Страница 13 из 56
Я бросаю сумку в шкафчик в комнате отдыха и смотрю на свой телефон. Мой обход начинается через пять минут, и там, куда я иду, мне нужно быть уравновешенной. Если я не сделаю этого сейчас, это будет камнем в моем ботинке всю смену. Мое сердце — это громовой барабан в моем ухе.
Не раздумывая, я пишу смс,
«Я работаю сегодня с 6 до 9. Ты не хочешь встретиться за ужином? Поговорить.»
Через несколько секунд появляется пузырек с ответом. Он печатает. Необъяснимым образом мои ладони начинают потеть. До сих пор мне не приходило в голову, что он может сказать: — Нет, забудь об этом.
«Это Мейси?»
Или что у него нет этого номера. Я идиотка.
«Да, извини. Я должна была сказать»
«Вовсе нет». «Скажи мне где, и я буду там».
Тогда: Четверг, 13 марта
Четырнадцать лет назад
Когда приближался мой четырнадцатый день рождения, я поняла, что папа не знает, что делать. Сколько я себя помню, мы всегда делали одно и то же: он готовил завтрак, после обеда мы все смотрели кино, а потом я наедалась огромным мороженым на ужин и ложился спать, поклявшись, что больше никогда так не буду делать.
После смерти мамы распорядок дня не изменился. Для меня было важно постоянство, маленькое напоминание о том, что она действительно была здесь. Но это был первый год, когда у нас был дом на выходные, и первый год, когда у меня был такой близкий друг, как Эллиот.
— Мы можем поехать в дом в эти выходные?
Папина чашка с кофе остановилась в воздухе, его глаза встретились с моими через нить пара. Он дунул на донышко, затем сделал глоток, проглотил и поставил чашку обратно на стол. Взяв вилку, он наколол кусочек яичницы, изо всех сил стараясь вести себя непринужденно, как будто моя просьба не вызвала у него особого восторга или разочарования.
Это был первый раз, когда я попросила пойти туда, и я знала его достаточно хорошо, чтобы понять, какое облегчение он испытывал от того, что мог постоянно полагаться на идеальные предсказания из маминого списка.
— Это то, что ты хотела бы сделать в этом году? На свой день рождения?
Я посмотрела вниз на свои яйца, прежде чем кивнуть. — Да.
— Ты бы тоже хотела вечеринку? Мы могли бы пригласить несколько друзей к нам домой? Ты могла бы показать им свою библиотеку?
— Нет… мои друзья здесь не поймут.
— Не то что Эллиот.
Я откусил кусочек и небрежно пожал плечами. — Да.
— Он хороший друг?
Я кивнула, уставившись в свою тарелку, когда откусила еще кусочек.
— Ты знаешь, что ты слишком молода, чтобы встречаться, — сказал папа.
Моя голова поднялась, глаза расширились от ужаса. — Папа!
Он засмеялся. — Просто убеждаюсь, что ты понимаешь правила.
Моргнув и вернувшись к еде, я пробормотала: — Не будь грубым. Мне просто нравится там, наверху, хорошо?
Мой отец не был большим любителем улыбаться, не из тех людей, о которых думаешь и сразу представляешь с широкой ухмылкой на лице, но сейчас, когда я подняла голову, он улыбался. Действительно улыбался.
— Конечно, мы можем пойти в дом, Мейси.
Мы поехали рано утром в субботу, в первый день моих весенних каникул. На этой неделе папа хотел выполнить два пункта из списка, включая пункты сорок четыре и пятьдесят три: посадить дерево, за ростом которого я смогу наблюдать много лет, и научить меня рубить дрова.
Прежде чем я успела убежать в свою книжную страну чудес, папа вытащил крошечный саженец из багажника машины и отнес его в боковой двор.
— Возьми лопату сзади, — сказал он, опускаясь на колени, чтобы отрезать пластиковый контейнер от яблони с помощью лезвия. — Принеси рабочие перчатки.
В некотором смысле я всегда считала себя ребенком своей матери: Мне нравились цвет и беспорядок нашего дома в Беркли. Мне нравилась живая музыка и теплые дни, и я танцевала, когда мыла посуду. Но там, в хижине, я поняла, что тоже был ребенком своего отца. В прохладе мартовского ветра, пробирающегося сквозь деревья, мы копали глубокую яму в легком молчании, общаясь друг с другом тычком пальца или наклоном подбородка. Когда мы закончили, и маленькое гордое дерево Гравенштейн было прочно посажено в нашем дворе, вместо того, чтобы с энтузиазмом обнять меня и закричать мне на ухо о своей любви, папа обхватил мое лицо и наклонился, прижав поцелуй к моему лбу.
— Хорошая работа, min lille blomst. — Он улыбнулся мне. — Я пойду в город за продуктами.
С этим разрешением я ушла. Мои ботинки стучали по земле, пока я двигалась по прямой от конца нашей подъездной дорожки до вершины дороги Эллиота. Звонок в дверь раздался на весь дом, доносясь до меня из открытых окон наверху. До моих ушей донесся громкий лай, за которым последовало неуклюжее царапанье собачьих когтей о деревянный пол.
— Заткнись, Дарси, — раздался сонный голос, и собака замолчала, издав лишь несколько извиняющихся поскуливаний.
Мне пришло в голову, что за те почти шесть месяцев, что мы жили в домике, я ни разу не была в доме Эллиота. Мисс Дина, конечно, приглашала нас, но папа, похоже, считал, что не стоит вмешиваться. Думаю, ему также нравилось уединение нашего дома по выходным — за исключением, конечно, присутствия Эллиота. Папе нравилось, что ему не приходилось вылезать из своей скорлупы.
Я сделала шаг назад, когда дверь открылась и передо мной предстал зевающий, лохматый Андреас.
Второй по возрасту брат Петропулос явно только что поднялся с постели — беспорядочные каштановые волосы, морщины сна на лице, без рубашки и в баскетбольных шортах, которые бросали вызов гравитации, едва держась на бедрах. У него было такое тело, в существовании которого я до этого момента не был уверен.
Так ли будет выглядеть Эллиот через пару лет? Мой разум едва мог справиться с этой мыслью.
— Привет, Мейси, — сказал он. Это прозвучало как рычание, как грех. Он посторонился, держа открытой дверь и ожидая, пока я последую за ним. — Ты заходишь или нет?
Я усилием воли заставила свои брови снова опуститься на лоб. — О, конечно.
Внутри действительно пахло печеньем. Печеньем и мальчиком. Андреас улыбнулся и лениво почесал живот. — Вы, ребята, готовы провести выходные?
Я кивнула, и его улыбка расширилась. — И очень разговорчивые, как я вижу.
— Извини, — сказала я, а потом стояла, уперев руки в бока и потянув пальцами подол шорт, все еще не зная, что сказать. — Эллиот дома?
— Я захвачу его. — Андреас усмехнулся и пошел к лестнице. — Эй, Элл! Твоя девушка здесь! — Его голос эхом отдавался в деревянном подъезде, когда мое тело залил жгучий румянец.
Прежде чем я успела ответить, раздался стук ног по полу над нами.
— Ты такой придурок! — сказал Эллиот, срываясь с лестницы и врезаясь в своего брата. Андреас хрюкнул от удара и схватил Эллиота, зажав ему голову. Андреас был выше и довольно мускулистым, но на стороне Эллиота, похоже, было желание избежать публичного унижения.
Два мальчика боролись, были опасно близки к тому, чтобы опрокинуть лампу, произнесли кучу слов, о которых я даже не должна была думать, и, наконец, разошлись, задыхаясь.
— Извини, — сказал мне Эллиот, все еще глядя на Андреаса. Он поправил очки и расправил одежду. — Мой брат думает, что он смешной, и, очевидно, не может одеться сам. — Он указал на голую грудь Андреаса.
Андреас еще больше запутал волосы Эллиота и закатил глаза. — Сейчас едва полдень, придурок.
— Думаю, мама должна проверить тебя на нарколепсию.
Тупо ударив Эллиота по плечу, Андреас повернулся к лестнице. — Я направляюсь к Эми. Рад был повидаться с тобой, Мейси.
— Я тоже, — неубедительно сказала я.
Андреас подмигнул мне через плечо. — О, и Эллиот? — позвал он.
— Да?
— Дверь открыта.
Его звонкий смех наполнил холл наверху, а затем исчез за щелчком закрывшейся двери.
Эллиот направился к лестнице, но затем остановился и, обернувшись, нахмурился на меня. — Пойдем к тебе домой.
— Ты не хочешь показать мне его?
Со стоном он повернулся и указал вокруг нас. — Гостиная, столовая, кухня вон там. — Он крутился на месте, указывая на каждую комнату ударом указательного пальца. Он пошел вверх по лестнице, и я следовала за ним, пока он бормотал: 'Лестница', 'Прихожая', 'Ванная', 'Родительская комната' и список других однообразных обозначений, пока мы не оказались перед закрытой белой дверью с наклеенной на нее периодической таблицей.