Страница 20 из 42
Мы встретились с ними в кафе, которое содержала армянская семья. Здесь успели навести порядок, устраняя следы погрома, но стекла в трех больших окна были разбиты. С десяток человек сидели за сдвинутыми столами, в основном немолодые мужчины. Их лица были сумрачны, темные глаза смотрели на нас вопрошающе, с недоверием и тревогой.
– Они избили нашего парня за то, что он ухаживал за русской девушкой, – начал рассказывать один из них, похоже, самый старый. – Сильно избили. А его товарищи отомстили. Понимаете, может, они поступили неправильно. Молодые люди. Горячие. Отомстили.
И тут же зазвучали другие голоса, перебивающие друг друга, спешившие объяснить, как все было на самом деле:
– Да, побили их. Но в ответ. Понимаете, в ответ. А они погром устроили, кафе разнесли, голову одному парню разбили. Теперь требуют нас выселить. А куда мы поедем? Мы бежали из Азербайджана, где нас убивали. Да, там нас убивали – женщин, детей. Мы туда не можем вернуться. Куда нам ехать, скажите?
Потом мы опять встречались с местными, после чего – вновь с армянами. В математике это называется итерацией – повторением какого-либо действия с целью последовательного приближения к искомому решению. Наступил момент, когда нам удалось посадить за один стол представителей обеих сторон.
Хмурые, потупленные взоры, недовольные лица. Никто не собирался начинать разговор. Владимир проявил инициативу.
– Мы с Олегом Евгеньевичем самым внимательным образом выслушали обе стороны и можем совершенно определенно сказать: нет никаких препятствий для того, чтобы представители армянского народа жили здесь. Вам только надо снять все вопросы друг к другу. – Он указал рукой на одну сторону, потом на другую. – Вы должны договориться, как жить дальше. – Глухая тишина была ответом на его слова. И он добавил негромким, но твердым голосом: – Мы не покинем эту комнату, пока вы не договоритесь.
Медленно, словно старый ржавый маховик, начал раскручиваться разговор. Все обвинения, все доводы за и против уже были оглашены. И потому звучали такие речи: «Ну мы не против, чтобы они жили здесь. Но они должны с уважением относиться к тем, кто здесь живет давно. К нашим порядкам». – «Мы относимся с уважением. Мы стараемся соблюдать местные традиции. Правда, молодежь иногда ведет себя неправильно. Шалит. Но и ваши ребята тоже иногда шалят». – «Молодежь надо держать под контролем. А то они многое натворить могут…» – «Да. Молодые люди, кровь кипит. А ума еще нет. Без присмотра старших никак нельзя…»
Конфликт иссяк. Мы с Володей дождались, когда обе группы вернутся к ожидавшим их людям. Примут ли они итог переговоров? Не возобновится ли противостояние? Обошлось. Страсти улеглись. Отказавшись от радушного приглашения хозяев кафе пообедать – не могли мы в той ситуации принимать угощение от одной из сторон, – мы перекусили тем, что нам дали в дорогу, и отправились в Кабардино-Балкарию.
В Нальчике нас ждали, хотя мы приехали поздно. Там все повторилось. Пили за процветание Кабардино-Балкарии и России, за согласие между народами республики, за дружбу русского народа и народов Кабардино-Балкарии, поочередно за здоровье присутствующих. Тостов было много. Я опять перебрал, так что завершение помпезного ужина прошло как-то мимо меня.
Утро было тяжелым – много воды пришлось выпить, чтобы почувствовать себя лучше. Володя наблюдал за мной с легкой улыбкой, он вчера умудрился не перейти плохо уловимую грань, за которой утром следует заслуженное наказание в виде трудноустранимой жажды и резкой головной боли.
В десять состоялась первая встреча в правительстве. А потом еще была череда встреч. Нам и здесь пытались представить благостную картину. Но мы знали, что в этой республике тоже тлели свои проблемы – балкарцы, один из репрессированных народов, считали себя обойденными кабардинцами. Экономика была развалена, как и везде на Северном Кавказе, и потому безработица зашкаливала. Население в массе своей было бедным, а всевозможные начальники – безмерно алчными. Мы смогли пообщаться с руководителями общественных организаций, – об этих встречах Володя позаботился еще в Москве, – и получили нужную информацию. Разумеется, мы не говорили обо всем этом на прощальном банкете, устроенном в нашу честь. Но молчать о таких вещах в отчете о поездке не собирались.
Рано утром, покидая Нальчик, я с вниманием смотрел по сторонам, пытаясь увидеть какие-нибудь достопримечательности, – вчера мы не успели толком познакомиться с городом. Когда я еще попаду сюда? Потом я вспомнил про Настю. И уже скользил равнодушным взглядом по зданиям, проплывающим справа и слева от машины, по большей части заурядным. Я думал о ней. Мне хотелось видеть ее, говорить с ней. Хотелось, чтобы эта женщина была со мной.
Неожиданно открылся вид на горы – этакие громадные сахарные головы, лежащие одна на другой. Эта величавая красота притягивала к себе взор. К ней удачно подходили мощные, ликующие звуки бравурного гимна Евросоюза – главной темы «Оды к радости», четвертой части девятой симфонии Бетховена.
Мы держали путь в Черкесск, столицу Карачаево-Черкесской республики. Там были те же проблемы: свой репрессированный народ карачаевцы, свои вороватые чиновники и свое бедное население. Реальные факты, отражающие ситуацию, – вот что требовалось нам.
Глядя на красивые холмистые пейзажи предгорья, залитые веселым, бездумным солнцем, я опять думал о Насте: что она делает сейчас? вспоминает ли меня? Мне хотелось, чтобы вспоминала. Очень хотелось.
Слева неожиданно повисла в гордом одиночестве округлая вершина, укрытая снегом. Через несколько мгновений я догадался – Эльбрус! Он виделся одногорбым с того места, где мы ехали, и совсем близким: пройди минут двадцать – и ты окажешься около вершины, там, где ослепительно сияет первозданной белизной снег. Но я знал: добираться туда многие часы.
– Олег, – Владимир смотрел на меня с легкой усмешкой, – ты не устал от поездок?
– Нет, – спокойно отвечал я.
– В Москву не тянет?
Я задумался на мгновение.
– Нет… Хотя можно съездить на денек.
– Тебе проще. У меня дома большое семейство. Сегодня утром звонил – соскучились, просят поскорее приехать.
В Москве его ждали жена и двое сыновей. А меня – только Кирилл. Потому хватило бы дня: повидаться с сыном и… навестить Настю.
В Черкесске все повторилось: похожие виды из окна машины, похожие встречи, похожие разговоры. Высокопоставленные чиновники пытались создать благостное впечатление, а те немногие руководители общественных организаций, с которыми все-таки удалось пообщаться, это впечатление разрушали. Мы с Володей склонны были верить последним. В отличие от доблестных чекистов, всячески приукрашивавших ситуацию в своих отчетах, отсылаемых в Москву, мы собирались написать о произволе здешних чиновников, о серьезном межнациональном напряжении, о том, что творят местные бандиты сообща с милицией.
Потом был Майкоп, столица Адыгеи. С городом нас знакомил председатель правительства, официально третий человек в республике – хитрый мужичок, сделавший себе карьеру еще в советские времена. Он уверял, что у них нет никаких межнациональных трений, всюду мир и согласие. Но я-то знал, что это не так.
– Разве заметная часть адыгейцев, как и черкесов, и карачаевцев, не мечтает о Великой Черкессии, занимающей территорию от Каспийского до Черного моря? – вкрадчиво прозвучал мой вопрос.
– Есть такие, – осторожно согласился он. – Так и среди русских есть националисты, мечтающие о восстановлении империи. Мы стараемся противостоять тем, кто проповедует националистические идеи. Их влияние незначительно.
– Тем не менее в вашем законодательном органе таких немало.
– Вы преувеличиваете.
Что я мог ему сказать? Что у меня есть точные данные? На самом деле я опирался на информацию, которой полностью доверял, но которая носила неофициальный характер. Оставалось промолчать. Владимир тоже не сказал ни слова.
Вечером у нас была встреча с Ниной Ковалевой, республиканским депутатом, давним демократическим активистом. Это ее обстоятельные записки, которые она передавала нам каждый раз, когда появлялась в Москве, помогали нам разбираться в истинной ситуации в Адыгее.