Честные папоротники

или

или

и так далее, больше сорока раз на протяжении книжки. «Губы» в этом поле смыслов – и орган речи, и орган дыхания-жизни, и орган, которым можно с невероятно-первичной несомненностью, свойственной младенцу, удостовериться, что тепло и реальность мира – здесь рядом. Хочется сказать, что «губы» в этой поэзии – орган предельного телесного видения, расширенного в круг, в окружность жизни, ибо сквозь губы струится дыхание, сквозь их разомкнутость, сквозь их живую пустоту. И круг, окружность, сфера, снятые с формы губ наполняют ткань стихотворений, я бы даже сказал – переполняют их:

или

или

где шар, дитя круга, к тому же носит функцию гадательную (прячущуюся/являющую), стоя рядом с пророчицей Кассандрой.

Структурная организация этой поэзии напоминает ячеистую сеть, не случайно «снящуюся», как и большинство вещей автору –

Само стихотворение организовано, словно ячеистая плоскость, в которой, играя смыслами, прячутся-обнаруживают себя слова со сдвинутыми смыслами. Есть две формы подачи материала в поэзии: рассказ и показ, объяснение и созидание. Поэзии Шатовкина присущ как раз второй подход, собственно, поэтический, авангардный – созидание, выстраивание нового мира, нового поэтического объема, в котором, все, что происходит, происходит одновременно, не стремясь вытянуться в недостоверную и условную форму сюжетного времени, времени рассказа – стихотворение к тому же торопится назвать вещи больше, чем выявить сами предметы, к которым обращено называние.

Отдельный предмет не имеет значения, имеет значение его имя, которое входит в иную, нежели видимая математическим глазом реальность, поэт захвачен живой странностью называния, почти одержим ей. Поэтому при невероятной поэтической (метафорической, изобразительной) активности, возникает ощущение, что стихотворение никуда не движется, что для игры с нами в прятки этого движения не нужно – вот заданный пейзаж вне времени, в котором что-то важное скрывается-проявляется, и в этом действии скрывания как раз и расположено внутреннее движение стихотворения, куда может войти читатель, на долю которого выпал жребий «водить», идти искать.

Эту поэтику также можно сравнить с детской игрушкой – калейдоскопом, ставшим названием одного из стихотворений:

Калейдоскоп

Время в зрелище мерцающих и симметричных стеклящек отсутствует, каждый раз они складываются в неповторимую картинку, каждый раз они, как слова в стихотворении, являют новое неподвижное изображение, которое можно рассматривать на невидимой плоскости «экрана». Не забудем также, что и тут присутствует окружность, таящаяся в форме волшебной трубки, как таится она в форме губ, как запечатана она в циклическую модель времени, отвергающую время линейное, прогрессивное.

Время в поэзии Шатовкина либо циклично, либо мнимо, а пространство часто вывернуто и расположено внутри тела, как дитя внутри матери.

Метафоры, иногда близкие к метареалистической поэтике («как прыгающий вверх кузнечик ты уменьшаешь свою тень») представлены интенсивно, и, если читатель хочет войти в мир поэзии Шатовкина, то вот один из возможных подходов. –

Можно представить себе каждое отдельное стихотворение книги как один большой многомерный иероглиф, состоящий из множества графических символов, которые при внимательном их узнавании и прочтении складываются в большую смысловую единицу – само стихотворение. Способ, при помощи которого эта единица будет складываться, произволен и зависит от самого читателя – вы можете пойти по самым разным траекториям, смысловым и ассоциативным тропкам, и вы придете к цели, ошибки быть не может, потому что это стихотворение как раз и выстраивается отчасти из того, что таится в вашей памяти и вашем подсознании.

Восприятие стихов напрямую связано с их графикой, с их начертанием, что также отсылает к «картинной» природе и к каллиграфии иероглифа, родственной живописи.

Время – враг этих стихов, как уже было сказано. Попробуйте почитать их вслух, и вы рискуете услышать вполне традиционное регулярное стихотворение, чаще всего зарифмованное.

Поэтому лучше читать их с листа, с экрана, «шевеля губами», и тогда может случиться, на мой взгляд, главное – вы попадете в «зазор». Вы сможете оказаться внутри «зияния» смыслов, ритма, значений, самого поэтического поля, вы сможете оказаться в пространстве, у которого нет последнего словесного определения, как и у вас самих, в том ускользающем объеме, из которого и творятся стихи, вещи мира и мы сами. Он-то и обозначен, прежде всего, как подоснова всего в пропадающей и возникающей поэтике «Честных папоротников». И поймав это зияние с помощью усложненного слова, вы, возможно, лучше почувствуете то, что лежит по ту сторону слова – Бытие мира и Бытие себя.

Часть первая

[Я]

«Я плыл, я тёк, я дребезжал – покуда был…»

Неверленд