Страница 46 из 71
Достоевский снова затрагивает человеческую потребность в «безличном» в портрете Свидригайлова в «Преступлении и наказании». Свидригайлов - это еще один де Садовский антигерой: сильный, беспощадный, обладающий распутным вкусом к несовершеннолетним девушкам, вечно эрегированный пенис, страстно желающий лишить девственности все мировое девичество. Подобно Ставрогину, он страдает от скуки и, в конце концов, совершает самоубийство. Но одна из его самых знаменательных речей мы слышим во время его первой беседы с Раскольниковым: «Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, - что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное! И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность...»
И в известном смысле, это является предельным ужасом: идея о том, что не удастся окончательно избавиться от личности. Величайшая вещь, которую может испытать человек, - это чувство «непохожести». Наш глубочайший инстинкт принуждает нас искать смысл так же, как пчела ищет мед, и чувство «непохожести», далеких горизонтов действительности, подобно видению бесконечных полей диких цветов.
Сартр разработал то же понимание в «Hues Clos» («В камере») - ад, как бесконечность в одной комнате, в которой три взаимно противоположных человека постоянно пререкаются и ссорятся, мешая друг другу даже на одно мгновение утратить чувство персональной идентичности. Но Сартр суммировал свою тему в словах: «Ад - это остальные люди». Это не так. Ад - это индивидуальность, субъективность; рай - это безличность, объективность.
Незадолго до того, как Свидригайлов убивает себя, он засыпает в дешевом номере гостиницы и ему снится сон. Ветер, объясняет Достоевский, пробудил настойчивое стремление к странному. Следует описание солнечного дня, загородной усадьбы («в английском стиле»), окруженной клумбами цветов и лужайками; светлые, прохладные комнаты усыпаны свежескошенным сеном; широкие лестницы; легкий ветерок... Затем, в верхней комнате он обнаруживает гроб, в котором лежит тело четырнадцатилетней девочки, совершившей самоубийство после того, как он изнасиловал ее. Свидригайлов просыпается, блаженное состояние уходит. И снова ясно, что здесь рассматривается не скука. Ему скучно, потому что он заперт в своей личности, словно в тесной комнате. Его вечная сексуальная жажда - это потребность убежать от личности. Но она никогда не заводит его слишком далеко. Собственный недостаток самодисциплины приводит его назад к прежней апатии.
То же самое справедливо и по отношению к самому Достоевскому. Даже в его величайшие работы проникает атмосфера обыденности и истерии, чего-то чрезвычайно незначительного, подобно двум ссорящимся гомосексуалистам. Это можно увидеть в стиле его прозы; персонажи никогда не прогуливаются, чтобы увидеть кого-нибудь: они бегают по кругу. Они быстро шагают, они стремительно бросаются, они восклицают. Они просто обожают кричать «Что за вздор?», и «Вы бы в это поверили?». В «Ревизоре» Гоголя есть два толстых маленьких помещика по фамилиям Бобчинский и Добчинский, и создается впечатление, что они просто стоят за углом в романах Достоевского. Только в своих величайших сценах Достоевский достигает цели в очищении своей прозы от этого несообразного налета Энид Блайтон, которое вытекает из недостатка самоуверенности. А она, в свою очередь, переходит в само-разделение, признание своей собственной слабости. Так что великие преступники у Достоевского, «беспощадные люди», - это упражнения в современной творческой фантазии, как и преступники у де Сада. Достоевский любит описывать их как безжалостных людей, но в основном они слабы.
Стоит это признать, и мы начнем осознавать, что Достоевский также понял «волшебную» психологию «неистового человека». На первый взгляд Рэймонд Моррис, Артур Хосейн, Иэн Брейди, казалось бы, имеют мало общего со Свидригайловым и Ставрогиным; это потому, что Достоевский пытался подавлять элемент слабости и лени в своих злодеях. Когда это принято во внимание, Ставрогин неожиданно начинает казаться более похожим на Морриса или Брейди.
Основной персонаж «Бесов» - не Ставрогин, а революционер и нигилист по имени Петр Верховенский, списанный с реального нигилиста Сергея Нечаева. Нечаев (1847-1883) был, возможно, самым отчаянным и основательным революционером в свое время, человеком, который восхищался разрушением самим по себе. Он заявлял, что имеет «вполне недоброжелательный проект... полного уничтожения». «Испорченный священник», он ускользнул с факультета богословия в Санкт-Петербурге, оставив записку, объясняющую, что он арестован секретной полицией и сослан в некое отдаленное место. Это был быстрый способ создать репутацию революционера; в то время ему был двадцать один год. В Швейцарии он убедил старого революционера Бакунина, что бежал из Петропавловской крепости и был посланником революционного комитета, и Бакунин дал ему бумагу, утверждающую, что он был членом номер 2771 Мирового Революционного Союза. Вернувшись в Россию, он организовал несколько «пятерок», в которых подразумевалось подчинение ему без вопросов. (Группы не контактировали друг с другом; они зависели от Нечаева, который координировал их.) Студент по фамилии Иванов, член московской группы, проявил признаки недоверия к авторитету Нечаева; Нечаев немедленно приказал казнить его и приказал четырем остальным членам группы осуществить это. В этом происшествии был весь Нечаев, который нажал на курок. Когда тело Иванова было найдено в пруду несколько дней спустя, Нечаев решил снова сбежать, а его сторонники были арестованы и отданы под суд; случай вызвал огромную сенсацию, и на время дурная слава Нечаева затмила славу Бакунина и Герцена.
Когда он вернулся в Женеву, его абсолютная жестокость и ярость вызвала отчуждение остальных русских эмигрантов-революционеров; после пребывания в Лондоне он вернулся в Женеву, и русская полиция преуспела в его экстрадиции - в 1872 году - как нарушителя общественного порядка. Он провел оставшиеся девять лет своей жизни в Петропавловской крепости, но даже в этой неприступной тюрьме он успешно обратил некоторых из своих охранников на дело революции и использовал их для того, чтобы установить связь с революционной группой под названием «Народная воля», которая планировала убить царя Александра II. Группа хотела высвободить Нечаева, но у них не было достаточного количества ресурсов, чтобы спланировать два больших удачных дела; типично, что Нечаев сказал, чтобы они забыли о нем и сконцентрировались на угнетателе. Александр был убит (бомбой, на которой также подорвался убийца) в марте 1881 года. Связь между Нечаевым и «Народной волей» стала известной; среди охраны провели чистку, и Нечаева засунули в глубочайшие подземелья, где он умер от цинги два года спустя в возрасте тридцати пяти лет.
Портрету Нечаева, сделанному Достоевским, недостает свирепости и запутанности оригинала. Верховенский - это «имитация Ставрогина», он подобострастно поклоняется ему; Нечаев никем не восторгался. Верховенский слаб, тщеславен, глуп и неучтив и лишен безрассудного напора, характерного для Нечаева. Нечаев принадлежал, вероятнее всего, к «доминирующим 5%»; Верховенский - это шутовская посредственность. С другой стороны, Достоевский сделал блестящий набросок «революционного круга». Молодые и полные энтузиазма студенты, забытые своими родителями, ищущие, во что бы поверить, - и более старший мужчина, страдающий из-за того, что его чувство собственного достоинства ущемлено. Список убийств довольно близко следует за нечаевским убийством Иванова.
Параллели между Россией в 1860-е и 70-е, и Америкой в 1960-е и 70-е слишком очевидны, чтобы их не заметить: революционные беспорядки, сконцентрировавшиеся вокруг эмансипации и гражданских прав, политические убийства общественных деятелей, молодежь, ищущая причину, крайности несгибаемого консерватизма и нигилистического радикализма. Убийство Иванова произошло в 1869 году. Ровно сто лет спустя американский эквивалент этого случая произошел в Каньоне Бенедикт, Южная Калифорния. Под конец того года Чарльз Мэнсон добился такой же неоднозначной известности, как Нечаев, и его лицо с гипнотизирующими глазами пристально смотрело с обложки журнала «Лайф».