Страница 14 из 33
Их обоих тут же рвануло вверх, дышать стало нечем, хотя вокруг была уже не вода… Огонь! Безумная, жестокая, яростная драка. Рыньи чуть не обделался от ужаса, но руку друга не выпустил, потащил его за собою прочь, прочь отсюда. Не бросил, даже когда клинок одного из дерущихся вонзился в грудь…
— Вильяра, ты спятила! По праву временного наставника я запрещаю тебе творить подобное с непосвящёнными. Ты хоть понимаешь, что едва не погубила мальчишку? — властный незнакомый голос. Или знакомый? Кажется, они только что пели вместе?
— Рыньи услыхал свой дар и сам… Но… Да, я поняла тебя, учитель, — сквозь звон в ушах Рыньи кажется, будто голос мудрой звучит виновато и растерянно. В точности, как у Дини, расколотившей горшок с похлёбкой. — Альдира, я не подумала, что чужой пустой сон может быть опасен для Рыньи. Мне всегда говорили, что отзвуки и отражения пугают, но не ранят. Хотя, мама…
Рыньи закашлялся: за грудиной у него неприятно саднило, но ни настоящей боли, ни вкуса крови во рту. Приснилось? Просто приснилось? Он открыл глаза, садясь на тёткиной лежанке, куда его заботливо уложили и прикрыли шкурой.
— Мудрая Вильяра, что со мной?
— Уже ничего, Рыньи, — ответил ему сидящий в ногах коренастый мужчина, немного похожий на мастера Лембу, только старше, темнее волосом и лицом, одетый по-южному.
Внимательные глаза, цвета жара под пеплом, очень яркая колдовская аура. Вильяра назвала его Альдирой, значит, он тоже из мудрых. Выдерживать взгляд незнакомого колдуна — тяжело, Рыньи виновато потупился. Кажется, он натворил чего-то не того?
— Рыньи, расскажи мне, что с тобой приключилось? — спросил мужчина спокойно и участливо.
— Да, расскажи нам с мудрым Альдирой, — поддержала его Вильяра от лежанки Нимрина.
Рыньи всё им рассказал, насколько нашёл слова. Про песнь, про глубокую воду, про огонь, про страшную драку светлых и тёмных чужаков, про чёрный клинок… Прижал к груди ладонь, всё ещё немного не веря, что жив и цел. Мудрый Альдира подмигнул ему и улыбнулся. Протянул длинную руку, потрепал по голове:
— А будешь знать, сновидец, как нырять без оглядки в чужие сны! Считай, тебе повезло, а не окажись рядом Вильяры, мог бы не вынырнуть.
Мудрая переспросила:
— Так как же, Альдира, Рыньи сам нырнул, или я его подтолкнула?
— В этот раз ты его немного подтолкнула. А в другой раз он может и сам. Учить его надо, пока не упустили, как одного серого, синеглазого. Парнишка ещё не охотник, а уже сны, чутьё на песни и целительский дар. Да не простой целительский — на чужаков. Хорошего подручного ты себе выбрала, теперь береги его. А вы с ним вместе — берегите Нимрина. Надеюсь, он хотя бы заметил, что его пытались вытянуть из его кошмаров, и сделает встречное усилие.
***
Ромига заплутал в Первой Войне. Давно отгремевшие битвы и смолоду, бывало, снились ему. Но прежде нав находил себя в этих снах активным участником событий. Среди атакующих гарок, разведчиком-одиночкой, а иногда и пленником, подопытным в асурских лабораториях… Думал, хуже лабораторий — некуда. Ошибался!
Не желая сопереживать врагу, он выбрал роль отстранённого наблюдателя — и намертво застрял в этой роли. Влачился теперь по полям сражений: невидимый ни своим, ни врагам, неуязвимый ни для магии, ни для оружия. Бессильный, безвредный и бесполезный. Всё наблюдал, но никого, ничего не мог коснуться, будто призрак, будто неупокоенный дух. Хотя сам себя ощущал живым и телесным, изнывал от жажды, голода, усталости. Но принять воду и пищу из прошлого был не способен. А прикорнув подремать, вместо желанного отдыха тут же оказывался вновь на ногах, посреди очередной бойни. Попытки медитации заканчивались аналогично. Противоестественность происходящего подтачивала разум, быстрее всех ужасов тотальной войны. И никакого выхода! Сколько времени прошло, прежде чем он захотел сгинуть не просто куда-нибудь прочь, а совсем? Может, день, может, год, может, век. Даром, что Первая Война — для всех её участников — не длилась столько. Для наблюдателя, замкнутого в кольце этой безумной «кинохроники», она стала бесконечной.
Да, кажется, вечность минула, прежде чем наблюдатель захотел умереть. И ещё одна, пока он созрел и решился. Жажда с голодом только мучили его, не убивали. И он не нашёл при себе никакого оружия. И не сумел сосредоточился, чтобы пресечь жизнь усилием воли…
С ужасом осознал: Тьма не берёт его к себе! А во тьме под закрытыми веками — неистово хохочет растянутый на алтаре, вывернутый наизнанку Онга. Скалит зубы, мотает головой, бьётся затылком о Камень. Слёзы разлетаются брызгами из глаз, текут по костлявому лицу. «Ты говорил мне, проще простого — убить себя! Вот, теперь ты понимаешь! Теперь ты тоже в западне, маленький глупый нав!»
«Онга, прости меня! Я вылечил и освободил тебя, но не спас, а убил. Ты вынудил меня сделать это, и всё равно мне жаль. Но если ты стал Повелителем Теней не сам по себе, а из-за светлого выродка…»
«Что? Найдёшь его и отомстишь за меня? Пустое, Ромига, пустое! Меня ты благополучно спровадил во Тьму, за это я тебе искренне благодарен. А тебя и Тьма не примет, ты теперь — уродец, хуже химер Купола.»
«Я спровадил тебя во Тьму… А с кем я сейчас разговариваю?»
Новый приступ хохота едва не разорвал изувеченный навский остов напополам. «Ты отослал во Тьму нава Онгу, но память об убитом — при тебе. Этого более чем достаточно для нашей приятной беседы.»
Ромига распахнул глаза, тряхнул головой, и Онга расплылся клоком дыма, больше не заслоняя картину очередного сражения, ужасающе прекрасного в своей первобытной ярости.
У наблюдателя не осталось ни сил, ни желания двигаться. Он больше не шарахался от бегущих воинов, не пытался уклониться или заслониться от боевых арканов, от чёрных и белых росчерков клинков. Он опустился наземь посреди поля битвы, лёг на спину, раскинув руки и ноги, уставился в небо. Среди облаков и клубов дыма неистово сражались драконы, он больше не хотел их видеть. На него наступали ногами, лапами, копытами, но затоптать не могли, и ему было всё равно.
А потом чьи-то пальцы сомкнулись на его запястье и куда-то его потянули… Наблюдатель настолько привык быть бесплотным для всех вокруг, что не сразу поверил своим ощущениям. Но тянули упорно, и он с трудом повернул голову, перефокусировал взгляд… Лохматое создание: вообще-то двуногое и прямоходящее, но в данный момент опасливо пригнувшееся к земле, зыркающее по сторонам жёлтыми глазищами. На поле битвы существо смотрелось нелепо. Настолько неуместно, что нав его не сразу узнал. А узнав — испугался. За него, не за себя…
Мальчишка Рыньи тоже разглядел кругом достаточно, чтобы перепугаться всерьёз. Но от этого он только крепче вцепился в руку нава и потянул сильнее. Не впустую тянул, они двигались куда-то, и довольно стремительно, хотя Ромига так и не встал на ноги…
Э, нет! Ромига не желает волочиться за Рыньи, как падаль! Он пойдёт сам, чтобы легче, чтобы быстрее. Подскочил, даже силы нашлись…
Рослый гарка со свежим шрамом через всё лицо встретил его взгляд, и прежде, чем наблюдатель осознал: его видят, шрамолицый сделал молниеносный выпад обоими клинками. Ромига за бесплотную вечность слишком отвык уворачиваться. А Рыньи никогда не умел…
Больно! Чёрная сталь режет больно. Ещё больнее: воин Нави не признал в Ромиге своего. Худшее: пальцы на запястье слабеют и больше не тянут наблюдателя к выходу из бесконечной Первой Войны. Мальчишка Рыньи хрипит, захлёбываясь кровью, но так и не падает наземь, а исчезает. Шрамолицый щерит зубы и бьёт Ромигу в висок рукоятью освободившегося клинка.
Сознание — или то, что у Ромиги сейчас за него — как бы возвращается под негромкий разговор на навском:
— Кого ты мне приволок, Чиртанга?
— Сам разбирайся, Руга. Ты — дознаватель, а я не понял, что это за тварь. По виду, будто из наших. Но я взял его на поле сражения безоружным, и магии в нём нету: ни нашей, ни вражьей. Ещё с ним был второй, но исчез, как только я его проткнул.