Камни и черепа

Первоначальное потрясение отпускало, и он начал понимать, что их двоих поместили в какое-то подземное жилище. Мысль о том, чтобы жить под землей, не такая уж и странная. Жилища в их стойбище – не шалаши на временных лагерях плоскогорья, конечно, а настоящие жилища в долине – тоже выдалбливались в земле. Бока подпирались камнями, ими же вымащивался пол и огораживался очаг. Но здесь все было по-иному. Под ногами – не земля, не камни, а та же странная, чуть шершавая, но ровная поверхность, сбоку же… Он протянул руку, и она коснулась холодной каменной глыбы. Потом сделал шаг в другую сторону, все под сопровождение бормотания, и опять рука уперлась в ровный, гладкий камень. Они огорожены в каменной ловушке, напоминавшей тесную пещеру, но только сотворенную… здесь легкая одурь, в которой пребывал Тесугу после того, как пришел в себя, спала окончательно, а память вернулась. Он в самой сердцевине Обиталища Первых, может, в шаге от того места, где открыт вход в нижний мир. И сюда его привели ждать ночи и смерти.

Он думал, что мысль эта опять исторгнет у него крик ужаса, что он задрожит, как там, наверху, пронзенный гневными взглядами каменных стражей. Но, кажется, что-то в нем устало от страха, или же просто его душа, прибыв, наконец, в предназначенное ей место, успокоилась. Сейчас он мыслил совершенно ясно, с тем чувством отстраненности, которое испытал, пока они брели через равнину.

Свет падал из-за спины. Тесугу повернулся туда и увидел над собой что-то вроде прохода, окутанного слабым сиянием раздробленного дневного света. Ну да, оттуда его, стало быть, и приволокли. Наверное, отсюда можно будет выбраться, но куда и зачем? Он там, где должен быть, в месте, о котором говорил сначала прежний неспящий, а потом и Бын. В месте, которое хочет его крови, чтобы мир людей мог существовать, как и прежде. И он медленно, стараясь не потревожить рану, опустился на странную поверхность. Надо ждать своей судьбы – значит, он будет ждать.

И ожидание потянулось. Он не хотел ни о чем говорить с юношей, который ждал смерти рядом с ним, но вскоре убедился, что такой возможности и не было. Духи, пометившие того, не позволяли ему говорить с другими, и он только бормотал что-то неразборчивое, стонал и хныкал, так и не пытаясь подняться. Хотя, пару раз Тесугу слышалось слово «еда». Наверняка, его тоже не кормили последние два дня, и сейчас, когда его собственный живот сводили мучительные судороги, это слово особенно сильно язвило слух. Он что не понимает, что для них все кончено с миром людей? Они больше не едят и не пьют, они избавились от съеденного и выпитого (что было очень кстати сейчас, когда оказались заперты здесь), так чего же он ноет?

– Замолчи! – не выдержав, бросил он беспокойному юнцу пару раз, это действовало, но лишь на короткое время. Потом тот снова начинал хныкать и бормотать. Прекратив обращать на него внимание, Тесугу пробовал думать о нижнем мире, о месте, куда уйдет сегодня. Будет ли у него и там его знак, проклятая раздвоенная губа, или этим он мечен только для мира людей? Что скажут ему духи предков, тех, что ушли до него? И что делать, когда окажется, что нет ни одного из рогатых братьев, кто мог бы поднять голос за него, сказать, что не нарушал он никаких обычаев, и жил правильно?

И в раздумья постоянно вплеталось виденное сегодня. Это место действительно поражало – пусть он немного видел в своей жизни, пусть никогда не бывал на стойбищах других родов, но знал (как ему казалось), как живут люди, и как выглядит то, что они создают своими руками. Но кто же сотворил все это? Первые окаменели волею Эцу, но кто воздвиг все остальное? Ровные ряды камней, знаки, призывавшие другие народы. Сейчас он ясно помнил, что вход в их яму охранял камень, который непостижимым образом приобрел форму кабана. Людское ли умение сотворило это? Или тот тоже окаменел вместе с Первыми? И что будет после… потом, когда кровь покинет его тело? Отдадут ли его в пищу крылатому народу? Или выбитые в камни птицы оживут, и очистят его тело от плоти? И, ни с того, ни с сего, ему вдруг вспомнился лагерь немых. Как много ему случилось повидать за эти дни. Встретить не-людей, стоять под безглазыми взглядами Первых. Он снова вспомнил худую фигурку, ту девушку-немую, которая сидела в стороне от лагеря сородичей. Сейчас ему казалось, он понимал, что так зацепило его в этом зрелище. Немая была отдельно от прочих, занимавшихся своими делами, она была словно изгнана из их круга, как будто… как он, собственно говоря.

Свет, падавший из невидимого отверстия, между тем, бледнел и пропитывался вечерней краской. Ночь совсем близка.

Осторожно двигая затекшими ногами, он ждал, ждал – и радовался что страх, так не вовремя настигший его у входа, больше не терзает. Он сможет встретить все, что должен, сможет сказать свои последние слова в мире людей, когда к его горлу поднесут нож, сможет…

Так он думал, пока не услышал звук. Сначала могло показаться, что это просто бормочущий юнец застонал громче обычного, да только исходил звук с другой стороны. Со стороны проема, где дневной свет уже померк окончательно, погрузив их в почти полную темноту. Словно – он поискал сравнение – когда-то он слышал, как ревет раненый тур, и это звук был чем-то похож. Но что может делать рогатый гигант здесь, да еще ночью? И, словно отвечая его мыслям, звук повторился снова, и прозвучали шаги. Кто-то снаружи приближался к их пещере.

Это за ними, понял Тесугу, различив, как человек – если это был человек – спускается. Что-то словно скрутило его изнутри, все сжалось, словно тело хотело уйти от занесенного над ним ножа. Кровь ударила в виски, и юноша почувствовал, что ему не хватает дыхания.

Между тем, неизвестный был уже совсем рядом, Тесугу различил дыхание…а потом хриплый голос сказал:

– Выходи!

И, при его звуке, он вскочил на ноги, словно стараясь отдернуться назад, подальше от звучавшей в словах неизвестного смерти. Сзади опять захныкал, бормоча что-то, странный парень, а Тесугу смотрел только на то место, где тьма немного расступалась – открывая еще большую тьму, черный сгусток, напоминавший голову какого-то невиданного зверя.

Тесугу дрожал, слабый голос внутри говорил, что пришел тот миг, и он должен встать и выйти, выйти навстречу далекому реву и слабому эху голосов. Но тело словно отказывалось его слушать, таким холодным ужасом вдруг повеяло из почти невидимого проема.

– Время пришло, и горят огни, – еще раз сказал неизвестный, и Тесугу краем сознания отметил, что звучат его слова глухо и странно, с присвистом – вы должны выйти и стать нагими перед его глазом. Или встретить его гнев. Ты выйдешь?

И Тесугу, сам не до конца понимая, что делает, поднялся на затекшие от сидения ноги и сделал несколько неуверенных шагов. Голоса стали отчетливее, громче и яснее, и ему вдруг показалось, что звучат они уже не из этого мира. Он застонал от страха, от чувства, что его захлестывает сила, с которой он не мог бороться. Как тогда, наверху, ему показалось, что сами камни обратились на него и он чувствует гневные взгляды Первых, людей и других, и незримые губы говорят ему: «Выходи, выходи!».

Темнота обхватила его, словно черные руки, когда, ударившись пальцами, локтем и виском, он выполз через узкий проход, по которому уступами шли плоские камни. И все это время человек, говоривший с ним, был на шаг впереди. Тесугу ясно слышал его дыхание, чувствовал его гнев. Когда он, уже стоя на самом краю, еще раз споткнулся, то вдруг почувствовал, как чья-то рука хватает его за предплечье и тащит вперед. И эта рука не казалась человеческой, она была…

Ночь расхохоталась ему в лицо огнями, пока он озирался по сторонам, перестав что-либо понимать. В голове словно говорили бесчисленные голоса, а он просто смотрел и смотрел.

Он стоял посередине каменного круга, оставив за спиной сложенную из огромных камней хижину. Небо раскинулось над головой, уже густо-синее посередине, но с теми чуть слышными оттенками, которые позволяют понять – огненный глаз Эцу еще не погас совсем, и где-то далеко бросает последние лучи. Но не они освещали все вокруг – по каменному кругу горели огоньки, великое множество огоньков. Каждый из них был совсем невелик, но, чуть дрожа от ночных ветерков, не гас, а бросал неровный свет на каменные глыбы. И в этом свете с них скалились морды рогатых, зубы хищников, тени, различить которые он сейчас не мог. И, за тенями – другие, но уже шевелящиеся. Обиталище Первых было полно. Шепотками вились голоса, над которыми то один, то другой вдруг поднимался визгливой волной, а Тесугу не мог ничего разобрать. Как не мог он разобрать и лиц людей – по крайней мере, он надеялся, что это люди – столпившихся вокруг. По очертаниям, они все казались нагими, все, за исключением…