Страница 21 из 37
– Я оставил её Биатриче.
Екатерина, склонив голову, заглядывала в маленькие голубиные глазки. Тёплые розовые лапки топтали ей пальцы, просунутые в клетку.
– Вы понимаете, что ждёт вас в Москве? – спросил Раффаеле.
– Я не хочу думать. Мне нужно быть там.
В компании время потекло быстрее – путь от станции до станции сократился. О чём только не говорили они, пока карета мчалась мимо густо-зелёных сосен и елей, мимо берёз и осин с радостно-яркими сентябрьскими кронами! Раффаеле рассказывал Екатерине о Неаполе, о пенных волнах залива, омывающих Молочные горы, об усыпанном апельсинами саде за окнами его виллы, о руинах Амфитеатра Помпеи под тенью пиний. А Екатерина делилась с ним воспоминаниями о Бежецкой земле, о берёзовой роще и зеркальном её отражении в глади пруда, о детских играх с крепостными девочками, об учебе Александра в кадетском корпусе и безумном их приключении в Духов день 1807 года.
Дорога бежала и бежала. Всё дальше оставался Петербург с гранитными набережными, великолепными дворцами и особняками, с переменчивым небом и северным солнцем. Всё ближе становилась Москва…
Навстречу попадались вереницы экипажей. На станциях приходилось часами ожидать лошадей. В сторону Москвы ехали только почтовые кареты и фельдъегери.
К ночи добрались до Валдая.
Хозяин постоялой избы перешёптывался у окна с дочкой – дородной круглолицей девкой, когда барышня и герцог ужинали вместе за одним столом:
– Как думаешь, кто они друг другу?
– Супружники. Нет?
– А комнаты-то разные взяли.
Шушуканье их долетало до ушей Екатерины. Она смотрела на Раффаеле и с досадой комкала салфетку.
– Жаль, что мы с вами не похожи и не сойдём за родственников! – она бросила недоеденную кулебяку. – Доброй ночи вам!
Он простился с нею одним поклоном – без нежностей. Подозвал девку, попросил подать ячменных зёрен для голубя.
Наутро они отправились на станцию. Поднялись по ступеням в тёплый бревенчатый дом, и Раффаеле отворил дверь – пропустить Екатерину.
На столе кипел самовар – труба гудела, выпуская клубы горячего дыма. Отставной генерал… Сергей Степанович мешал ложкой чай, подпирая кулаком сдобренную сединой голову.
Екатерина спряталась за плечо Раффаеле:
– Там Ильины! Семья Александра! Я не могу показаться им. Они не должны видеть меня с вами.
Евдокия Николаевна обнимала шалью дремлющую Веру. Восьмилетний Костя спал на лавке под отцовской шинелью – головой на коленях сестры.
– Но вы можете узнать вести от них, – Раффаеле приподнял ярко-чёрные полоски бровей.
– Дверь, господа, затворите! Избу остудите! – крикнул голос смотрителя. Екатерина убрала ногу с порога.
– Прошу вас, займите их, а я подойду к смотрителю. За вами они меня не заметят. Постарайтесь узнать, куда они едут и есть ли новости об Александре.
Раффаеле прошёл в дом.
– Могу ли я ждать за вашим столом?
– Ради Бога, – ответил Сергей Степанович.
Герцог подвинул стул и сел напротив генеральши и детей, закрыв собою смотрителя. Вера застенчиво хлопала сонными глазами, Евдокия Николаевна улыбалась. Костя, как мёртвый, не поднимал кудрявой головы с Вериных колен.
Екатерина пробралась к смотрителю, закрываясь полями шляпки.
– Вы путешествуете по России в такие опасные времена, господин герцог? – послышался за её спиной голос Евдокии Николаевны.
– Я еду на войну, – ответил Раффаеле.
Генерал окинул ироничным взглядом его тёмно-коричневый каррик с тройной пелериной, белые панталоны, заправленные в сапоги с каблуками, касторовую31 шляпу в руках с «квакерской» пряжкой, подбитую изнутри белым шёлком.
– Хотите примкнуть к ополчению? – спросила Евдокия Николаевна.
– Да. К о-поль-ченью.
Веру насмешил иностранный выговор герцога. Она улыбалась, поглядывая на матушку.
Городок окружали живописные высокие холмы, поросшие сосняком, ельником и низкими пушистыми кустиками – по-летнему зелёными и усыпанными золотыми крапинками. Погода налаживалась: синее небо с маленькими кучками облаков казалось здесь по-особенному сухим.
Четверню запрягли – и Екатерина разместилась в карете рядом с голубиной клеткой, у окна. Стала ждать Раффаеле. По пустому двору, утоптанному копытами, гуляли смотрителевы куры, раскапывали лапками землю, выклёвывали дождевых червей.
Наконец, он появился. На ходу надевая шляпу. Со связкой баранок на локте.
– Ну что, сеньор Раффаеле?
– Они едут в Сан-Пьетробург. Генерал сказал, что французы за сто вёрст от Москвы, а русская армия располагается сейчас у города Вья-зьо-мы.
– Значит, они отступают. Нам следует ехать в Москву, чтобы встретиться с русской армией.
Колокольчик зазвякал в такт лошадиному шагу.
– А что Александр? Они получали известия о нём после двадцать шестого августа?
– Они ничего не знают о судьбе подпоручика, – Раффаеле покрутил большим и указательным пальцем. – Я сказал, что знаком с их сыном. Они не получали вести о нём.
– Не знают? Он не написал к ним, что ранен? Верно, и друзьям запретил писать. Узнаю́ подпоручика Ильина.., – Екатерина вздохнула. – А вы не рассказали им?
– Вы не дали мне право.
– Вот и хорошо. А отчего семье генерала долго не дают лошадей?
– Они не едут на почтовых. В Москве нет лошадей. Все покинули город. Ильины приехали ночью и не нашли свободных комнат. Они всю ночь провели на станции, не спали.
– Почему же они не поехали в Бежецкое имение? Неужто из опасений, что, если Москва погибнет, Наполеон пойдёт на Петербург через Тверскую губернию? Боже сохрани!
Екатерину тошнило от мысли, что очерствелые бонапартовские приспешники будут топтать ногами Бежецкую землю. Её землю! Будут мыть коней в её милом пруду, мутить в нём воду. Будут отлавливать Чубаровских кур и жарить для своей голодной утробы. На их, Чубаровых, кухне! Будут жечь стройные берёзки; их, Чубаровых, родной дом, Ильиных дом, – как жгли в Смоленске. И называть Бежецк – Францией!
Как она понимала безумное рвение Александра биться с врагом! Пусть с раненой головой, пусть с одной здоровой рукой, пусть на одной ноге – только остановить их любой ценой, не отдать французу ни горсти русской земли! Не отдать Бонапарту родного имения с берёзками, прудами и парками! И Бежецка – с завораживающими душу куполами, с тихими улицами и ровными, низкими зелёными берегами размеренной Мологи!
Они выехали из Валдая на высокую гору, откуда из окна далеко виднелись холмистая местность с летне-зелёной травой и край озера, отражающего синеву небес. Яркое оранжевое зарево разливалось по горизонту с востока и юго-востока, окутанное серым туманом.
Подъезжая в вечерней темноте к Вышнему Волочку, они снова увидели это зарево на юго-востоке. Казалось, что на звёздном ночном небе появилось третье светило. Солнце давно село, серп луны выглядывал из-за плывущих облаков; и что-то новое, непонятное, рассеивало оранжевый слабый свет вдали на краю неба – в стороне Москвы.
Глава II
Ранним утром 6-го сентября экипаж Екатерины въехал в её родную деревню ровной двухколейной дорогой среди широких зелёных лугов. Кое-где до сих пор цвели запоздалые ромашки и сочно-розовые головки клевера-долгожителя. За воротами открылся вид на фасад старенького каменного дома с деревянным жёлтым крыльцом и большими окнами, украшенными резными синими наличниками. Слева от дома тянулись к синеве сентябрьского неба шафрановые верхушки берёзовой рощи. Справа дикий сад слепил гроздьями лесной рябины и пестрил осенними листьями. На яблонях и липах, как проседь, проглядывала желтизна, а зелень прозрачностью напоминала о приближении осени.
В имении Чубаровых жила сирота Лиза Лужнина. Её отец, мелкопоместный дворянин Ярославской губернии, был давним другом Ивана Дмитриевича. Три года тому назад Лиза осталась одна. Первой пожалела сироту юная Екатерина. Она и убедила отца и мать взять девочку на попечение.
31
из бобрового фетра.