Управление

– То, что наша отчизна, – наконец начал Гиммлер, – так позорно проиграла в конце той злополучной войны 1914–1917 годов, было связано, как мы теперь знаем, не с тем, что немецкие солдаты потерпели неудачу, это не так. Нет, война была проиграна, потому что вооруженным силам Германии был нанесен удар с тыла – предательскими элементами на родине, подстрекаемыми и управляемыми мировым еврейством. Немецкий народ, в сущности, оказался бы непобедим, если бы не совершил ошибки, слишком долго терпя вредителей, коварно высасывающих из него всю силу и моральный дух: евреев. Евреи прекрасно знают, что между ними и арийским народом существует естественная неприязнь, неприязнь, которую неизбежно следует искоренить в бою, который сможет пережить только один из двух народов. Этот бой, господа, происходит прямо сейчас, в эту минуту! И ариец не должен проиграть его, иначе это было бы равносильно погибели всего человечества, носителем культуры которого он является.

Он остановился перед столом, на котором лежал его телефон, взял его в руку.

– Мы находимся в опасной ситуации на востоке – вам это известно. Наша судьба находится на острие ножа. Но было бы неверно полагать, что это определяется только количеством имеющихся в нашем распоряжении танковых дивизий. Это всего лишь внешняя сторона нашей борьбы. Но у этой войны также есть внутренний фронт, и он не менее важный, не менее решающий, чем Восточный фронт, и этот фронт распространяется на наше освобождение от евреев. Нам необходимо добиться полного и всецелого освобождения немецкого народа от евреев и их губительного, тлетворного, выжимающего все соки влияния. Только когда нам это удастся, в конце концов мы и победим.

Он спрятал телефон в карман, поочередно посмотрел на каждого из них.

– Признаюсь, я приехал сюда с предубеждением, – произнес он. – Я ожидал обнаружить бесполезный пережиток жалкой республики, которая добилась бы окончательной гибели немецкого народа, если бы в решающий момент не появился фюрер. Но, господа, вам удалось меня убедить. Теперь я вижу, что вы тоже сражаетесь на фронте, который по значимости не уступает тому, что развернулся на поле брани. Да, мне кажется, жесткость и острота данных гораздо превосходит стальную. То, что я увидел здесь сегодня, дает мне уверенность в том, что отныне никто не сумеет скрыться от нас, никто и нигде. Господа, вы вносите свой вклад в создание Рейха, в котором отклоняющиеся, вредоносные формы мышления попросту перестанут существовать. Наша власть станет абсолютной в невиданном ранее смысле.

Казалось, все были под сильным впечатлением. Тем не менее Леттке рассматривал Гиммлера и задавался вопросом, который он уже задавал себе, когда впервые увидел его лицо по телевизору, а именно: откуда этот очкастый гном набрался наглости говорить за арийский народ? Кто вообще из руководителей, кроме, может быть, Гейдриха, начальника Главного управления имперской безопасности, был арийцем? Никто, даже сам Гитлер.

Собственно говоря, все это даже смешно.

Но теперь они были у власти, и оставалось только наблюдать, как они справляются.

Удивительно, что такой человек большого ума, как Адамек, казалось, даже никогда не задумывался обо всем этом. Он сидел в своем заржавевшем инвалидном кресле и обещал рейхсфюреру незамедлительно составить досье на всех остальных подозрительных лиц в Амстердаме и предоставить ему по электронной почте.

– Или в распечатанном виде, – добавил он. – Как пожелаете.

Гиммлер покачал головой.

– Уточните это у спецотряда по депортации, – произнес он. – Гораздо важнее, чтобы вы незамедлительно приступили к проведению аналогичного поиска в отношении всех немецких городов. Именно сейчас, когда судьба немецкого народа находится на острие ножа, жизненно важно полностью освободить нас от тлетворного еврейского яда.

– Разумеется, рейхсфюрер, – произнес Адамек.

Леттке опустился на стул, внезапно наполненный глубочайшей усталостью. Выпутался. Ему снова удалось выпутаться.

Они сопровождали рейхсфюрера и его окружение обратно к машинам, все, кроме Адамека, и наблюдали за тем, как черные автомобили плавно удалялись. Как только они исчезли, наполнявшее всех напряжение сменилось смехом и похлопываниями по плечу. Они сделали это, сделали, сделали! Их план сработал! НСА останется таким же, каким оно и было!

Хелена тоже получила свою долю похвалы: как хорошо она все сделала, и так быстро, без проволочек и без единой ошибки! Даже Фелькерс решилась на что-то вроде слов признательности, но даже их Хелена едва ли расслышала. Она только кивала, чувствуя, как на ее лице появляется улыбка, которую все ожидали увидеть, воспринимала похвалу подобающим образом. Но: разве все они не причастны к произошедшему?

Все, что она делала, она совершала автоматически, даже не задумываясь, ведь хорошее воспитание позволяло ей точно знать, что сказать и что сделать. Все было бы точно так же, да, даже если бы она могла задуматься над происходящим, но все, о чем она сейчас думала, было то, что именно она поспособствовала тому, чтобы обречь на верную смерть человека, которого любила больше всего на свете.

2

Сколько лет было Хелене, когда она впервые увидела компьютер? Лет восемь? Девять? Она уже не помнила это точно, помнила только, это произошло у дяди Зигмунда. Конечно, у дяди Зигмунда. Этого она никогда не забудет.

Они навестили его после того, как он вернулся из очередного путешествия. На этот раз – из Южной Америки. Он показывал им изображения умопомрачительных гор, это были Анды, пушистых лам, которые с любопытством заглядывали в камеру, перуанцев в забавных шляпах и пестрых нарядах. Он побывал в джунглях и в древнем заброшенном городе высоко в горах, построенном невероятно давно, но никто не знал, кем или даже как – как они подняли все эти огромные камни на такую высоту? И, наконец, он побывал в Рио-де-Жанейро. Это название очаровало Хелену. Звонкое «ж», с которого начиналось последнее слово, звучало так сказочно многообещающе. Еще он сделал фотографии на пляже, фотографии красивых женщин в купальниках, с бронзовым загаром, длинными черными кудрявыми волосами и темными глазами под длинными ресницами, которые соблазнительно смотрели и смеялись в камеру, и таких снимков он показывал довольно много, пока мама с негодованием не заметила, что уже достаточно.

Об этой поездке он тоже напишет репортаж, как всегда. От также сообщил, что этот репортаж должен появиться везде, но названия журналов ни о чем не говорили Хелене.

Она любила посещать дядю Зигмунда. Ей нравилось находиться в его затхлом маленьком домике, таинственно темном и сумрачном, пахнущем табаком и Востоком. На каждой стене висели памятные вещи со всего мира, по которому дядя бесстрашно разъезжал, – резные маски из черного дерева, привезенные из Африки и изображавшие жуткие лица, устрашающе длинные ножи и копья, привезенные дядей Зигмундом с далеких островов, изящно расписанная фарфоровая посуда из Японии, роскошные красно-золотые китайские веера из рисовой соломки или шкуры животных, от которых исходили посторонние запахи: запах крови, смерти и опасности. Весь дом был – нет, не музеем, чем-то больше, словно, передвигаясь по комнатам, можно было одновременно проделать путь по воспоминаниям дяди Зигмунда о его путешествиях.

Ее брат Армин не пошел вместе с ними. У него нет желания слушать, что происходило с другими людьми во время их путешествий, сказал он; и вообще, он бы предпочел сам когда-нибудь отправиться в путешествие по миру. Правда, Армин все равно терпеть не мог дядю Зигмунда, а Хелена не знала почему.

Так или иначе, но именно в тот день, показав им за кофе и ореховым пирогом фотографии из своего путешествия и рассказав о приключениях в далекой Южной Америке, дядя Зигмунд добавил:

– А еще я должен кое-что вам показать. В первую очередь это заинтересует тебя, Йоханн.

– Меня? – удивился отец Хелены. – Это почему же?