Страница 36 из 39
Старик…
Отцу Серафиму осенью 1830 года шел уже 77-й год. Ему оставалось жить менее двух лет.
Старик молитвою чудесной…
Чудесной молитва “Отче наш” названа потому, что ее дал своим ученикам сам Господь Бог Иисус Христос в ответ на просьбу научить их молиться. Он показал им, “как” надо это делать.
Старик молитвою чудесной
Молился тихо предо мной.
Все, кто приходили к старцу, за редким исключением, стояли в сенях, где находился дубовый гроб-колода, выдолбленный для себя самим Серафимом. Там просители ожидали решения своих нужд. Но поэт был допущен в келью и наблюдал, и слышал тихую молитву старца.
“Отец людей, Отец небесный!”
Так начинает поэт рассказ о молитве, которую в те годы знал каждый читающий человек. Зачем же знакомые евангельские строки укладываются в четырехстопный ямб? Не для того, чтобы любители поэзии могли прочесть “чудесную” молитву на современном поэтическом языке. Художник не переводчик. Поэт вспомнил, “как” это было, “как” перед ним совершалось чудо общения с Богом, “как” молился о нем этот тихий старик.
Сам же Преподобный, видя недоумение людей, разъяснял, как он, не выслушав иной раз духовных нужд и скорбей богомольца, говорит ему все необходимое: “Он шел ко мне, как и другие, как и ты, шел, яко к рабу Божию; я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий, что мне повелевает Господь, как рабу своему, то я передаю требующему полезнаго. Первое помышление, являющееся в душе моей, я считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывает воля Божия, для его пользы.
Как железо ковачу, так я предал себя и свою волю Господу Богу: как Ему угодно, так и действую; своей воли не имею, а что Богу угодно, то и передаю”.
Молящийся Серафим испрашивал волю Божию о Пушкине, когда поэт, стоя в четырех шагах от святого, ждал решения своей судьбы. Вот почему все акценты в стихотворении сделаны на словах “Твоя”, “Твое”, “Твоею”.
“…Да имя вечное Твое
Святится нашими устами,
Да прийдет царствие Твое,
Твоя да будет воля с нами,
Как в небесах, так на земли,
Насущный хлеб нам ниспошли
Твоею щедрою рукою!
И, как прощаем мы людей,
Так нас, ничтожных пред Тобою,
Прости, Отец, Твоих детей…”.
Главные слова молитвы, слова прошения, выделены и стоят в начале строки: “прости”, “не ввергни”, “избави”, как знакомое всем молящимся: “ослаби, остави, прости”.
“…Прости, Отец, Твоих детей.
Не ввергни нас во искушенье,
И от лукавого прельщенья
Избави нас…”
Перед крестом…
Преподобный молился молитвою Христа перед Распятием. Перед ним молилась в своей келье преподобная Агафья Мельгунова, основательница Дивеевской общины. Распятие утвердилось как запрестольный образ в храмах Дивеева и Сарова. И в наши дни — только там — от Пасхи и до Пасхи народ молится перед Крестом, как на Голгофе.
Перед крестом
Так он молился…
Мы слышим вслед за поэтом (“я слышал”), “как” молился Преподобный. Рассказ о том, “как” он молился и чего ждал поэт от этой молитвы, и есть содержание стихотворения, а не переложение молитвы “Отче наш”. И “Отцы пустынники” — не переложение великопостной молитвы. Поэт использовал ее слова, когда просил Бога оживить его омертвелый дух. А в келье Серафима поэт ждал Божьего решения своей судьбы, потому что перед ним был не ложный предсказатель, не колдун, а величайший русский святой, носитель Божьей воли. И он находился в зените своей силы и славы.
Так он молился. Свет лампады
Мерцал чуть-чуть издалека…
Кто знает монастырский быт, тот может представить крошечный огонек на кончике фитиля в лампадке, зажигаемой перед Распятием в келье монаха. Этот свет, мерцающий от легкого дуновения, от дыхания старца, мог казаться поэту далеким, но он запомнил и его.
А сердце чаяло отрады
От той молитвы старика.
Надо ли говорить, какое это пушкинское слово “отрада” и что оно всегда связано у поэта с ожиданием любви. Вот только то, что попадается на глаза в бумагах поэта, которые он вез с собой в Москву из Болдина в ту знаменитую осень 1830 года.
Я замолчу; лишь не гоните прочь
Того, кому ваш вид одна отрада.
“Каменный гость”.
Та, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне.
“Пир во время чумы”.
“Ваш милый несравненный образ отныне будет мучением и отрадой жизни моей”.
“Метель”.
Два бедных деревца стоят в отраду взору…
“Румяный критик мой…”
И праздно мыслить было мне отрада…
“В начале жизни…”
Виденья быстрые лукаво
Скользят налево и направо.
И, будто на смех, ни одно
Ему в отраду не дано.
Отрады нет…
“Евгений Онегин”. Черновик 8-й главы.
И так далее, как и прежде, так и потом:
Вы улыбнетесь — мне отрада…
И нет отрады мне, и тихо предо мной
Встают два призрака младые…
И, конечно, Суворовой-Голицыной:
Ее минутное вниманье
Отрадой долго было мне…
И вот:
Сон отрадный, благовещный.
И, наконец:
А сердце чаяло отрады
От той молитвы старика.
От той молитвы, далекой, шестилетней давности молитвы, чаял отрады поэт. Отрады не было. Там, в келье Серафима, это напряженное ожидание отрады, сгустившееся в три болдинских месяца во взрывоопасный ком, разрешилось для поэта шестилетним изнурительным ожиданием смерти.
Какая разная судьба у трех почти одновременно написанных стихотворений! “Отцы пустынники” будет отпечатано по просьбе царя на дорогой бумаге для всеобщего, обязательного прочтения, почти поклонения. А два других — “Чудный сон” и “Молитва” — по сей день отвергаются, подвергаются сомнению или просто осмеиваются пушкинистами как не пушкинские, как осмеивается и сама возможность встречи Пушкина и Серафима.
Между тем анализ событий и стихотворений говорит о том, что это и рука, и судьба самого Пушкина. Не только троекратные и почти буквальные совпадения строк и мыслей в двух разных стихотворениях: “Твоя да будет воля с нами” и “Но Твоя да будет воля, не моя”, или “Некий старец предо мною” и “Молился тихо предо мной”, или “Сон отрадный, благовещный” и “А сердце чаяло отрады” — говорят о том, что эти стихи написаны в одно время. Но не только это. Если мы возьмем все зачины или отдельные строки стихотворений последнего цикла, законченных и едва начатых, то увидим их неоспоримое единство, принадлежность одному перу. Вот они:
“Когда великое свершилось торжество…”.
“Как с древа сорвался предатель ученик…”.
“Напрасно я бегу к сионским высотам…”.
“Не дорого ценю я громкие права…”.
“Чудный сон мне Бог послал…”.
“Я слышал, — в келии простой…”.
“Но ни одно из них меня не умиляет…”.
“О нет, мне жизнь не надоела…”.
“Когда за городом, задумчив, я брожу…”.
“Я памятник себе воздвиг нерукотворный…”.