Страница 34 из 69
Глава 12, где жрец Птаха расстраивается, а моряки, наоборот, радуются.
Год шестой от основания, месяц Кислиму. Окрестности Мемфиса.
— А ведь мы с этой хитрой сволочью не расплатимся, брат, — тоскливо сказал Пророк Ахемену. — Ну какой проныра, ты погляди.
— Да, хитер жрец, — согласился великий царь, — но и услугу немалую оказывает. Считай, весь Египет к нашим ногам кладет. Отвяжись от него, Зар, пусть молятся, как хотят. Наши внуки тут с этими священными котами и крокодилами разберутся. Лишь бы подати платили, и не бунтовали.
— Да, придется теперь. После того, что мне Сукайя рассказал, и выхода особого нет. Они так тысячи лет жили. На два мешка ячменя они своих богов менять не будут, — хмуро сказал Пророк. — Но зацепка есть. Будем понемногу местного бога солнца в Ахурамазду превращать. Лет за сто управимся.
— Зар, ты ближайшие десять лет вообще ничего тут не делай! — заявил царь. — Пусть привыкнут к новым порядкам. У них тут даже денег нет, и пишут картинками какими-то.
— Да есть у них другое письмо, брат. Скорописью писцы пользуются. Но с этим их письмом надо что-то делать. Еще один язык наша канцелярия не вынесет.
— Кстати о канцелярии. Мне тут Хутран донесения пишет, что начинают наши азаты и сатрапы баловать. Забыли, как баранов в горах пасли. В шелк одеваются, богатеют не по чину. У многих купчишки карманные завелись, которым они покровительство оказывают. Впрямую взятки еще не берут, но это не за горами, поверь. Большая страна стала, брат, и разная очень. То, что ты хочешь ее одинаковой сделать, на сказку похоже. Это даже боги не смогли сделать, а ты все же не бог. Остынь немного.
— Войны тоже остановим? — саркастически ухмыльнулся Пророк.
— Войны останавливать нельзя! — назидательно сказал царь. — Надо все время воевать, иначе армия в ослиный помет превратится.
— И где остановимся? — спросил царя Макс.
— Думаю, нужно Каппадокию, Фригию и Лидию на западе забирать. И приморские города греческие тоже.
— Ну вот тут-то все и начнется, поверь, — заявил Пророк. — Греки — соседи очень беспокойные.
— На востоке думаю до Инда дойти. На севере — Мараканду взять. Мне Куруш рассказывал, там земли богатые.
— А вот там массагеты кочуют. Сейчас они не лезут к нам, пока нужно через горы лезть, а там место ровное, как стол. — успокоил Пророк царя. — Воевать будешь без остановки. Что на востоке, что на западе.
— Ну, значит, будем воевать, — равнодушно пожал плечами царь. — Нам еще Тахарку добить надо, не забывай. А то чего-то размечтались мы.
Сражения не получилось. Точнее, не получилось у фараона Тахарки. Великий жрец Птаххотеп отработал свою жизнь, власть и богатство с лихвой. Фараон стал неугоден богам, и весть об этом стремительно катилась по огромной стране, обрастая слухами и сплетнями. Жрецы Птаха громко горевали о том, что трагическая смерть бога Аписа — кара богов, и только новый царь сможет вернуть их милость. В сознание египтян это укладывалось очень органично, и таких примеров они знали предостаточно. Жрецы намекали, что следующего разлива Нила может не быть совсем, и жители впали в состояние панического ужаса. Зато новый Апис был найден очень быстро, и все священные пятна были на своих местах. Живого бога со всеми почестями доставили в Мемфис вместе с его досточтимой матерью, где они заняли положенное место в своем храме. Жизнь стала налаживаться. Дело оставалось за малым, и окончательно ситуация изменилась, когда из лагеря Тахарки ушли все египтяне и заперлись в Мемфисе, заняв там оборону.
Тахарка решил не искушать судьбу, и с двадцатью тысячами нубийцев ушел на юг, в далекую Напату, поразив скоростью хода даже персидских всадников. Одна легкая пехота, без колесниц и египетских лучников будет растоптана конницей, это было ясно, как день. Он не был глупцом, и понимал, что Египет он уже потерял, а сохранив преданное ему войско, удержать родное царство Куш сможет вполне. В противном случае, он терял все, включая жизнь. А это царя Тахарку не устраивало совершенно. В конце концов, только его отец, божественный Пианхи, захватил Египет полностью, и внезапная смена царей в последнее столетие была тут обычным делом. Лезть же в безумную даль за четвертый порог Нила, новый царь решится едва ли. Ну а если решится, то Тахарка уйдет южнее, в далекий Мероэ, и будет наносить удары оттуда.
Его мысли подтвердились, когда через два дня марша его догнали всадники на хороших конях и донесли волю нового царя. Суть требований была проста и очевидна. Пусть Тахарка уходит мирно домой, и тогда новый фараон Египта будет готов дать клятву в том, что на Куш нападать не станет. Напротив, будет с Кушем активно торговать. Но было одно условие. Двадцатитысячное войско должно было уйти из Египта так, чтобы даже трава не помялась.
Ворота Мемфиса со скрипом открылись, и великий царь с большой свитой въехал в столицу Нижнего Египта. Квадратные низкие коробки домов с плоскими крышами не сильно отличались от таких же строений в Иудее и Сирии, а потому особого интереса не вызвали. Жители падали лицом вниз, не смея смотреть на фигуру живого бога, а Ахемен с каменным лицом шествовал на колеснице прямо к храму Аписа. Пророк с ним не поехал, они впервые в жизни разругались вдрызг. Дело чуть до кидания кубками не дошло. Но не дошло, только резная мебель в очередной раз пострадала, ведь царь был все еще могуч, несмотря на то, что уже шагнул хорошо за сорок лет. Причина размолвки была проста. Ахемен решил договориться со жрецами, а Пророк хотел их в бараний рог скрутить. Победил царь. И теперь около храма Аписа стоял, согнувшись в раболепном поклоне, новый сатрап Нижнего Египта по имени Птаххотеп. Круглое лицо сияло улыбкой, которую он старательно прятал, разглядывая собственные сандалии. Все служители храма Птаха участвовали в церемонии. Жители робко толкались где-то вдалеке, спрашивая друг у друга, не слышно ли чего. Улица, ведущая к храму, была с двух сторон окружена жрецами, уткнувшимися бритыми головами в пыль дороги. Для них вопрос был уже решен, и Ахемену воздавали царские почести.
Царь сошел с колесницы и прошел в Храм Аписа, где священное животное мычало в недоумении, не получив сегодня положенную порцию корма. Животное хотело есть, и всем своим божественным видом выражало озабоченность и угрозу последующему разливу Нила.