Страница 61 из 101
По-видимому, руководство партии ещё до конца не осознало, какой разрыв возник между партийными руководителями всех уровней и основной массой рядовых коммунистов. В полной мере этот разрыв обнаружился в 1991 году, когда после роспуска КПСС Горбачёвым — по указующему персту Ельцина — никто из 19 миллионов её членов не вышел на её защиту.
Вот таким образом в нашей Отчизне, благодаря бездарной политике руководства партии, родился отечественный “Робин Гуд”. Этот весьма посредственный политический деятель, которого я знал многие годы ещё по Свердловску, стал знаменем разрушительных оппозиционных сил.
На следующий день собралось Политбюро, чтобы по традиции подвести итоги прошедшего пленума. После информации Горбачева А. А. Громыко, в то время Председатель Верховного Совета СССР, обратился к докладчику с вопросом о дальнейшей судьбе Ельцина. Генсек длинно и туманно высказался в том духе, что сейчас не то время, когда за подобные действия наказывают, и что нужно найти ему работу.
Андрей Андреевич был старше нас, да и жизненный опыт, особенно политический, у него за плечами был гораздо больше, чем у других участников заседания.
— Смотрите, смотрите, Михаил Сергеевич, — сказал он. — Я думаю, его надо бы отправить послом подальше от нашей страны.
Увы, никто не внял голосу старейшины, увеличив тем самым ещё на одно звено цепь будущих роковых событий.
Прошло около двух лет. В Кремлёвском дворце съездов (ныне Государственном Кремлевском дворце) состоялось торжественное собрание, посвящённое очередной годовщине одного из государственных праздников. Так получилось, что я прибыл туда значительно раньше большинства приглашённых. Поднялся в комнату президиума. За длинным столом уже сидели и пили чай Горбачёв с Раисой Максимовной и секретарь ЦК Иван Васильевич Капитонов. Принесли и мне чашку чая. И вдруг Горбачёва задаёт мне вопрос:
— Николай Иванович! Что же это творит ваш земляк Ельцин?
Откровенно говоря, я затруднился с ответом. Видя мое состояние, Горбачев обратился к жене:
— Раиса! Ты не упрекай Николая. Он был единственным, кто нас с Егором (Е. К. Лигачевым. — Н. Р.) предупреждал, что Ельцина ни в коем случае нельзя назначать первым секретарем Московской парторганизации.
При всех недостатках Горбачев обладал хорошей и цепкой памятью. Надо полагать, что он всегда помнил — думаю, помнит и сейчас — разговор, который состоялся еще летом 1985 года в кабинете генерального секретаря ЦК на Старой площади.
Как-то поздним вечером раздался звонок прямого телефона генсека (я ещё работал в ЦК). Он попросил меня срочно зайти, и через несколько минут я был у него. По кабинету ходили, что-то обсуждая, Горбачёв и Лигачёв. По первым же фразам я понял, что речь идёт о том, кто может сменить Гришина.
— Ты ведь знаешь, настало время укрепить руководство столицы. Мы с Егором сейчас обсуждаем возможную кандидатуру на пост первого секретаря Московского городского комитета. Хотели бы посоветоваться с тобой, — начал Горбачёв.
— Я надеюсь, что у вас уже есть предложения?
— Да. Нам нужен туда крепкий и боевой товарищ. Наше мнение с Егором Кузьмичом, что это должен быть Ельцин. Ты его знаешь, твоё мнение?
Откровенно говоря, я не очень задумывался над этим кадровым вопросом — у меня своих, экономических забот хватало. Но на такое заявление я не мог прореагировать положительно. Оно удивило и поразило меня.
— Да, я знаю Бориса Николаевича и считаю, что он абсолютно не годится для этой роли. Не забудьте, что речь идёт об огромной столичной организации, где сосредоточена масса заводских рабочих и основная научная и творческая элита страны. Здесь должен быть умный, гибкий, интеллигентный руководитель. Ельцин же человек другого склада: он хотя и строитель, но по натуре своей — разрушитель. Наломает дров, вот увидите! Ему противопоказана большая власть. Вы сделали уже одну ошибку, переведя его в ЦК из Свердловска. Не делайте ещё одну, роковую.
Мои доводы восприняты не были. Фактически они уже приняли решение. Мне оставалось только сказать:
— Вас не убедил, и вы пожалеете о таком шаге. Когда-нибудь будете локти кусать, но поздно!
Так и разошлись. Каждый остался при своём мнении. Я раньше не писал об этой беседе. Позднее, однако, сам Горбачёв, надо отдать ему должное, по телевидению подтвердил то, что в своё время сказал своей супруге в Кремле: единственным человеком, который возражал против назначения Ельцина в МГК, был Рыжков. Но его не послушали.
История любит порой пошутить с людьми: именно Лигачёв настоял на переводе в Москву своего будущего злейшего и непримиримого врага.
Став секретарём ЦК и занимаясь партийными кадрами, Лигачёв посетил Свердловск. Ему очень понравился энергичный секретарь обкома КПСС, и по возвращении он настойчиво, со свойственной ему напористостью начал убеждать Черненко и Горбачёва, что именно такой тип руководителей необходим для перестройки. Со мной до упомянутой беседы, да и с другими секретарями ЦК по этому поводу никто не советовался. Я часто задаю себе вопрос: почему так произошло? Почему именно Егор Кузьмич стал инициатором перевода Ельцина в Москву и сумел вывести его на всесоюзную партийную орбиту? Думаю, потому, что в их характерах много общих черт. И, как одноименные заряды, они обязаны были рано или поздно оттолкнуться друг от друга. Так и произошло. Сейчас, вспоминая прошлое и оценивая принимавшиеся тогда решения в связи с Ельциным, начиная с перевода его в Московскую партийную организацию, невольно вспоминаешь мудрые слова древних греков: кого Бог хочет наказать, того сначала лишает разума.
Общественные потрясения и государственные катаклизмы подталкивают многих на размышления о роли личности и случая в истории, и мы часто спрашиваем себя и других: а что было бы, если бы?… Имела бы перестройка такие губительные последствия, если бы не Горбачёв встал во главе партии? Что было бы с Советским Союзом, если бы Ельцин остался на Урале? О роли личности в истории имеется немало теоретических трудов, от древних философов, французских просветителей, основателей марксизма до великого множества современных известных и безвестных авторов. По-моему, весь XX век и, может быть, последние полтора-два десятка лет жизни нашей страны дали более чем выразительный материал для анализа и новых выводов философам, социологам, историкам…
Вернёмся, однако, к конкретным фактам. Через восемь месяцев после октябрьского пленума (28 июня 1988 года) в Кремле открылась ХIХ партийная конференция. На повестку дня было поставлено рассмотрение вопроса о ходе реализации решений ХХVII съезда КПСС и задач по углублению перестройки. В Кремлевском дворце съездов собралось 5 тысяч делегатов.
С докладом выступил генеральный секретарь ЦК КПСС М. Горбачев. В его выступлении был анализ достигнутого за годы перестройки, раздел о радикальной экономической реформе и многое другое. Но, пожалуй, главным было то, что впервые за три года был поставлен вопрос о реформе политической системы. Конференция образовала несколько комиссий по различным вопросам, в том числе по межнациональным отношениям во главе с членом Политбюро Рыжковым.
Просматривая сейчас стенограмму конференции, я вижу, насколько сильно звучала на ней критика и самокритика всех ветвей власти, в том числе и партийной. Складывается впечатление, что была прорвана плотина и пошёл неудержимый поток самобичевания. Здесь, по-видимому, нет ничего странного — многие годы все речи и выступления были чётко регламентированы, произносились только по заранее написанным, строго выверенным текстам, а теперь вдруг сказали: говорите, что считаете нужным. Конечно, выплеснулось всё, что подспудно накапливалось многие годы. И выступления на партийной конференции были острые, хлёсткие, даже в какой-то мере мазохистские.
Теперь я задаю себе вопрос: что же произошло в последние десять-пятнадцать лет? Те люди, которые тогда громили всё и вся, придя к власти, не сделали ничего, чтобы улучшить ситуацию. Разве Б. Ельцин, на выступлении которого я остановлюсь ниже, в бытность свою президентом России исправил хоть что-нибудь из того, что он сам же критиковал?