Воздушный замок (ЛП)

— Мне нужны рисунки мужчин всех размеров, форм и типов, что ты когда-либо видел. Нарисуй королей и нищих, купцов и рабочих, толстых и худых, молодых и старых, красавцев и уродов, а также самых обычных. Если кого-то из них ты никогда не видел, просто придумай их, о образец кисти. А если тебе изменит воображение, что кажется мне маловероятным, о аристократ среди художников, тогда тебе надо будет лишь посмотреть по сторонам, изучить и скопировать!

Абдулла махнул рукой, указывая на спешащие плотные толпы людей, пришедших на Базар за покупками. Мысль о том, что столь обыденную картину Цветок-в-Ночи не видела ни разу в жизни, взволновала его почти до слез.

Художник с сомнением поднес руку к всклоченной бороде.

— Непременно, благородный поклонник человеческого рода, — произнес он, — задача не сложная. Но не мог бы сокровище рассудительности сообщить смиренному рисовальщику, для чего нужно такое множество мужских портретов?

— Зачем венцу и диадеме чертежной доски знать об этом? — встревоженно спросил Абдулла.

— Вождь покупателей, несомненно, поймет, что сгорбленному червю необходимо знать, какой материал использовать, — ответил художник, которого на самом деле просто терзало любопытство из-за столь необычного заказа. — Рисовать ли мне маслом на дереве или холсте, пером на бумаге или пергаменте, или даже фреской на стене зависит от того, что жемчужина среди заказчиков собирается делать с этими портретами.

— А, на бумаге, пожалуйста, — поспешно ответил Абдулла.

Он не желал предавать огласке свою встречу с Цветком-в-Ночи. Было абсолютно ясно, что ее отец скорее всего очень богатый человек, которому наверняка не понравится, что молодой торговец коврами показывает ей других мужчин, помимо того принца из Очинстана.

— Портреты предназначены тяжело больному, который ни разу в жизни не мог выйти из своего жилища, как другие люди.

— В таком случае, ты чемпион милосердия, — сказал художник и согласился нарисовать картины за поразительно маленькую сумму. — Нет-нет, дитя удачи, не благодари меня, — ответил он, когда Абдулла попытался выразить свою признательность. — У меня на то три причины. Первая: у меня отложено множество портретов, которые я нарисовал ради собственного удовольствия, и назначать за них цену было бы нечестно, поскольку я нарисовал бы их в любом случае. Вторая: предложенная тобой задача в десять раз интереснее моей обычной работы, которая состоит в рисовании портретов молодых женщин или их женихов, или лошадей и верблюдов. И всех их я должен изобразить красивыми вне зависимости от реальности. Или еще рисовать ряды противных детей, и их родители хотят, чтобы они выглядели ангелочками — опять-таки вне зависимости от реальности. А моя третья причина состоит в том, что я считаю тебя сумасшедшим, мой наиблагороднейший из покупателей, и, воспользовавшись этим, я навлеку на себя неудачу.

По всему Базару почти мгновенно разнеслась весть, что юный Абдулла, продавец ковров, потерял рассудок и купит любой портрет, какой ему ни предложат.

Это ужасно досаждало Абдулле. Весь оставшийся день ему постоянно мешали люди, которые приходили с длинными цветистыми речами про тот портрет их бабушки, с которым их заставляет расстаться только нужда; или тот портрет скакового верблюда султана, который случайно упал с повозки; или тот медальон с портретом их сестры. У Абдуллы уходило немало времени на то, чтобы избавиться от них, а несколько раз он действительно покупал картину или рисунок, если изображен был мужчина. И из-за этого люди, конечно же, продолжали приходить.

— Только сегодня. Мое предложение распространяется только до сегодняшнего заката, — в конце концов объявил он собравшейся толпе. — Пусть все, у кого есть потрет мужчины на продажу, придут ко мне за час до заката, и я куплю. Но только тогда.

Так он получил несколько часов спокойствия, в которые мог поэкспериментировать с ковром. Теперь Абдулла задумался, прав ли он, решив, что визит в сад был больше, чем сон. Поскольку ковер не шевелился. Абдулла, конечно же, проверил его после завтрака, снова попросив подняться на два фута — просто доказать, что он по-прежнему подчинится. Но он неподвижно лежал на полу. Вернувшись из лавки художника, Абдулла проверил его снова, и он по-прежнему не двигался.

— Возможно, я плохо с тобой обращался, — сказал Абдулла. — Ты честно остался со мной, несмотря на мои подозрения, а я отблагодарил тебя, привязав к столбу. Тебе станет лучше, если я позволю тебе свободно лежать на полу, друг мой? Так?

Он оставил ковер на полу, но тот по-прежнему не летал. Будто был простым старым прикаминным ковриком.

Между приходами докучливых людей, предлагавших ему купить портреты, Абдулла поразмышлял еще. Он снова вернулся к подозрениям насчет незнакомца, который продал ему ковер, и ужасного шума, который разразился в лавке Джамала именно в тот момент, когда незнакомец приказал ковру подняться. Он припомнил, что видел, как оба раза губы мужчины пошевелились, но слышал не всё сказанное.

— Вот оно! — воскликнул он, ударив кулаком в ладонь. — Прежде чем он сдвинется, надо произнести секретное слово, которое этот человек по своим — наверняка в высшей степени зловещим — соображениям утаил от меня. Негодяй! И, должно быть, я произнес это слово во сне.

Он ринулся вглубь лавки и отрыл потрепанный словарь, которым когда-то пользовался в школе. Затем, стоя на ковре, крикнул:

— Абажур! Лети, пожалуйста!

Ничего не произошло — ни на это слово, ни на одно другое, начинающееся с буквы А. Абдулла упрямо перешел к Б и, когда не получил результатов, продолжил весь словарь по порядку. Учитывая, что его постоянно прерывали продавцы портретов, это заняло некоторое время. Тем не менее к вечеру он добрался до ящура, а ковер даже не дернулся.

— Значит, слово выдуманное или иностранное! — лихорадочно воскликнул Абдулла.

Либо так, либо поверить, что Цветок-в-Ночи все-таки была лишь сном. Но даже если она была настоящей, шансы Абдуллы заставить ковер отнести его к ней таяли с каждой минутой. Он стоял, выговаривая каждый странный звук и каждое иностранное слово, какое мог придумать, а ковер по-прежнему не собирался шевелиться.

За час до заката Абдуллу снова прервали — громадная толпа, собравшаяся снаружи, со свертками и большими плоскими упаковками. Художнику со своей папкой с рисунками пришлось продираться сквозь толпу. Следующий час прошел в высшей степени суматошно. Абдулла изучал рисунки, отвергал портреты матушек и бабушек и сбивал гигантские цены за плохие рисунки племянников. За этот час он получил, помимо сотни великолепных рисунков художника, еще восемьдесят девять картин, медальонов, рисунков и даже кусок стены с намалеванным на ней лицом. И он расстался почти со всеми деньгами, оставшимися после покупки волшебного ковра — если он волшебный. К тому моменту, когда Абдулла убедил человека, который уверял, будто портрет маслом матери его четвертой жены достаточно похож на мужчину, чтобы не понять, что это не так, и выпихнул его из лавки, уже стемнело. Он был слишком взвинченным и уставшим, чтобы есть. И отправился бы сразу спать, если бы не Джамал, у которого весь день кипела торговля закусками для ожидающей толпы — он пришел с нежным мясом на шампуре.

— Не знаю, что на тебя нашло, — сказал Джамал. — Раньше я считал тебя нормальным. Но сумасшедший или нет, ты должен есть.

— Никакого сумасшествия, — ответил Абдулла. — Я просто решил открыть новое направление в торговле.

Но мясо он съел.

Наконец, он смог сгрузить сто восемьдесят девять изображений на ковер и улечься среди них.

— А теперь слушай, — сказал он ковру. — Если по счастливой случайности я вдруг произнесу во сне секретное слово, ты должен немедленно отнести меня в ночной сад Цветка-в-Ночи.

Больше он ничего не мог сделать. Ему понадобилось немало времени, чтобы заснуть.

Проснулся Абдулла в сказочном благоухании ночных цветов, и чья-то рука мягко тыкала его. Над ним склонилась Цветок-в-Ночи. Абдулла увидел, что она куда прелестнее, чем он запомнил.