Инсбрукская волчица

Конвойный распахнул дверь, и я увидела Эрика, сидевшего за столом. Он был в летней рубашке с коротким рукавом. Лёгкая куртка, снятая из-за жары, висела на спинке стула. Лицо у брата было невозмутимое. Он барабанил пальцами по столу и скучающе обводил взглядом серые казённые стены.

Конвойный впустил меня в комнату, а сам вышел. Едва дверь захлопнулась, я бросилась к Эрику на шею. Мы обнялись, и я почувствовала, как к моей безумной радости примешивается тоска – ведь следующее свидание разрешат лишь через месяц. От смятения чувств я не могла говорить, и лишь прерывисто вздыхала.

– Тихо, тихо, девочка, – улыбнулся брат. – Не рви нервы понапрасну. Как ты изменилась, Ники. Худая, ужас!

– Может быть, – растерянно сказала я.

Эрик вынул из внутреннего кармана пиджака зеркальце и подал его мне. В первый раз после ареста я смотрелась в зеркало. Кошмар какой! Маленький кусочек стекла отражал лицо по частям. Но всё равно было видно – я стала изжелта-бледной, как человек, перенесший тяжёлую болезнь. Под правым глазом видна тёмная впадина. Кто бы сейчас узнал во мне прежнюю красавицу Ники? Только теперь я заметила мозоли и ссадины, покрывающие мои руки. Возникло гадливое ощущение, что всё тело гниёт заживо.

– Ну, как у тебя дела? – мягко спросил брат.

– Да ничего, – сказала я, вытирая набежавшие слёзы. – Спасибо вам, пока живая. Худо-бедно, но кормят, с голоду не умираем. Газеты читать приносят. А у вас что нового?

– Всё как обычно, – пожал плечами Эрик. – Барнабаш наконец-то закончил школу. Никто уж не верил, что такое чудо возможно! Он частенько гостил у Тимеи, а её мальчишки недавно пошли в школу. Представляешь, чему бы он их там обучил?

– Кто знает, – засмеялась я. – Он же не всегда был таким лоботрясом. Сначала считался вполне хорошим учеником, а потом только начал бездельничать.

– Знакомая история. Представляешь, как бы удивились мои педагоги? Они ведь меня ставили всем ученикам в пример, и имя моё до сих пор красуется на школьной доске почёта…Виктор особо не блистал, но и отъявленным шалопаем не был.

Тут я перебила брата. Вспомнились его странные намёки в письме к Зигель.

– Эрик, – быстро спросила я, – ты писал Анне, что Йодль помог разоблачить тех самых полицейских. Как это произошло? Ты мне не говорил.

– Приходилось скрывать это. В письме всего не напишешь – здешнее начальство наверняка всё читает. Если бы не Йодль, ты бы, скорее всего, не дожила до дня суда. Так бывает в жизни, девочка – друзья предают, а враги помогают.

Эрик начал рассказывать, и я слушала, затаив дыхание. Видно было, что брат устал хранить это дело в секрете, и теперь ему хотелось выговориться.

***

Рассказ Эрика.

Зима выдалась довольно ранней. Декабрь только начался, но на улице было холодно. Землю покрывала тонкая пленка снега. Уже третий день в городе отчаянно выл ветер, ломая ветки деревьев и срывая шляпы с прохожих. В эту промозглую погоду гулять не особенно хотелось, но мне надо было отнести в редакцию рукописный перевод документов, где их останется только напечатать и оформить в надлежащем виде. Собственно, я работал на дому, занимаясь корректурой и переводами. Это было довольно утомительно – просматривать кипу листов и выявлять там опечатки, ошибки. К концу дня у меня уже затекала спина, болели глаза, голова отказывала. Стоит ли говорить про вечно синие от чернил пальцы?

Жили мы бедно. Дом маленький, убогий, весь в уродливых заплатах – так когда-то отец латал дом, чтобы зимой не продувало, а зимой было холодно – всегда мы были вынуждены тепло одеваться. Забор наш покосился местами, ворота ржавели. Двор маленький, но там вполне умещались пёс, птичник и небольшой огород. В последнее время всё хозяйство было на мне, поскольку братья и сёстры давно разъехались кто куда. Теперь в этом доме жили только Барнабаш, да я. Но младший брат был балбес, каких ещё поискать – вечно забывал сделать что-то важное, у него постоянно то куры, то пёс ходили голодными, хотя именно он больше всех хотел собаку-гиганта. Пёс вырос дурным, под стать младшему братцу, и, похоже, Барнабаш нашёл себе родственную душу.

В этот день я дома не застал ни собаки, ни младшего брата. Видимо, они ушли гулять. Однако стоило мне зайти на порог, я почувствовал, что дома кто-то есть. Я чуть приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Красть у нас, в общем-то, и нечего – кому нужна ветхая мебель и довольно дрянные вещи? Через небольшой угол обзора можно было подробно рассмотреть и нашу гостиную, служащую мне рабочим и спальным местом – здесь всё мало чем отличалось от обстановки в других комнатах. Сама же гостиная была просторная, но довольно низкая, и фанерный потолок, так и повисший над головой, создавал какую-то гнетущую, давящую обстановку. Мебели было мало – старенький шкаф, поеденный жучком, стол на хилых ножках, да прохудившаяся кровать, которую я подпёр кирпичом посередине, чтоб не провалилась окончательно. Обои были изодранные, обветшалые и казалось, держатся на одном лишь честном слове. Барнабаш жил в соседней комнате, такой же обшарпанной и мрачной, как все остальные. Даже странно, как восемь человек могло уместиться в таком маленьком домике. Однако мы умудрялись не только жить здесь, но и строить далеко идущие планы. Может быть, после выпуска Барнабаша из школы, я, наконец, смогу заняться ремонтом. Если не считать затрат на учёбу младшего брата, получаю я довольно-таки хорошую зарплату, да и вряд ли бы мы без денег протянули мою учёбу в университете. В те года учителя всячески нахваливали мою способность к науке, особенно к литературе и иностранным языкам. Я знал не только немецкий, но и некоторые славянские языки, что позволяло существенно расширить горизонт моих возможностей.

Осторожно войдя в дом, я застыл. В гостиной на диване сидел не кто иной, как инспектор Йодль. Это был мужчина лет сорока пяти, роста небольшого, и не сказать, чтобы прям толстяк, но брюхо было видно невооружённым глазом. На его тщательно выбритых щеках виднелись небольшие ссадины. Причёска всё та же – короткий ёжик чёрных с проседью волос. Его круглое, немного морщинистое лицо было довольно флегматичным, сам он смахивал на мастера средней руки какого-нибудь производственного цеха, в силу возраста потерявшего былую форму и хватку. Взгляд его светлых, близко посаженных глаз, был вечно сосредоточенным, при этом он постоянно водил ими из стороны в сторону, словно намереваясь выискать что-то. С виду и не скажешь, что это многоопытный сыщик, работающий в полиции вот уже два десятка лет, и раскрывший множество запутанных дел. Когда-то наша семья изрядно попортила ему кровь, потому теперь он нас держал на прицеле. После ареста Ники он часто напоминал о себе, хотя в последнее время он как-то утратил к нам былой интерес, очевидно, поняв, что мы ничего не знаем о том, куда Ники спрятала краденые драгоценности.

– Добрый день, господин Фенчи, – поздоровался он, привстав.

При этом его даже не смущало то, что он проник в наш дом в отсутствие хозяев и без санкции на обыск. Этот нахальный сыщик нравился мне всё меньше.

– По какому праву вы вламываетесь в наш дом? – я с порога перешёл в атаку, – без постановления на обыск и без нашего согласия! Вы прекрасно знаете, что это незаконно. Убирайтесь!

Я всё ещё был зол на инспектора за то, что допрашивал нас до почти полного изнеможения, и в итоге довёл Тимею до нервного срыва.

– Полно, голубчик, полно, – он миролюбиво поднял руки. – На то, чтобы, как вы выражаетесь, «вломиться» в ваш дом, у меня должна была быть веская причина, иначе… – он сознательно недоговаривал, пытаясь спровоцировать меня на новую вспышку агрессии.

– Какая такая причина? Мало того, что благодаря вам мы теперь как на иголках, так теперь вы сюда ломитесь без спросу! Вон!

– Полно кричать, юноша, – усмехнулся Йодль, – у меня нет никакого намерения обременять вас своим присутствием, но прежде хотелось бы вам кое-что рассказать. Видите ли, ваша сестра Николетт, с тех пор, как была арестована, не созналась в разбое, в частности, в том, куда спрятала краденое. Я думаю, она и вам не сказала. Она упряма весьма, и это может плохо кончиться для неё. До меня дошли сведения, что арестованная Фенчи терпит много грубости от наших будапештских коллег. И, похоже, движет ими исключительно корыстный мотив.