Страница 69 из 87
— Спасибо, Ваше Императорское Величество, повременю. Коль везли меня словно на пожар, курево обождет. Что стряслось?
— Беда, князь. Немцы вгрызаются в нашу оборону как бобер в бревно, и их не остановить. Только подтягивают тылы, дают своим магам подкопить энергию и берут наш следующий рубеж. Не торопятся. Ждут, когда мы истощимся. Месяца через два, не больше, будут у стен Петрограда и Москвы.
Он рассказал об увиденном на передовой и замолчал. Сидел безмолвно и Федор, с минуту что-то напряженно обдумывая. Потом осторожно высказался:
— Ничего нового не имею сказать, Ваше Императорское Величество, кроме того, что предлагал до войны: летучие отряды для действий за линией фронта. Магов надо истреблять не в открытом бою, а до него. Созданы такие отряды?
— Мне о них не докладывали.
— Значит, придется составлять их сейчас. Дозвольте возглавить один.
— Мне сообщали, что за вами форменная охота со стороны германцев идет! — удивился царь.
— Смею предположить, что менее всего германцы готовы ждать меня в собственном тылу…
Великий князь Борис Владимирович, прямой потомок императора Александра Павловича, имел репутацию человека горячего, несдержанного и до невозможности кичащегося принадлежностью к правящему дому. Рассказывали, что во время Японской компании он пошло приставал к княжне Гагариной, нарвался на пощечину и на жалобу командованию. Когда скандалист был вызван в штаб для объяснений, он, в ту пору всего лишь штаб-ротмистр, нахамил генерал-лейтенанту, а потом и выстрелил в него из револьвера, легко ранив. От трибунала и лишения всех званий Бориса Романова спасло лишь крайнее возмущение государя действиями генералов против Японии. По слухам, прослышав об инциденте, император пробурчал: «Лучше бы стрелял этому недоразумению в голову!» Не удивительно, что выходка осталась без последствий.
Именно этот упрямый и своевольный человек исправлял обязанности атамана Кубанского казачьего войска. Поскольку предложенные Юсуповым-Кошкиным летучие отряды с Осененным во главе не вписывались ни в какие рамки и уставы, именно анархически настроенному Борису монарх поручил скомплектовать такие группы из лихих станичников.
При виде Бориса Друг шепнул Федору:
— Мои опасения о расхристанности казаков оказались сильно преуменьшенными.
Федор выдержал нелегкий путь из Санкт-Петербурга в Тулу и сюда, во Львов. Император в стремлении ускорить события выделил ему личный авиаотряд. В Туле, имея на руках царский мандат с самыми неограниченными полномочиями, Федор совершил настоящий бандитский налет на родной завод. В итоге благородные истребители, властелины неба, поднялись в воздух с закрепленными на нижнем крыле коробами, превратившись в воздушных ломовых извозчиков. Кроме того, двухместный «личный экипаж» монарха Федор использовал, чтоб забрать с собой мастера-оружейника, сам же сел в пилотскую кабину, а обескураженного пилота аэроплана отправил во Львов на поезде — оттуда перегонит аппарат обратно в Гатчину.
Комиссия по торжественной встрече на летном поле состояла из целых двух человек: унтера и водителя грузовичка «Рено». Оба — комендантские. Из офицеров Казачьего кубанского войска никто не пожаловал, и причина стала очевидна, когда Федор перешагнул порог штаба: там отмечали награждение.
Не обращая внимания на праздничную обстановку, он козырнул и представился:
— Капитан Мышкин для организации летучего отряда пластунов прибыл. Со мной — вооружение для отряда.
— Не части, Мышкин! — хмыкнул атаман в черкеске. — Не торопися. Видишь — радость у казаков. Пока в вашем Петрограде только чешутся, мой орел уже по австрийским тылам прогулялся. Шороху навел! Брат его клюквой одарил — заметил, значит.
«Клюква» — бордовая лента ордена Святой Анны — была намотана на эфес шашки чернявого казака в лихо заломленной на самый затылок плоской шапке-кубанке. Наверное, гвоздем прибита, коль не падает, прикинул Федор. А братом казачий атаман именует самого императора, который ему в действительности четырех- или даже пятиюродный дядюшка.
В черкеске с серебряными газырями, с горским кинжалом на поясе и казацкой шашкой, сей представитель Романовых смотрелся среди офицеров чужеродно, театрально. Обладатель «клюквы» и прочие участники торжества выглядели по сравнению с ним как степные волки рядом с пуделем. Тем не менее, Борис из сапог выпрыгивал, чтоб казаться здесь своим, кубанским.
— Ну-ка, гость столичный, покажи, сможешь ли с казаками вровень? — трое молодцов, появившись из-за спины Федора, держали шашки плашмя, и на каждой поблескивала чарка водки. — Выпей, Мышкин… Фамилия у тебя, право дело, не боевая… — кубанцы сдержанно гыгыкнули.
— Рукою брать нельзя! — ухмыльнулся князь Борис. — Не приведи боже, хоть каплю расплескаешь. Не примут казаки такого…
— Слушаюсь, Ваше Высочество, поклонился Федор. — Но показали б вы пехоте, как кубанец чарку принимает.
Атаман ухмыльнулся и исполнил просьбу, продемонстрировав, что уж в этом он не уступает прирожденному станичнику.
— Теперь ты! — потребовал, указав на чарки.
— Раз нельзя руками… — улыбнулся Федор.
— Мать честная! — вдруг воскликнул «клюквенный».
Чарка плавно, чуть подрагивая, всплыла над клинком и переместилась к подбородку Федора. Он склонился и накрыл ее открытым ртом. Резко запрокинул голову назад. Водка проскользнула в горло мягко, как кисель. Опустошенная чарка поплыла назад и заняла место на клинке.
— Будем пить вторую, или этого достаточно? — поинтересовался Федор.
В ответ кубанцы заревели от восторга. Один Борис скривился, правда, промолчал. Федор вспомнил: с даром у него неважно. Среди Романовых числится по категории: «третий сорт — не брак».
Кавалер ордена Святой Анны подошел ближе и представился:
— Командир 5-ой сотни 3-го Хоперского полка подъесаул Шкуро. О «Черной сотне» что-нибудь слыхали? Моя и есть. Пожалуйте к нам, господин капитан, Осененного не хватает. Соглашайтесь, лучшего жеребца дам!
— Тронут вашим предложением, подъесаул, и о «Черной сотне» знаю, — ответил Федор. — Для меня — это честь. Но к великому сожалению, верхом не езжу. А обузой быть не привык.
В отличие от великого князя, Шкуро носил черкеску с газырями поверх атласного бешмета и шашку, словно с ними и родился. Лицо лукавое, обветренное, глаз смотрит с прищуром, оценивая. И признание Федора в неумении скакать на лошади эту оценку понизило.
— Стало быть, не ослышался, — хмыкнул сотник. — Вам взаправду дорога в пластуны. Вот только как сделать их «летучими»? Они не скачут и не летают, а ползают. Оттого и название.