Страница 8 из 11
А мы начали носить «эрэсы» на огневую позицию – на скат песчаного вала, каким-то чудом возникшего посреди болота. Пенал брали вчетвером, клали на плечи – двое спереди, двое сзади – и брели в вязкой грязи выше колена, цепляясь ногами за корни кустов и кочки. Носить было не так уж далеко, метров двести. Но очень скоро мы выбились из сил. Один из передних споткнулся, упал, и трое не смогли удержать снаряд. Он соскользнул с наших плеч, вдавил беднягу в грязь. Через минуту-другую мы снова – четверо – тащили ношу, черпая голенищами сапог болотную жижу.
Немцы почувствовали движение, начали стрелять из миномета. Мины взрывались в болоте. О минах в те часы, пожалуй, никто из нас уже не думал: энергия в наших телах так истощилась, что хватало ее лишь на то, чтобы передвигать ноги. Занималась утренняя заря, а с ней близилось время залпа и время вылета вражеских самолетов. Любой ценой надо было носить и носить…
И тут один из нашего взвода исчез. Взводный пошарил по кустам, потихоньку покричал фамилию исчезнувшего. И занял его место в четверке…
Мы успели к сроку. Когда ехали с огневой в расположение дивизиона, в кузове грузовика нас мотало, как мешки с соломой; и в такой тряске многие спали беспробудным сном.
Исчезнувший обнаружился в дивизионе. Оказывается, улизнул одним из обратных рейсов, спрятавшись в брезент, чем укрывали снаряды.
Все думали, что беглеца будет судить военный трибунал. Командир дивизиона – он был чуть старше нас, восемнадцатилетних, – поступил мудрее: уговорил начальника разведки взять провинившегося к себе. Солдат тот давно просился в разведку. В новом месте служил хорошо, получил орден. Парень-то был отважный, на войну пошел добровольцем. Все, как говорится, было при нем. Но не хватило терпения исполнять долгую изнурительную и однообразную работу. И он оказался у самой черты.
Что такое сознание?
1943. Северо-Западный фронт
Весной 1943 года в вечернем лесу под Старой Руссой попал я под минометный обстрел. То ли хвостовой частью мины, то ли комком мерзлой земли, а может быть, обломком дерева стукнуло по голове. И боли не чувствовал, и не было в глазах разноцветного фейерверка – он замелькал позже, когда я повторно очнулся. Сознание вернулось только под утро. Мне привиделось, что головы у меня нет, есть нечто коричневое. Но мгновенно пришла мысль: это коричневое не привиделось бы, если бы головы не было. Лежа пощупал шапку, под ней – голову, целую. Двигаться не хотелось. Потом, глядя на едва различимые в сумерках стволы уходящих в небо сосен, пытался размышлять. Ночь я прожил без сознания. Что же такое сознание? Ничего не существовало для меня: ни немцев, ни своих, ни сырого снега подо мной, ни вековых надо мной деревьев. Не тревожился я о маме и сестренках, оставленных в голодном тылу без мужской заботы… Вот, оказывается, как спокойно можно жить, беззаботно. Жить без сознания… Сколько, однако, так проживешь? И зачем мне такая жизнь?..
Прошло какое-то время, и я перестал видеть свет – показалось, что наступила тихая ночь. Когда снова пришел в себя, меня перекладывали на носилки санитары.
Справедливость. 1943.Северо-Западный фронт
На фронте хлеб нам выдавали утром, сразу на все отделение.
Надо было делить его без весов.
Солдат, у которого был хороший нож, резал буханку равными дольками и раскладывал на плащ-палатке. Когда это дело завершалось, он просил кого-нибудь отвернуться.
– Кому? – спрашивал солдат-хлеборез и указывал ножом на кусок хлеба.
Отвернувшийся называл фамилию. Названный брал свою долю – пайку, как говорили тогда.
Фашисты при случае, когда их и наши траншеи были близко, кричали со смехом: «Рус! Давай хлеб делить. Кому? Ивану!»
Мы и в то голодное время не были жадными или расчетливыми. Жизнями жертвовали ради спасения товарищей. Хлеб же делили с таким тщанием, с такой справедливостью потому, что был он нам не только пищей, но вестью из далекого тыла о трудной жизни наших родных, об их тревожной любви к нам, солдатам, об их терпеливом ожидании нашей победы над врагом.
Десяток минут, уходивших на дележ хлеба, возвращал нас в немыслимо счастливое время – в мирную жизнь.
Артиллерист о летчиках (из «Книги будущих командиров», 1970).
Северо-Западный фронт
Асом – воздушным снайпером – летчик Александр Константинович Горовец, сбивший в одном бою девять самолетов, прожил совсем недолго. Его настигли вражеские истребители и беззащитного – не осталось ни одного снаряда, ни одного патрона – сбили. Как же жалела его пехота, на глазах которой он доблестно сражался и погиб!..
На войне смерть обычна, но люди все равно остро переживают гибель однополчан. Горькое чувство вызывала смерть и совсем незнакомого летчика. Ты его не знаешь, а скорбишь о нем. Летчик-истребитель гибнет, защищая тебя – пехотинца, артиллериста, танкиста – от бомб.
Сердце заходилось в ярости и досаде, когда видел, как «мессеры» расстреливали летчика, выбросившегося с парашютом из подбитого «ястребка».
А вот, дымя и пылая, со страшным гулом самолет врезается в землю. Тогда, хоть и понимал, что беды не поправить, бежал к месту падения, все надеясь помочь верному и незнаемому товарищу.
Недоуменно смотрели, как истребитель во время воздушного боя вдруг выпадал из общей карусели своих и вражеских самолетов и начинал в стороне выписывать фигуры высшего пилотажа – срывался в штопор, выходил из него, свечой устремлялся вверх, крутился через крыло… Кого-то осеняла догадка: летчик мертв, а отлаженный самолет сам по воле случайностей вьется в небе, пока не кончится горючее.
Зато какая радость – помочь сбитому живому летчику!..
В промежутках между боями, у костерка или печурки, солдаты любили посудачить, какому роду войск на войне лучше. Все взвесят: у пехоты марши с полной выкладкой, зато окоп рыть только для себя самого; шофер едет, на себе ничего не несет, но и для грузовика копает укрытие; танкиста броня спасает от пуль и осколков, а от фугаса на дороге танк беззащитен…
Вот летчикам никто никогда не завидовал: что паек у них с печеньем, что дают им не махорку, а папиросы, что обмундирование по росту, чистое, суконное, что наград полна грудь. Летчик был выше обычных норм, которыми оценивается на войне человек. Среди всех военных мастеров – танкистов, артиллеристов, разведчиков, среди всех храбрых и безупречных летчик был на первом месте. По праву был.
Как я напугал немцев. 1939–1956. Клязьма, 3-й Белорусский, Берлин
В школе я учился хорошо. Но в седьмом классе увлекся радио: покупал дешевые подержанные детали и делал радиоприемник. В те времена эта вещь была редкой и дорогой. Был в моем распоряжении небольшой стол. На нем лежали – как казалось моим домашним, в беспорядке, – трансформаторы, конденсаторы, сопротивления и прочее, соединенное проводами. Этот натюрморт ловил, с хорошей громкостью, передачи радиостанции Москвы. Сестры и бабушка обходили стол стороной, ничего не касаясь, – знали, что и меня, его хозяина, не однажды било током. Думаю, понятно будет, почему у меня стали появляться тройки. Особенно запустил я немецкий.
Мой радиоприемник совершенствовался. Отец поверил в него и однажды принес от столяра красивый ящик. Однако упаковать в него все бывшее на столе я не смог – началась война, иметь радиоприемники было запрещено.
Как попал на войну, известно. Известно также, что в Белоруссии летом 1944 года было окружено множество немецких войск. Одни сопротивлялись до последнего, другие выжидали, надеясь на помощь. Третьи, сохраняя жизнь, сдавались в плен.
Как-то ребятам из соседнего дивизиона сдались полтора десятка немцев. Фрицы были не в лучшем виде: обтрепанные, небритые, явно голодные. Стали искать переводчика. Выдвинули, за неимением лучшего, меня. Конечно, я мог спросить имена, место жительства, род войск. На это знаний моих хватало. Этого и ждали от меня мои товарищи. Но я сказал следующее: