Страница 4 из 101
— Нет, это уже не наша государственная тайна, — усмехнулся, думая уже о чем-то своем, полковник. — Это уже тайна господ из Лэнгли. Устал я хранить их тайны… Ты прав — мне нужно отдохнуть.
— Ну а может вам, как Штирлицу?… — вдруг вырвалось у Звонарева. — Найти своего Бормана, то есть соперника этого “крота” наверху, и передать ему материалы?
— Это не так уж и глупо, — кивнул полковник. — Они там все друг другу соперники. Как пауки в банке. Но это только Штирлиц может на спичках просчитать все расклады наверху. Есть ли вообще в Политбюро фигура вроде Бормана? Отважится ли он в одиночку на собственную игру? Где в этой интриге Мюллер, который возьмет его сторону? Я не знаю. Я занимаюсь разведкой, а не интригами. Но знаю, что если действовать через одного члена Политбюро в обход всех других, то это скорее приведет к обратному результату. А в лучшем случае — к приватному разбирательству в том же Политбюро. Но зачем тогда эта громоздкая операция “Борман”?
— Ну что ж, — развел руками Звонарев. — Извините, если был очень назойлив. Не хотите ли, я вам сделаю внутримышечно реланиум, чтобы вы поспали?
— Усну без всякого реланиума. Прощай.
— Всего доброго. Не забывайте о санатории. Чем скорее отправитесь, тем лучше. Шпионов много, а здоровье у вас одно, — брякнул он по привычке медицинскую глупость.
Полковник никак не отреагировал на его пожелания, снова уставившись куда-то поверх головы Алексея.
Супруга полковника нервно ждала Звонарева в гостиной. Рядом с ней стояла тоненькая русоволосая девушка с точно такими же скулами, как у полковника, что, впрочем, делало ее похожей вовсе не на отца, а на молодую Марину Влади в фильме “Колдунья”. Обе женщины с минуту внимательно смотрели в глаза Звонареву. Потом старшая жестом снова пригласила его на кухню. Там дочь полковника проворно налила ему кофе, пододвинула вазочку с печеньем.
— Ну что я могу сказать? — начал Звонарев, отпив из чашечки. — Как я и подозревал, вы ошибались, утверждая, что у вашего мужа нет неприятностей на работе. Просто они связаны не с его личной карьерой, а с положением дел вообще. А поскольку дела у него секретные, он о них и не говорит. Мое личное впечатление о состоянии психики вашего супруга таково: если его неприятности не выдуманы, то поведение его вполне естественно. Если же они плод его воображения, налицо маниакальный синдром. В этом случае с ним должен работать психиатр, а не я. Я же никаких внешних психических отклонений у него не заметил, кроме заторможенности, вполне объясняемой усталостью. Пьющие люди в таких случаях снимают стресс алкоголем, он же не пьет. От предложенного мной укола седативного препарата он отказался. Уверяет, что уснет сам. Вот и все, что я могу сказать.
— Все? — всплеснула руками дама. — Но вы же разговаривали с ним около сорока минут! Как же ему быть с работой? С заграничной командировкой?
— Мама!… — укоризненно сказала дочь.
— Я высказал предположение, что ему надо подлечить психику в санатории. Он, между прочим, со мной согласился. Это надо использовать. О заграничной командировке, полагаю, следует забыть. Если он поедет, то будет хуже. Что же касается предстоящего повышения по службе, то едва ли начальство отменит его из-за того, что ваш муж попросится отдохнуть и подлечиться в санатории. Ценных работников не загоняют до полусмерти. Вы, наверное, и не помните, когда он последний раз был в отпуске?
— Да, кивнула дама.
— Ну вот. Значит, ему пора в отпуск.
Одеваясь, опытный Звонарев проверил карманы шинели, вытащил оттуда знакомый уже конверт и, строго насупив брови, вернул хозяйке.
Через несколько часов полковник Трубачев покончил с собой.
Утром на подстанцию нагрянули кагэбэшники. Они допрашивали Звонарева в кабинете заведующего, которого довольно бесцеремонно выставили за дверь. Пораженный известием о самоубийстве пациента, Алексей сразу же допустил ошибку: упомянул о его пистолете.
— А почему вы сразу не сообщили о нем — скажем, в милицию? — спросил, прищурившись, старший, представившийся капитаном Немировским, — человек с лицом, туго обтянутым кожей, как у египетской мумии, и длинными плоскими руками. — Сделай вы это, человек был бы жив.
— Да, если бы он не выбрал петлю. Я думал: он военный, ему положено оружие.
— А откуда вы узнали, что он военный?
— Жена сказала.
— Зачем?
— Это вы у нее спросите.
— А вы разве не знаете, что наши военные, как правило, не хранят табельное оружие дома?
— “Как правило” — вы сами сказали. Но у каждого правила есть исключение.
— В чем же оно в данном случае, по-вашему?
— Ну… видимо, он особенный военный, — допустил вторую грубую ошибку Звонарев.
— А об этом кто вам сказал? — Немировский глядел в упор на Звонарева.
Алексей вспомнил вдруг откровенно неприязненный тон, которым покойник говорил о “гэбэшниках”, и замялся.
— Да так… сам догадался.
— Не ври! — хрипло прикрикнул на него верзила чекист, сидевший сбоку стола. — Ты с ним беседовал сорок минут и не провел никакого лечения. О чем вы говорили? — Он, вероятно, играл роль так называемого “злого следователя”.
Звонарев, в жилах которого текла и дворянская кровь, болезненно не переносил фамильярности и хамства.
— Я с вами коров не пас, — сказал он сквозь зубы верзиле. — Попрошу не “тыкать”. — Судя по быстрому косому взгляду Немировского в сторону верзилы, этого было достаточно, но Звонарев никогда не умел вовремя остановиться. “Злой следователь” запнулся, а его понесло: — На арапа берете? Думаете: мы с этим фельдшером сейчас по-свойски разберемся? А знаете ли вы, что я студент Литературного института? — Это была его третья ошибка и, пожалуй, самая серьезная, судя по тому, как дернулись “гэбэшники”. Но наивный Звонарев посчитал, что они просто испугались, поэтому продолжил свой “натиск”, чреватый новыми ошибками. — Я вас, между прочим, свободно могу послать на три буквы! Я вам что — подозреваемый, что ли? Нашли за кого зацепиться! Вы что думаете: я к этому полковнику по своей охоте приехал? Я целые сутки работал, почти не спал, а они мне голову морочат! О пистолете я им не сказал! Пистолеты мне ваши до лампочки — я ими не занимаюсь. Я лечу людей, а пистолеты — ваше дело. И шпионов ловить, кстати, тоже.
— А почему вы думаете, что мы их не ловим? — тихо спросил очень внимательно слушавший его Немировский.
— Полковник говорил, как вы их ловите! “Проживали ли ваши родственники на оккупированной территории?” Из пушек по воробьям! Я сначала думал, что полковник свихнулся на шпионах, а теперь вижу, что это правда.
— Значит, вы думаете, что он был психически здоров?
— Я не психиатр, о чем сразу сказал родственникам. Мне он показался заторможенным, сильно удрученным проблемами по службе, но не сумасшедшим. Вас же никто не считает сумасшедшими, когда вы спрашиваете в анкетах про оккупированные территории. Вообще, вам лучше знать, здоров он был или болен.
— Это почему же?
— Потому что только вы можете ответить на вопрос, правду говорил полковник про шпионов или нет. Если правду, то он был здоров, если ложь — то болен.
— А что он конкретно говорил про шпионов?
— Может, вам лучше проехать к нему на службу? Неужели вы считаете, что за полчаса он рассказал мне нечто, что раскроет вам тайну его самоубийства?
— А вы считаете, что он застрелился исключительно из-за служебных проблем?
— О других он в разговоре со мной не упоминал.
— Ребята, — сказал Немировский своим спутникам, — подождите за дверью.
Верзила и другой чекист, носатый, смахивающий на армянина, вышли.
— Отнеситесь к моим вопросам серьезнее, — призвал Алексея Немировский, когда они остались одни. — Вы единственный человек, с которым он за последние дни вел продолжительный разговор. После того как вы уехали, с ним разговаривала лишь его жена, и то короткое время. Что это за проблемы? Называл ли он какие-нибудь имена?