осторожно ступая босыми ногами, он пролез через довольно узкий проем, сощурился, привыкая к свету, осторожно огляделся. И замер.

В памяти осталась ночь, разговор в полутьме с тем мужчиной, чье имя он сейчас не мог повторить, странные вещи, которые довелось услышать, из которых запомнилось мало, а понято было еще меньше, но… ему казалось, что грозные фигуры Обиталища Первых теперь где-то позади. Осматривая изнутри хижину, где проснулся, Тесугу, почему-то, представлял себя в каком-то стойбище. Может, и не в таком, в каком жил сам, судя по тому, как странно выглядела его хижина изнутри, но все же.

Оказалось, что никуда он за это время не переместился. И прямо перед ним в воздухе темнели каменные силуэты. Он прямо посреди Обиталища Первых, смотрит на их высеченные нечеловеческой мощью головы! Эта мысль вдруг опять обдала Тесугу леденящим ужасом – теперь он вспомнил, что тот мужчина говорил ему ночью. «Мы – Первые». Значит ли это, что он тоже стал одним из этих камней? Юноша невольно шагнул назад, с бьющимся сердцем глядя на ближайшую к нему фигуру Первого, почти ожидая, что каменный лик сейчас проступит на черной поверхности. Ничего подобного не случилось. Он посмотрел в одну, затем в другую сторону. Линии камней странной формы, такой не бывает нигде – и на них изображены знаки. Прямо перед ним – лисица, выгнувшая острую морду навстречу поднимающемуся утреннему свету, дальше пляшущая фигура с головой клювастой птицы. И две человеческих фигуры. Они показались ему особенно нелепыми – обе изображали мужчин по пояс, без рук, но с огромными вздыбленными членами. Мужчины стояли и смотрели друг на друга, и что-то неправильное виделось Тесугу в их очертаниях. Оторвав взгляд, он посмотрел ниже, и увидел там большую чашу, покрытую копотью. Над ней – две изогнутые дугой черты. А вот там…

– Он шнова вернулшя, Ташкаери! – послышался голос откуда-то сзади. И Тесугу подпрыгнул на месте. Лихорадочно обернувшись, он увидел, что из-за угловатого камня сбоку от его хижины вышел мужчина. Одетый в длинное, спадавшее почти до щиколоток одеяние, тот выглядел странно – мужчины не ходят так. Еще необычнее выглядела его голова – с тщательно срезанными почти у корней волосами, и огромным шрамом на лбу.

– Идите шюда, – сказал странный мужчина, – он уже ждесь.

Неизвестный говорил так же, как его ночной собеседник, с шипящим выговором, и словно не зная, как правильно ставить слова. На его голос из-за камня вышел сначала один мужчина в таком же одеянии, потом уже знакомый ему, потом еще двое.

Так Тесугу увидел Первых при свете дня.

Потом он долго перебирал, поворачивал в уме и на языке их странные, тяжеловесные имена, словно обратившиеся в камень обращения к духам иного народа. Куоль – тот, кто говорил с ним ночью, Белегин, Таскаери, Кэраска (ему все еще было непривычно их шипение, и он мысленно произносил имена на привычный лад). Они назвались ему, и он подумал, что имена подходили к ним. Почти у всех из них – кроме Кэраски – были те или иные знаки, отличавшие избранных. У Куоля вместо одного уха был маленький обрубок, плечи Таскаери были странно выгнуты, над плечами вздымался горб, а у Белегина был бурый нарост на лбу, похожий на спиленный рог.

И, все же, несмотря на это, несмотря на место, где их встретил, было что-то, что мешало Тесугу принять их за духов или неупокоившиеся тени. В них было что-то… человеческое, он даже затруднялся определить, что. Они, впрочем, и не старались изображать из себя ни духов, ни жителей нижнего мира. Назвав ему свои имена, Первые двинулись между каменными рядами, и Тесугу ничего не оставалось, как последовать за ними.

Они пробирались между камнями, перед глазами Тесугу мелькали знаки – рогатые головы, волки, птицы, даже скорпионы, но уже не пытался всматриваться в них, разгадывая смысл. В его голове всё яснее всплывали сказанные ночью слова. Он должен стать одним из Первых. Кажется, тогда он думал, что тоже обратится в камень – но сейчас шагал рядом с людьми, которые меньше всего напоминали каменные изваяния.

Обиталище Первых было пусто, когда они пересекали его, пусто, и когда они вышли за его пределы. Все те люди с разных концов земли, которые пришли сюда смотреть на его смерть, сейчас ушли, так и не дождавшись своего зрелища.

И, словно в ответ на его слова, горбатый Таскаери тихо бросил:

– Я заберу оставленное, как и всегда. Буду говорить с ними этой ночью.

Тесугу не понял его слова, но увидел, что Кэраска молча кивнул, как если бы ему было сказано о чем-то давно оговоренном.

По эту сторону Обиталища, не ту, с которой он пришел прошлой ночью, на земле тоже лежали камни – но камни плоские. Возвышавшиеся на пару локтей от земли, они напоминали ему огромные лежанки, вроде той, на которой он проснулся. И на одной из них что-то было. Он увидел тень, потом послышался хриплый птичий вскрик.

Первые остановились, и Тесугу, шедший позади, осторожно глянул поверх плечо Куоля, и резко втянул в себя воздух. На камне лежали два человеческих тела.