Страница 86 из 87
Георгий смолк и вновь отпил воды. В зале стояла мертвая тишина и было слышно, как он дышит.
— В землянку угодил снаряд двенадцатидюймовой пушки, — продолжил император. — Мы не нашли тел князя и радиста, взрыв их просто испарил. Остались лишь убитые кубанцы, они сражались до конца. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих, — возвысил голос Георгий. — Так сказано в Писании. Покойный князь Юсупов и его кубанцы принесли свои жизни на алтарь Отечества, и оно будет им вечно благодарно. Мы повелели соорудить на месте подвига величественный монумент. Там, в камне, высекут слова: «Сынам Отечества — благодарная Россия», а также имена героев. Добавлю: не в традициях империи награждать погибших орденами и чинами. Но самодержец изменяет правила. Моим указом всем погибшим пластунам дарован офицерский чин, как и гражданскому радисту. Все стали кавалерами ордена Георгия четвертой степени. Их семьям выдадут пособие и назначат пенсион. Князь Юсупов-Кошкин не имел семьи, но рядом с ним трудились настоящие подвижники. Их тоже наградят. Так, например, княжна Варвара Николаевна Оболенская сумела в краткий срок наладить выпуск носимых радиостанций, сыгравших ключевую роль в победе над германцами. Да, да, не удивляйтесь, господа! Она не только женщина, но даже молодая барышня. Ее талант вести дела раскрыл покойный князь Юсупов. Мы приняли решение пожаловать ей орден Святой Екатерины второй степени. Варвара Николаевна, прошу ко мне!
Раскрылась боковая дверь, и на сцену вышла молодая женщина в черном, траурном платье и такой же шляпке с вуалью. Подойдя к Георгию, она сделала книксен. Подскочивший служитель в ливрее протянул императору парчовую подушечку. Георгий взял с нее красную, шитую по краям золотыми нитями ленту с прикрепленным к ней знаком ордена и надел ее через плечо Оболенской.
— Носите с честью! — произнес торжественно и повернулся к залу. — Теперь о главном. Покойный князь Юсупов-Кошкин указом нашим возведен в полковники по гвардии и пожалован кавалеры ордена Святого апостола Андрея Первозванного. На Тульском оружейном заводе, где он трудился, будет установлена памятная доска, на которой укажут означенные регалии. Я кончил, господа!
Царь галантно подал руку Оболенской и, провожаемый овацией, вышел из зала. Председательствующий объявил перерыв. Спустя несколько минут в кабинете председателя Государственной Думы собрались трое господ. Служитель подал им кофе и коньяк. Все трое выпили и закурили.
— Как вам выступление царя? — спросил Родзянко[3].
— Умен, — отозвался Милюков. — Все свои провалы и просчеты свалил на коварство германских магов. Дескать, вот кто виноват.
— Заодно не пожалел наград и памятников для погибших героев, — подхватил Гучков и добавил желчно: — Принесло же этого Юсупова из Парижа! Пусть бы там и пребывал.
— Говорили, что за ним охотилась германская разведка, — произнес Родзянко. — Князь скрывался от нее. Даже имя поменял.
— Да зачем он сдался тем германцам? — возразил Гучков. — Это сплетни и легенды. Что нам делать, господа? Речь царя неизбежно вызовет взрыв патриотизма и поддержку самодержца у низов.
— Полагаю, что не только там, — заметил Милюков. — Вы заметили, как рукоплескали члены наших партий?
— Да, — вздохнул Родзянко. — Столько лет работы, денег и усилий… Все насмарку. Смену власти придется отложить.
— Черт взял к себе этого Юсупова! — пробурчал Гучков…
— Наме?
— Клаус, герр офицер. Клаус Вольф.
— Немец?
— Фольксдойче[4]. Родился и вырос в России. Мой отец трудился на заводе как простой мастеровой. По его примеру я стал токарем. Началась война, и меня мобилизовали.
— Чин?
— Унтер-офицер.
— Вас нашли на поле боя кожаной тужурке авиатора. Русские солдаты их не носят.
— Я служил в авиаотряде. Поначалу как механик, после обучили как пилота. Среди них огромные потери, герр офицер. Воевать я не хотел, но меня не спрашивали. Приказали — сел в кабину. Это был мой первый и последний вылет. Аэроплан наш сбили аппараты рейха. Повезло, я уцелел и решил использовать свой шанс перейти на сторону Германии. Двинулся на запад, и спустя время встретил ваших доблестных солдат. Подошел к ним и сказал, что сдаюсь. В это время за спиной раздался взрыв. Я потерял сознание и очнулся уже в лагере.
— Ваше счастье, что раненый при обстреле германский офицер это подтвердил. К сожалению, он вскоре умер от потери крови.
— Очень жаль. Я не виноват.
— Ну, еще бы! Там по лесу били из морских орудий. Повезло вам, Вольф. Уцелеть единственному из все тех, кто там находился. Вы хороший токарь?
— Русские считали меня лучшим на заводе. Я же немец, а не варвар, как они.
— Не откажетесь трудиться на заводах рейха?
— Буду счастлив, герр офицер!..
Федор закрепил заготовку в патроне. Проверил резец и подачу. Включил привод. Острие резца прикоснулось к металлу нежно, почти интимно, и двинулось вдоль будущего поршня, оставляя идеальную блестящую поверхность. Тонкая стружка падала в желоб, образуя сложные кружевные узоры фиолетового цвета.
После первого прохода Федор замерил диаметр штангенциркулем и повторил операцию. Проточил канавки для колец, лишь потом заметил, что мастер Бергман стоит справа, наблюдая. Федор завершил работу и достал готовый поршень из патрона.
— Вы желаете проверить, герр мастер?
Тот молча взял инструмент и через минуту удовлетворенно кивнул.
— Никогда не думал, что остарбайтер сможет вытачивать поршни не хуже германских рабочих и при этом обеспечивать норму выработки, — сказал важно.
— Благодарю, герр мастер.
— Попрошу начальство увеличить вам паек.
— Данке. Я могу рассчитывать на зарплату немецкого рабочего?
— С окончанием войны и принятием вас в подданные кайзера — и никак не раньше. Вы ведь подали прошение?
— Разумеется, герр Бергман.
— Осталось немного подождать.
Мастер повернулся и ушел. Прозвучал гудок, означавший перерыв на обед. Федор выключил станок и сходил в раздевалку, где помыл руки. Возвратившись, достал из тумбочки небольшой сверток из оберточной бумаги. Заводская столовая исключительно для немцев, остербайтерам туда хода нет. Свой паек они приносят с собой. Федор развернул бумагу. Четыре вареных картошки, небольшая селедка — вот и весь обед.
— Клаус!
Федор оглянулся. На него, улыбаясь, смотрел Отто Циммерман, токарь из соседней линии цеха.
— На, держи! — немец протянул ему сверток из вощеной бумаги.
Федор взял и развернул. Ломоть хлеба, щедро намазанный лярдом[5]. Сытный бутерброд.
— Данке, Отто!