Офальд

Этой ночью вымотаную до изнеможения Ралку, заснувшую прямо в кресле, разбудил какой-то посторонний звук. Она с трудом встала, проверила, дышит ли Дуднэм и вновь с ужасом поняла, что он навряд ли проживет еще хотя бы день. Ралка не могла больше видеть его черные подглазья, смазанные пахучей мазью язвы на щеке, заострившийся нос, обметанные белым налетом губы, угрожающе истончившуюся шею. Она отвернулась от сына и отошла к окну, замерев в самой страшной и надрывающей сердце позе, какую только может принять женщина. Никто и никогда не должен видеть женщину такой. Глаза ее гаснут, лицо и губы сереют, ничего женского больше не остается в ее фигуре, пропадают нежные изгибы грудей и бедер, плечи опущены, придавленные самым тяжелым на свете грузом, все ее тело принимает облик бесформенного серого камня скорби. Взгляд Ралки был обращен куда-то внутрь, но со стороны казалось, что она смотрела в окно, словно представляя себя где-то далеко отсюда, за неровной кромкой покрытого голыми деревьями холма. Там лунный свет высекает искры из чистого, никем нетронутого снега, черные ветви вычерчивают контуры причудливой мозаики на фоне нежно-фиолетового зимнего неба, а прозрачный морозный ветерок так не похож на спертый, пропитанный запахами лекарств, сгустившийся от надвигающегося несчастья воздух комнаты, где умирал пятилетний сын Ралки Телгир, урожденной Льепцль.

Офальд медленно выпрямился. Он понял, что мать не увидит и не услышит его, даже если он заорет во все горло. Неловко переставляя негнущиеся ноги, похожий на белую цаплю в своей ночной рубашке, мальчик вышел из комнаты. Дуднэм умер под утро.

Мрачным октябрьским утром Офальд, закинув за спину холщовую сумку с книгами, шел в школу. После ночного дождя проселочная дорога превратилась в грязное месиво, и мальчик аккуратно шагал по обочине, стараясь не забрызгать одежду. Ботинки чавкали, Офальд насвистывал в такт ходьбе и время от времени поглядывал назад, чтобы вовремя отскочить, если по дороге проедет какой-нибудь не в меру быстрый экипаж. В Ивстаяре, как и в других частях империи Грубгабсов, после четырех классов начальной школы ученики распределялись, согласно их оценкам и способностям, в училища, где учились дети, звезд с неба не хватавшие, или гимназии, для ребят с высоким уровнем знаний. Здесь отсчет классов начинался сначала, так что 11-летние ребята вновь шли в первый класс, соответствовавший пятому в Рифаянце или Исинаяпе. Офальд до смерти Дуднэма учился неплохо, но после похорон свалился с нервной горячкой, много пропустил, и не слишком стремился становиться отличником. Все же, его финальные оценки позволяли поступить в гимназию, и Офальд надеялся, что он будет ходить в школу рядом с домом. Однако отец, взявшийся за сына всерьез после побега Илосы-младшего, подрабатывавшего где-то в городе официантом, рассчитывал, что Офальд пойдет по его стопам и станет чиновником. Поэтому Илоса настоял на поступлении в гимназию Инцла, находившейся в шести километрах от дома Телгиров в Диноглене. Здесь мальчик мог получить качественное образование, продолжить его в высшем учебном заведении и поступить на государственную службу, обеспечив материально себя и свою будущую семью. Ралка, никогда не спорившая с мужем, и не вмешивавшаяся в его решения, молчаливо одобрила этот план. Офальд любил свой ежедневный долгий путь до новой школы, но саму гимназию ненавидел. Он давно решил, что не собирается становиться государственным служащим, как того желал отец. Мальчик с детства обожал рисовать, и этим летом твердо пообещал себе, что будет художником. Но первый же разговор с Илосой об этих планах закончился страшным скандалом, после чего Офальд, скрепя сердце, был вынужден уступить – правда, только для вида.

Дойдя до большого перекрестка, мальчик остановился. Он увидел долговязую фигуру своего одноклассника Ридихта, который быстро шел к тому же перекрестку со стороны Гевальда, отмахивая длинной рукой в такт ходьбы. Мальчиков сложно было назвать друзьями – Офальд вообще ни с кем не дружил после предательства Хайонна – но с Ридихтом Телгир-младший общался чаще чем с другими, тем более, что половину длинной дороги до школы они проделывали вместе.

– Эй, Оглобля! – крикнул Офальд, и сделал вид, что собирается сорваться с места. – Давай, шевелись, а то опоздаешь, и наш старый добрый Рудэад вставит тебе глагол в тощую задницу!

Рудэад Юмхер преподавал рифаянцский и римнагский, и пользовался сильной нелюбовью обоих.

– Заткнись, Дятел! – беззлобно огрызнулся Ридихт, но все же чуть ускорил шаг. – Времени еще куча.

Оглоблей Ридихта называли многие: он был высоким, сутулым и тощим. Офальд, с его длинным носом и упрямым хохолком на макушке быстро превратился в Дятла. Со стороны одноклассники были похожи на старшего и младшего братьев: оба бледные, худощавые, с чахоточными пятнами румянца на щеках, вытянутыми лицами и блеском в глазах. На самом деле Ридихт, почти на голову выше Офальда, был младше на восемь месяцев. Услышав звон колокола церкви Лиунруас, мальчики переглянулись. До начала занятий оставалось полчаса, а герр Юмхер действительно терпеть не мог опозданий на свой урок. Приятели пошли быстрым шагом в сторону железнодорожной насыпи мимо старой крепостной башни, стоявшей на невысоком холме у перекрестка двух дорог. Ридихт вытащил из сумки краюху свежего ржаного хлеба, разломил пополам и предложил половину Офальду. Тот не стал отказываться. Жуя, мальчики вошли в город, и идти по мощеным улицам сразу стало легче. Они добрались до улицы Амухбаб, свернули на Ренсегр и через три квартала оказались на бульваре Лорсект, даже несмотря на раннее утро и крайне неприятную для прогулок погоду бывшим весьма оживленным. Ридихт, обожавший глазеть на витрины и разодетых в пух и прах прохожих, тут же отстал. Офальд продолжал идти по направлению к школьному двору, даже не оглянувшись на одноклассника. Захочет – догонит.

В свои одиннадцать лет мальчик, внешне очень похожий на мать, характером стал сильно походить на отца. Упрямый, вспыльчивый, беспокойный, нередко замкнутый, он был подвержен нервическим припадкам, довольно редким, но неизменно пугавшим родственников. Его обычно бледное лицо наливалось кровью, глаза пучились, на шее вздувалась жила, крылья прямого носа трепетали. Офальд кричал, срываясь на визг, брызгал слюной и размахивал руками, чуть не подпрыгивая на месте от крайнего возбуждения. Крик доходил до высшей точки, обрывался, мальчик замолкал, дрожа всем телом и беззвучно разевая рот, как карп на разделочной доске, потом резко разворачивался и убегал. Во время одного из таких срывов он обмочился, в другой раз, нелепо вскинув руку, случайно ударил по лицу Леагну, после чего она неделю ходила с кровоподтеком на скуле. В тот раз Илоса избил Офальда, не дожидаясь конца припадка, но обычно мальчика просто оставляли в покое, давая прокричаться и успокоиться. Мать жалела его, уверенная, что сын просто тяжело переживает смерть брата, и со временем великий врач по имени Время поможет ему преодолеть эту тяжелую потерю. Отец считал припадки сына обычной блажью, которая пройдет, когда Офальд немного повзрослеет.

Войдя в арочную дверь гимназии, громоздкого серого четырехэтажного здания на улице Сенташайгс, мальчик обернулся. Шагах в двадцати от него тяжело бежал Ридихт. Офальд подождал приятеля, и в широкий школьный коридор одноклассники вошли вместе, затерявшись в потоке других учеников, поминутно здороваясь, но почти не получая ответных приветствий. Ридихт с Офальдом были "из крестьян", и в лучшем случае надменные "городские" их просто не замечали, в худшем – относились с явным презрением. В классной комнате Оглобля и Дятел оказались за минуту до начала урока.

В Инцлской гимназии ученикам с первых дней внушали, что все прежние привычки и вольности навсегда должны остаться за порогом школы. В приветственной речи в начале года герр директор Снаг Мекодамн, представительный мужчина с огромными бакенбардами и тростью черного дерева с костяным набалдашником в виде головы волка – с ней большинство присутствующих скоро свели более, чем близкое знакомство – говорил о главной ценности в вверенном ему городом, богом и императором заведении: