Страница 9 из 11
К рампе устремились люди, образовав небольшую толпу, удивительно неоднородную: женщины и мужчины, старые и молодые, белые, черные, желтые, дети – человечество в миниатюре. Цветов было мало, кот в мешке, поклонники, вот они, только испеклись. Тянулись руки – дотронуться, коснуться того, кто принес радость и наслаждение. Молодой красавице с большим букетом пурпурных роз охотно уступали дорогу, она лепетала слова благодарности, расставаясь с цветами, сама цветок, эталон красавицы арийского типа. За ней прошла сквозь толпу, как нож сквозь масло, зрелая дама обольстительной наружности и протянула мне изящный конверт. Пришлось его принять, чтобы не обидеть даму. Толпа прокомментировала мое решение аплодисментами. Представляю, что она при этом подумала.
Вечер выдался теплый, спать не хотелось, и я пошел бродить по городу. Повезло почти сразу попасть на Моцарт-плац. Римская тога на покрытой патиной статуе маленького бога придавала этому шалуну (Эрот-Купидон всей музыки, таким я часто ощущаю его, что поделаешь!) слишком торжественный вид патриция. А он устал от Зальцбурга, чувствовал себя тут, как в клетке, рвался в Вену, и сбежал туда при первой возможности. Пурпурные розы, которые я отдал опасной помощнице первой скрипки, по-хорошему, надо было принести сюда. Цветы от красавицы, преподнесенные артисту, игравшему музыку Моцарта. То есть, конечный адресат сам Моцарт. Ночные гуляки проходили мимо, игнорируя памятник. Но только его, в отличие от шевелящихся вокруг, я воспринимал по-настоящему живым и близким, и ничего так сильно не желал, как чуда, сотворенного им в «Дон Жуане»: статуя оживает и… Пара кружек прекрасного местного пива в кампании Моцарта! Я угощаю, маэстро. Я подумал, кого бы еще хотел бы видеть за этим столом, и в целом мире живых нашлось только два человека, мама и М.С. Мелькнуло видение синеглазой красавицы скрипачки с первого пульта – и пропало. Я вспомнил про конверт от зрелой дамы. В нем лежала визитка, от которой шел сильный запах женщины. Просто Por Una Cabeza, не слабее. Я взглянул на статую, теряя надежду, и пошел в отель, спать, если ничто и никто мне не помешает. Мне повезло, и, уже засыпая, я попробовал представить, как Моцарт распорядился бы благоухающей визиткой. Он очень любил красивых женщин и делал все, чтобы нравиться им. Но… Великий композитор был маленького роста, не красавец, беден, неудачлив, а это именно то, что решительно не нравится женщинам. И тут даже его божественный музыкальный дар, его ангельски чистая музыка не помогали. Женщины предпочитают добротную прозу.
Правда, потом справедливость была восстановлена: высокие красавцы, ловеласы, счастливые любовники исчезли без следа, а имя Моцарта и звуки, услышанные им и оставленные нам, включая всех красавиц, вне времени. Его скомканный уход из жизни – неожиданный, быстрый, без твердого диагноза, без отдельного места погребения имеет невыветривающийся запах тайны, а музыка…
Два оставшихся концерта с предварявшими их утренними репетициями я прожил на едином дыхании. Вынужденные отвлечения на кратковременные контакты, телефонные звонки, еду и сон были эпизодами из внешнего мира. Внутри, где я по-настоящему я жил и работал, правили боги, обходившиеся в общении со мной без слов – только звуки, звуки, звуки. Лучшие звуки, складывающиеся в темы, фактуру, формы. Возникающее в результате пространство заполнял чистый воздух, вдыхать который было особым наслаждением: воздух, который невозможно отравить. Из этого воздуха возникали люди – мужчины, женщины, дети, делали первые вдохи, двигались, начинали жить, вступать в отношения, предпочитая пение простому слову, истории любви собирались в одну большую жизнь, наполненную настоящими чувствами, без чего жизнь мертва. Звучащий эфир в конце концов вернулся в инструменты оркестра, проявившиеся из моего мира первыми, в руки музыкантов, державших свои инструменты, в их фигуры и пульты, белевшие нотами, в паузу, вставшую вслед за последним звуком и смятую в хаосе аплодисментов, и я понял, что вернулся в главную реальность целиком и полностью – до следующего перехода в измерение, которое ощущаешь как смысл и цель.
Цветами на сей раз завалили, кот в мешке превратился в своего кота в сапогах, того, кто горазд на хитрости и чудеса. Оркестр с трудом отбил меня у публики и увлек куда-то без возражений. Оказалось, в ресторан: великолепный зал в стиле барокко был полностью готов к банкету. Огромный стол занимал центр зала, сияя белизной скатертей, приборов и бокалов. Официанты, извлеченные из 18 века (парики, камзолы, чулки и пр.), замерли в ожидании команд метрдотеля, своего рода дирижера. Тем более, что после знака, который был им дан невидимому слуге, зазвучала увертюра к «Свадьбе Фигаро» и все пришло в движение. Праздник наступил со всей неизбежностью, и мне оставалось только расслабиться и получить удовольствие, раз уж попал в плен к австрийцам. Дирижер любезно предложил возглавить вместе с ним застолье, место рядом пытался занять женственный флейтист, но был решительно оттеснен синеглазой скрипачкой. Маленькое сражение за место рядом с героем было оркестром замечено и воспринято с юмором. На репетициях я довольно близко познакомился со многими музыкантами, и теперь знакомство продолжилось: начавшись в сфере духовной, оно закреплялось на земле. От астрономии к гастрономии, в полном соответствии с пожеланиями трудящихся. Я уже знал имена многих, синеглазую соседку звали Ханна. Случайно коснувшись ее руки, я получил удар тока. Переглянувшись, мы поняли, что электричество пошло в обе стороны, что делало нас беззащитными друг перед другом. Тосты провозглашались один за другим, сыпались музыкантские анекдоты, тутти оркестра жизнерадостно звенело бокалами и фужерами на форте и фортиссимо, официанты стучали каблуками не хуже барабанщиков и виртуозно продвигали застолье от закусок к десертам. Атмосфера беззаботного веселья и почти раблезианской грубости в речах и манерах, охватившая этих людей, еще совсем недавно бывших во власти тонкой материи, почти вплотную приближавшихся к сферам бессмертной красоты, в своей модуляции имела почти железную логику, естественную реакцию. Вульгарное и утонченное в одном флаконе – это эликсир жизни. C est la vie.
Удивляло меня другое: невероятно быстрое сближение, незаметно для других происходившее у нас с Ханной на уровне взглядов, жестов и полей, ощущавшихся вполне материально из-за фонтанов энергий, бьющих вверх и вокруг. Наше время, время для нас двоих, летело со скоростью, заставляющей замирать сердце – от страха, на фоне мирной атмосферы застольного анданте. По сверкающей белизной шелковой коже девушки пробегали голубоватые змеи электронов, видимые только мне. Слов, полных скрытых значений, инструментального звучания, понятного лишь музыкантам, еще не было сказано, но их уже прибило к губам. Все разрушил молодой дирижер, который буквально затопил меня страстным монологом о венской тройке номер два. Магические для музыканта имена Шенберга, Берга и Веберна то и дело возникали в этой пламенной речи, чтобы сопрягаться друг с другом и сталкиваться с остальным миром, музыкальным и обычным, серийная музыка, с ее бесконечными горизонтами, сопоставлялись со всем материком авангарда, ядовитый Стравинский и высокомерный Булез являлись, чтобы построить коллег и разжаловать их чуть ли не в рядовые. Поток сознания хорошо принявшего на грудь маэстро казался неиссякаемым. Валторнист с альтистом перестреливались пошлыми анекдотами под хохотки женщин. И я в который раз поразился, как могут люди, час назад с упоением воссоздававшие чудесные звуковые сюжеты, картины, истории столетия назад созданной жизни, во всех ее подробностях и бесчисленных вариантах воплощения, как могут они просто болтать, нести всякую чушь и позволять себе злобные нашептывания и откровенную вульгарность; масса мелочей выдавала в этих людях плебеев духа, но какова же сила музыки, чтобы хватать этих простаков за волосы и забрасывать под самые небеса и милостиво возвращать назад, в грубую прозу жизни простых смертных. Память услужливо подсказала многие места из писем Моцарта, где он так прост, бесхитростно прост. Самое удивительное, вторглась беспорядочная мысль, в этом оркестре не обнаружилось ни одного еврея. А так не бывает! Немцы создали лучшую в мире музыку, а евреи лучше всех ее исполняют, таков расклад. Значит, выбились в солисты, в 99. Если вспомнить их провокационную байку о самих себе. Легенду о сотом еврее.