Прошлое в наказание

Сколько раз я слышал такие речи. Что я должен был ему ответить? Что этого нет? Все это присутствовало в нашей действительности.

– К сожалению, то, что вы говорите, имеет место… У реформ была совсем иная цель. Дать людям новые возможности. Надеюсь, вы понимаете… – Господи, каким языком я пытался объяснить расхождение между тем, что хотели, и тем, что получилось на четвертом году после событий августа девяносто первого. Убогие слова ужасали, но я продолжал. – Непросто изменить такую огромную страну. Многое невозможно было предусмотреть заранее. Власть пытается исправить ситуацию. Но это потребует времени.

«Как все-таки влияет на язык то, чем занимается человек, – размышлял я позже, направляясь домой на метро. – Чиновная жизнь оборачивается канцелярщиной в мозгах. Кого-то это устраивает, но только не меня. Не хочу, чтобы мои мозги вконец заканцелярились!» Я не слишком представлял себе, как добиться подобного результата, но страстно желал его.

Через несколько дней меня попросил зайти Александр Николаевич Яковлев, тот самый, которого частенько называли архитектором перестройки. Его кабинет располагался в здании, стоящем ближе к Кремлю, неподалеку от Гостиного Двора. Александр Николаевич, неспешный, обстоятельный, с доброжелательными умными глазами, поднялся мне навстречу, пожал руку, усадил за длинный стол, примыкающий к его рабочему столу, сел напротив. Принялся расспрашивать про житье-бытье. Это была его манера – никогда не выплескивать на человека соображения или просьбу сразу. Я честно отвечал, что весьма опечален событиями в Чечне. Александр Николаевич помрачнел: «Да, там нехорошо получилось. Совсем нехорошо». Помолчал, потом заговорил о своем. Он просил помочь с созданием партии.

– Социальной демократии, – окая, пояснил он. – По сути, социал-демократической. Но как-то не хочется, чтобы «социал» расшифровывали как «социалистической». Съезд намечен на февраль. Нужна программа партии. Ее вариант подготовили, но мне он не нравится. И все другие документы надо поправить. Беретесь?

Я согласился.

– Вот и хорошо, – все так же окая, высказал свое одобрение Александр Николаевич. – Тогда начнем не откладывая. Программа должна отражать наше внимание к человеку, то, что люди – главное для нас.

– Значит, надо начать с раздела «Человек», потом поставить раздел «Семья», потом «Общество», а в конце – «Государство».

– Пожалуй, так и стоит сделать, – задумчиво изрек Александр Николаевич. – Вы набросайте первоначальный вариант, мы его обсудим и доработаем. Если будет в этом необходимость, – добавил он с очень хитрым видом.

Через два дня я принес Яковлеву первый вариант программы. Он тут же принялся читать его – взял в руки распечатку, сделанную на матричном принтере, расположился поудобнее в кресле в комнате отдыха, поначалу прочитал от начала до конца, а потом, поделившись соображением: «В целом неплохо», начал обсуждать каждую строку. Хорошо, что передо мной лежал второй экземпляр, и я делал пометки, иначе бы я не запомнил всех его замечаний и пожеланий. Их набралось многовато. Поскольку время поджимало, исправлениями пришлось заниматься в субботу и воскресенье. В итоге понедельник принес куда меньше новых замечаний и пожеланий. Но они были, и потому вновь пришлось напрягать мозги. К пятнице появился вариант, устраивающий Александра Николаевича. Его распространили для обсуждения среди будущих членов партии.

Секретарем у Яковлева работала Таня Платонова, приветливая блондинка лет сорока пяти, худенькая и весьма энергичная. Я приходил к Александру Николаевичу в конце рабочего дня, когда он считал себя свободным от основного занятия – реабилитации жертв политических репрессий. Как-то, когда я покидал его кабинет, Татьяна предложила мне:

– Олег, давай выпьем.

– Давай, – охотно согласился я.

Она быстро накрыла небольшой стол, стоявший у окна перед ее рабочим столом: нехитрая закуска, бутылка вина, стаканы. Мы сели за этот стол, понемногу выпивали, разговаривая о самых важных событиях последнего времени. Неожиданно открылась внутренняя дверь, и из своего кабинета вышел, прихрамывая после давнего ранения, Александр Николаевич, направлявшийся домой. Увидев нас, остановился.

– А что это вы тут делаете? – Неподдельное удивление застыло на его округлом лице.

– Выпиваем, – признались мы с Татьяной.

– А я тоже хочу, – с какой-то детской непосредственностью, привычно растягивая букву «о», проговорил Александр Николаевич и сел рядом с нами.

Это повторялось не один раз: Таня предлагала мне: «Давай выпьем». – «Давай», – соглашался я. Она быстро накрывала небольшой стол, и мы приступали. В какой-то момент дверь в кабинет открывалась, выходил, Александр Николаевич, увидев нас, останавливался и после дежурного вопроса «А что это вы тут делаете?» – присоединялся к нам.

Его привлекала вовсе не возможность выпить, а поговорить в непринужденной обстановке. Хотя он и пил вино вместе с нами. Поначалу меня удивляло то, что Яковлев, у которого в кабинете стоял большой стол для совещаний, спокойно вмещавший двенадцать человек, а в комнате отдыха имелся еще один стол, человек на шесть, сидел с нами за небольшим столом, метр на метр, в приемной. Но его это нисколько не волновало. Ему нужно было общение. Он расспрашивал о том, что прежде всего волнует людей, как они относятся к таким важнейшим вещам, как свобода, права человека, частная собственность, что говорят о власти? Он обсуждал с нами события, происшедшие накануне. Ему интересны были разные мнения.

Порой Александр Николаевич вспоминал примечательные события из своей жизни. Однажды рассказал о Двадцатом съезде КПСС, на котором тогдашний Первый секретарь партии Никита Сергеевич Хрущев сделал доклад, осуждавший культ личности Сталина:

– То, что говорил Хрущев, не умещалось в голове. Глубокая тишина стояла в зале. Не слышно было ни скрипа кресел, ни шепота, ни кашля. Никто не смотрел друг на друга – то ли от невозможности происходящего, то ли от смятения. Все пребывали в шоке.

Именно тогда у Яковлева появились первые сомнения в правильности курса КПСС, а позже, при Брежневе, его критическая позиция обернулась почетной ссылкой послом в Канаду. Наказать жестче не посмели – Яковлев был фронтовиком, инвалидом войны, сполна доказавшим преданность Родине. Именно подробное знакомство с жизнью людей в Канаде завершило формирование Александра Николаевича как реформатора.

В один из таких разговоров за стаканом вина Яковлев рассказал о том, как в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году предложил Горбачеву разделить КПСС на две части: консерваторов и реформаторов. И тем ввести двухпартийную систему. Горбачев, услышав подобные речи, замахал руками: «Да как ты можешь предлагать такое?! Партия – основа страны!» Осенью девяностого, когда стало ясно, что серьезные преобразования неизбежны, Яковлев повторил Горбачеву свое предложение о разделении КПСС на две партии. К тому времени уже существовала Демократическая платформа в КПСС, созданная «снизу», без всякого участия Центрального комитета КПСС – она объединила тех самых реформаторов, на которых рассчитывал Яковлев. На этот раз Горбачев благосклонно воспринял идею, но сказал, что следует немного подождать. История ждать не стала – август девяносто первого положил конец правлению КПСС. Но если бы Горбачев согласился в девяностом году на разделение партии, судьба СССР, скорее всего, сложилась бы по-другому.

«Вот она, роль личности, – подумал я тогда. – Бывают такие моменты, когда от решения одного человека зависит будущее страны, да и других стран. Горбачев мог спасти СССР, меняя партийную систему. Гитлер мог отказаться от похода на СССР, а Наполеон – на Россию. Таких ключевых моментов наберется немало, когда человек, отвечавший за страну, выбирал худший вариант… Впрочем, об этом хорошо размышлять, когда худший вариант стал уже историческим фактом», – подвел я итог.

Учредительный съезд Российской партии социальной демократии состоялся в намеченный день. По предложению Александра Николаевича меня включили в руководящий орган партии. Я не стал отказываться. Мне были симпатичны и председатель партии, и люди, окружавшие его. Тем более что все равно предстояло с ними работать – Филонов поручил мне заняться предстоящими в декабре выборами в Думу. Программа была принята без каких-либо замечаний. Обстоятельный товарищеский ужин стал весьма достойным завершением съезда. Я смог убедиться, что из регионов приехало немало вполне адекватных людей, с которыми не стыдно было делать одно дело. И что кухня в Деловом центре на Красной Пресне может радовать.