Офальд

– Но главное, мальчики, что вы должны помнить и уважать – и я это говорю каждый год, не так ли, старшие? (одобрительные возгласы со стороны учеников старших классов) – это наша гимназическая дисциплина, основа всех основ, краеугольный камень вашего пребывания в школе, и вашего дальнейшего жизненного пути. Вас научат послушанию, усердной работе и соблюдению железной дисциплины – вот за что все выпускники нашей школы остаются ей благодарными даже спустя много лет, иногда возвращаясь под наши гостеприимные своды. Классный наставник герр Гелан живой и яркий тому пример (сухопарый человек с острыми коленями слегка кланяется, ему недолго, но бурно аплодируют). С того самого момента, как вы переступили порог гимназии… – и так далее, и тому подобное, с выверенными годами пышными словесными оборотами, тяжеловесными сравнениями и даже двумя-тремя сказанными строгим голосом шутками, сопровождаемыми подобострастным смехом.

Классные наставники и учителя неукоснительно соблюдали заветы герра Мекодамна. Не одна деревянная линейка была сломана о руки и спины особенно строптивых учеников, а дома отцы, воспитанные в почтении к трем китам школьного директора, беспрекословно подчинялись грозным замечаниям, записанным красными чернилами, и закрепляли знания сыновей, кто ремнем, кто розгами. Офальд Телгир пока еще не удостоился грозной записи в специальной тетради – занятия шли всего три недели, но непоседливого Ридихта его отец выдрал уже дважды. После спора с Илосой о своем будущем Телгир-младший решил не тратить время и силы на предметы, которые его мало интересовали. Учителя признавали мальчика способным, однако оговаривались, что способности эти распространяются далеко не на все предметы.

Преподаватель римнагского и рифаянцского, Рудэад Юмхер, молодой еще человек в пенсне и с идеальным пробором, разделял мнение коллег об Офальде. Он нередко замечал, что мальчик на уроках несобран, часто смотрит по сторонам или в окно, а однажды, вместо того, чтобы прилежно выписывать спряжения рифаянцских глаголов первой группы, рисовал на промокашке. Юмхер как следует наказал юного Телгира, но пока решил не доводить сведения о его поведении до родителей и директора. Рудэад был молод, и все еще воспринимал нежелание учить два красивейших из всех придуманных человечеством языков как персональный вызов, стараясь привить любовь к своим предметам даже самым тупым и недисциплинированным ученикам. Офальд был далеко неглуп, и поначалу вел себя пристойно, но было очевидно, что на рифаянцский, как и на учителя Юмхера ему глубоко плевать. На римнагском Телгир также писал с чудовищными ошибками. Что ж, новый день, новый вызов, неизменно повторял себе Рудэад, мысленно засучив рукава.

Привычное течение дня нарушил директор Мекодамн, заглянувший в классную комнату перед началом четвертого урока в сопровождении седовласого человека в скромном темном костюме и с аккуратной бородкой. Седина этого мужчины была явно преждевременной: ореховые глаза его ярко блестели и не были обрамлены гусиными лапками, румяные щеки были гладкими, а движения – точными и упругими. Герр Снаг представил своего спутника как доктора Доллопье Тешпа из Грубарма, нового учителя истории. Дверь за грозным директором закрылась, и Тешп остался один перед тридцатью парами глаз, взиравших на него кто с любопытством, кто с легким пренебрежением – уроки истории в Инцлской гимназии не относились к числу любимых учениками, – но большинство (Офальд был среди них) с дисциплинированным равнодушием. Учитель прочистил горло и начал неожиданно глубоким и звучным голосом:

– Сегодня, дорогие мои, мы с вами просто поговорим. Необходимую, но не столь существенную процедуру знакомства я, с вашего позволения, отложу на другой раз, а сейчас давайте дадим слово величайшей из всех наук, рассказывающей всем желающим ее услышать о величайшем народе на земле, его свершениях, невероятном пути сквозь время, его победах и поражениях – я говорю о нас с вами, о римнагцах. Кто такой римнагец, спросите вы? О, это тот, у кого перехватывает дыхание при одном лишь упоминании о Бугремрезских заклинаниях, которые опубликовал наш великий Кябо Мриг, кто плачет от восхищения, читая о Гунибленах и слушая музыку нашего великого Ренгава, для кого король Дирфирх и канцлер Скимарб навсегда останутся величайшими светочами Римнагеи во веки веков и на все времена! Страна Грубгабсов, где мы с вами имеем несчастье проживать, – это всего лишь тень, миг, химера перед лицом великой империи, которой еще суждено стать главной на нашем старом добром поверском континенте, и примером для сонма поколений страждущих присоединиться к ней во всем мире!

Тридцать пар широко раскрытых глаз не отрываясь смотрели на Доллопье Тешпа, продолжавшего свою страстную речь о любви и преданности своему народу, о чувстве римнагского достоинства, о величии и простоте главнейшей земной нации.

Офальд слушал учителя истории, боясь пропустить хоть слово.

Глава третья. 13 лет

Диноглен – Инцл, Ивстаяр. Январь – апрель

Илоса Телгир стоял в дверном проходе, перекрывая Офальду пусть к бегству. Длинная почерневшая от ежедневного курения трубка, зажатая в желтоватых сухих пальцах с неряшливо обкусанными ногтями, давно испустила последний сизый дух, но Телгир-старший не замечал этого, уперев взгляд водянистых глаз, прятавшихся под нависшими бровями, в непутевого сына. Тот переминался с ноги на ногу, бледное лицо покрылось неровными красными пятнами румянца, голос дрожал. Отец зло бросил:

– Собираешься присоединиться к Илосе-младшему? Из вас получится отличная парочка халдеев в каком-нибудь убогом кабаке!

Офальд сжал кисть левой руки правой, пытаясь совладать с волнением и изгнать дрожь из голоса. Светлые – в отца – глаза сверкали ярче обычного, ногти впились в кожу, оставляя ярко-красные каемки на ее белой поверхности.

– Я не буду чиновником, – сдавленно сказал он, и все же отвел взгляд от грозного лица Илосы, на котором воинственно топорщились усы с подусниками, в стиле обожаемого Телгиром-старшим императора Цфарна Фиоси Грубгабса, правившего Ивстаяром вот уже 55 лет. – Я уже много раз говорил, что хочу быть только художником.

– Худо-о-ожнико-ом, – протянул отец. – Будешь рисовать размалеванных шлюх для стен инцлских борделей? Достойное занятие для сына старшего имперского официала!

Офальд вспыхнул.

– Искусство – мое призвание, а ходить на службу я не намерен!

– Что ж, хорошо, – прищурился отец и зло скрипнул желтыми крупными зубами. – А чем же ты, позволь спросить, будешь обеспечивать свою будущую семью? Картинками?

– Даже если и картинками, что с того? Рисовать уж в любом случае лучше, чем каждый божий день гнить за столом, перекладывать бумажки и лебезить перед начальством!

Илоса побагровел, глаза, глубоко сидящие в орбитах, выпучились. Он все еще старался говорить спокойно.

– У тебя перед глазами есть достойный пример. Жених Леагны…

– Этот вонючий олух? – саркастически перебил Офальд. – Этот великолепный герр Еол Аурьлаб, которого ждет невероятная карьера в налоговом ведомстве Инцла? Я скорее сдохну, пока он переползет из младшего налогового инспектора в старшие!

– Не тебе, сопляку, судить о перспективах Еола, – резко сказал Илоса. – Он на хорошем счету у начальства, и…

– И вы все ждете не дождетесь, как бы поскорее сбагрить Леагну этому ничтожеству, – быстро договорил за Телгира-старшего Офальд. – Он ее быстренько обрюхатит, чтобы без помех продолжать играть в кости в самых грязных заведениях Инцла!

Воздух, казалось, взорвался от звонкой пощечины. Илоса тут же отскочил от сына, схватившегося за покрасневшую щеку. Губы обоих побелели. После долгой паузы Офальд прошипел:

– Я принял решение и буду рисовать.

– Не будешь, – зловеще ответил отец, усилием воли возвращая себе присутствие духа. – Я не позволяю тебе так безответственно относиться к своему будущему.

– Может быть, я сам имею право решить, кем мне быть, и чем заниматься? – патетически воскликнул Офальд срывающимся голосом. Он отпустил щеку, воздев руки к низкому потолку, и очень напоминал сейчас слегка ощипанную птицу, которой задала трепку ее собственная стая. Мальчик скрежетнул зубами и с невероятно надменным видом скрестил руки на груди, выставив вперед правую ногу и оттопырив нижнюю губу. – Мое призвание, моя цель и моя жизнь – рисование. Мне плевать на математику, химию и прочую белиберду. Я хочу быть художником и буду им.