Страница 10 из 22
Моё сердце пропустило удар. Потом ещё один. А затем все они настигают меня одновременно, беспорядочные удары, накладывающиеся друг на друга, маленькое дикое животное, запертое в моей груди и пытающееся вырваться на свободу.
Я понятия не имею, что я здесь делаю. Ни малейшего понятия. Но Эрик стоит прямо передо мной, уличный фонарь мягко светится за его головой, теплый весенний ветерок мягко дует между нами, и что-то щелкает внутри меня.
Да. Хорошо.
— Вообще-то, — говорю я, и хоть мои щеки горят, хоть я и не могу смотреть ему в глаза, хоть я и переминаюсь с ноги на ногу и думаю о побеге, это самый смелый момент в моей жизни. Смелее, чем переезд сюда без Мары и Ханны. Смелее, чем в тот раз, когда я зацепила того полузащитника из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Просто смелее. — Вообще-то, если ты не против, я бы предпочла пропустить Статен-Айленд и просто поехать к тебе.
Он долго изучает меня, и мне интересно, может быть, он не может до конца поверить в то, что я только что сказала, может быть, его мозг также пытается наверстать упущенное, может быть, это кажется ему таким же необычным, как и мне. Затем он кивает один раз, решительно. — Очень хорошо, — говорит он.
Прежде чем мы начинаем идти, я вижу, как его горло качается.
Глава 7
Сейчас
На бумаге я должна быть довольна.
После нескольких недель иногда убийственной, часто угрюмой, сильной ярости я, наконец, сказал Эрику, что лучше рискну и упаду в шахту лифта — в стиле императора Палпатина из "Возвращения джедая", — чем проведу с ним ещё одну минуту. Я сказала ему, и, судя по тому, как сжались его губы, ему было очень неприятно это слышать. Теперь его глаза закрыты, и он прислонился головой к стене. Что, учитывая его сдержанные нордические гены, вероятно, эквивалентно обычному человеку, вставшему на колени и ревущему от боли.
Хорошо. Я смотрю на линию его подбородка и горло, запрещаю себе вспоминать, как весело было вгрызаться в его колючую, небритую кожу, и думаю немного свирепо: Хорошо. Хорошо, что он сожалеет о содеянном, потому что его поступок был плохим.
На самом деле, я должна быть довольная. И я довольна, если не считать этого тяжелого, скручивающего чувства внизу живота, которое я не сразу узнаю, но заставляет меня вспомнить о том, что Мара сказала мне вечером после моей ночи у Эрика. На том конце связи Ханна отключилась, предположительно, когда упавшая сосулька оборвала интернет-кабель, соединяющий Норвегию с остальным миром, и на линии были только мы двое.
— Он пытался мне позвонить, — сказала я. — И он написал мне, спрашивая, можем ли мы поужинать сегодня вечером. Как будто ничего не случилось. Как будто я слишком глупа, чтобы понять, что он сделал.
— Чертова наглость. — Мара была в ярости, её щеки покраснели от гнева, почти так же ярко, как её волосы. — Ты хочешь поговорить с ним?
— Я… — Я вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Нет. Я не знаю.
— Можно на него наорать. Разорви его на кусочки. Может быть, пригрозить ему судебным иском? То, что он сделал, незаконно? Если да, то Лиам — адвокат. Он будет представлять тебя бесплатно.
— Разве он не занимается странными делами налоговой корпорации?
— Эх. Я уверена, что закон есть закон.
Я влажно рассмеялся. — Разве ты не должна сначала спросить его?
— Не волнуйтесь, он, кажется, физически не в состоянии сказать мне «нет». На прошлой неделе он разрешил мне повесить колокольчики на крыльце. Вопрос в том, хочешь ли ты поговорить с Эриком? Или лучше забыть о нем и притвориться, что его никогда не существовало?
— Я… — Я думала о том, как была с ним прошлой ночью. А потом, позже, об обнаружении того, что он сделал. Могу ли я забыть? Могу ли я притвориться? — Я хочу поговорить с Эриком, с которым я ужинала. И завтракала. Прежде чем я узнала, на что он способен.
Мара печально кивнула. — Ты могла бы взять трубку, когда он позвонит в следующий раз. И встретиться с ним лицом к лицу. Потребовать объяснений.
— Что, если он посмеется над этим, как над тем, чего я должна была ожидать?
— Вполне возможно, что он пытается позвонить тебе, чтобы признать свой поступок и извиниться, — задумчиво сказала она. — Но, может быть, это было бы ещё хуже. Потому что тогда ты будешь знать, что он точно знал, какой вред причиняет, но всё равно пошел на это.
Думаю, это точно. Думаю, именно поэтому я ненавижу извинения Эрика, и поэтому я ненавижу то, что он не смотрел на меня несколько минут. Мне интересно, осознает ли он, что из-за жадности разрушил то, что могло бы быть прекрасным. И если это так, то я не выдумала: ночь, которую мы провели вместе, была такой особенной, как я помню, и он всё равно выбросил её в мусоропровод — в стиле принцессы Леи из «Новой надежды».
— Я видела, как Дания выиграла у Германии, — говорю я, потому что это предпочтительнее альтернативы. Тишина и мои очень громкие мысли.
Он поворачивается ко мне и выдыхает смех. — Действительно, Сэди?
— Ага. Две… нет, три ночи назад. — Я смотрю на свою руку, сдирая то немногое, что осталось от лака для ногтей, нанесенного на прошлой неделе. — 2:1. Так что, возможно, ты был прав в отношении Нойера…
— Действительно? — повторяет он, на этот раз резче. Я игнорирую его.
— Хотя, если ты помнишь, когда мы ели мороженое, я признала, что его левая нога слабовата.
— Я помню, — говорит он немного нетерпеливо.
Бог. Эти мои ногти просто смущают. — Даже тогда это, вероятно, было больше связано с исключительно хорошей игрой Дании…
— Сэди.
— И если вы, ребята, сможете поддерживать этот уровень игры какое-то время, тогда…
Из его угла лифта доносится какой-то шорох. Я поднимаю взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эрик присел передо мной на корточки, его колени касаются моих ног, глаза бледные и серьезные. Моё сердце кувыркается. Он действительно выглядит похудевшим. И, может быть, немного похоже на то, что последние несколько недель у него не было лучшего сна в его жизни. Его волосы отливают золотом в свете аварийного освещения, и на поверхность всплывает краткое воспоминание о том, как он дергал их, когда он…
— Сэди.
Что? Я хочу кричать. Что ты ещё хочешь? Вместо этого я просто смотрю на него, чувствуя, что лифт снова сжался, на этот раз до кармана между моими и его глазами.
— Прошли недели, и… — Он качает головой. — Пожалуйста, мы можем поговорить?
— Мы разговариваем.
— Сэди.
— Я говорю всякую ерунду. А ты говоришь всякую ерунду.
— Сэди…
— Хорошо, хорошо: ты был прав насчет Нойера. Счастливый?
— Не особо, нет. — Он смотрит на меня молча несколько секунд. Затем он говорит спокойно и серьезно: — Прости.
Это неправильно. Я чувствую, как волна гнева поднимается по моему позвоночнику, сильнее, чем когда я узнала о его предательстве. Во рту появляется горький, кислый привкус, когда я наклоняюсь вперед и шиплю: — Я ненавижу тебя.
Он ненадолго закрывает глаза, смирившись. — Я знаю.
— Как ты мог это сделать, Эрик?
Он глотает. — Я понятия не имел представления.
Я смеюсь. — Серьезно? Как… как ты посмел?
— Я беру на себя полную ответственность за то, что произошло. Это была моя вина. Я… Мне понравилось, Сэди. Очень. Настолько, что я совершенно неправильно понял твои сигналы и не понял, что ты не поняла.
— Ну, то, что ты сделал, было… — я резко останавливаюсь. Мой мозг останавливается и наконец-то осмысливает слова Эрика. Понравилось? Неверно? Что это хотя бы значит? — Какие сигналы?
— В ту ночь я… — Он кусает внутреннюю часть щеки и, кажется, обращается внутрь себя. — Это было хорошо. Я думаю… Должно быть, я потерял контроль.