Страница 14 из 15
Кирилл замер, и она очень тихо произнесла:
– Чтоб ты сдох. Я это выкрикнула. Чтоб ты сдох. Но это были просто слова. Они ничего не значили, я клянусь. Я разозлилась и…
– Мам! Мам!
Кирилл встал, подошел к ней и, взяв ее за плечи, попытался заглянуть ей в глаза, но мама отвела взгляд. Рот ее скривился, и она начала беззвучно плакать.
– Мам, ты же не серьезно сейчас? Ты же не думаешь, что это случилось из-за твоих слов? Ты же не веришь во все эти сказки?
– А еще я… кинула в него… кремом для рук.
Кирилл прижал ее к себе и стал гладить по волосам:
– Да он даже не обратил внимания на твои слова, я уверен! Он был очень добрым и не замечал эти твои вспышки. Когда ты на него кричала, он улыбался и подмигивал мне, но так, чтобы ты не видела.
Мама отняла от его футболки лицо с черными расплывшимися глазами и спросила с надеждой в голосе:
– Это правда?
Над Кириллом продолжала висеть алгебра. Она непрерывно напоминала о себе, отравляя каждую секунду. Поэтому, сложив в раковину посуду, он поволок себя заниматься.
По пути в комнату его взгляд упал на велосипеды, на которых они с Андреем раньше катались. Почему-то он вспомнил, как во время одного из заездов они купили в парке воздушные шарики и после дышали гелием и ржали, беседуя мультяшными голосами.
У родного отца Кирилла от природы был такой голос, как будто он подышал гелием: высокий и писклявый. Кирилл не любил встречаться с отцом, поскольку на него нельзя было положиться даже в мелочах, и еще он искал любой предлог, чтобы обидеться, так что в его присутствии лучше было молчать. Когда они развелись с мамой Кирилла лет восемь назад, первое время отец приходил повидаться с ним раз в месяц-два, а затем эти встречи становились все более редкими и в итоге сошли на нет, чему Кирилл был только рад.
Сев за стол, он принял решение не смотреть за окно, а сразу открыть учебник. Однако уже на третьей строчке параграфа мысль его, не сумев протолкнуться сквозь нагромождение знаков и слов, зависла. Пару минут он просидел в ступоре и обнаружил себя держащим в руках лист бумаги с пометками красной ручкой. Это была страница из середины статьи Андрея, на которой он остановился вчера.
«Пропоненты биологического направления утверждают, что человек (person) равен своему биологическому телу и что высшая когнитивная деятельность – это всего лишь фаза в его развитии, – прочитал Кирилл. – Однако Унгер считает, что человек – это, фундаментальным образом, его психика, и предлагает гипотетические сценарии, в которых он может быть отделен от своего тела. К примеру, если нейроны его головного мозга по одному, соблюдая определенные условия, постепенно заменять бионическими структурами с идентичными свойствами, а затем получившийся мозг отделить от тела, тело продолжит существовать в вегетативном состоянии, а человек будет в этом случае равен бионическому мозгу».
Эту ситуацию, когда человеческие нейроны по одному заменяют компьютерными чипами, они с Андреем тоже несколько раз обсуждали. Тогда Кирилл был, скорее, согласен с мамой, которая говорила, что все эти мысленные эксперименты не имеют отношения к реальности: ему казалось, что они обсуждают фантастическое кино. Но Андрей говорил о гипотетических трансформациях человека с таким увлечением, как будто в ближайшем будущем что-то подобное должно было произойти с ним самим. Однажды он с хитрым блеском в глазах спросил:
– А как ты считаешь, если прямо перед моей смертью меня отсканируют и, когда я умру, сделают идентичного мне человека, кто это будет? Я или не я?
Кирилл был уже хорошо подготовлен и знал правильный ответ.
– Понятно, что не ты. Но разве это важно? Этому человеку будет казаться, что он – это ты. И твои друзья и родные будут уверены, что он – это ты. И все будут счастливы, так?
– Предположим, что так.
– Тогда какая разница?
Андрей задумался и дотронулся указательным пальцем до кончика своего носа. Он часто делал это в тех случаях, когда требовался ответ на непростой вопрос.
– То, что я сейчас скажу, скорее всего, покажется тебе странным. Счастье – это не единственное, что важно. Есть вещи, которые важнее.
Кирилл и впрямь удивился: ведь Андрей сам ему рассказывал про слезинку ребенка, которая гораздо важнее мира во всем мире. Но вместо того, чтобы поймать его на противоречии, Кирилл неожиданно брякнул:
– А ты счастлив?
Вообще-то уже давно, методом проб и ошибок он пришел к выводу, что нельзя задавать прямые вопросы на серьезные темы, особенно взрослым, – и этой политике следовал. От подобных вопросов у людей, как правило, портилось настроение или они отвечали так, что лучше б молчали. Однажды, когда он учился в четвертом классе, Кирилл спросил маму, как быть, если тебе на спину прилепили жвачку и ты ходил с пей два часа, как придурок, пока кто-то не сжалился. А опа вместо ответа стала вглядываться в пространство поверх его головы, хмуря брови, словно там ей показывали что-то важное, но в плохом качестве, и наконец сказала: «Детство – это ад. Но то, что потом, еще хуже. Поэтому не взрослей, если сможешь».
Так что вопрос про счастье, который взялся неизвестно откуда, заставил Кирилла вздрогнуть и устыдиться, как будто он зашел в туалет без стука и застал человека в малоприличной позе.
Однако Андрей, снова притронувшись пальцем к носу, ответил:
– Бывают моменты, когда мне кажется, что я счастлив, даже очень. Но в основном – скорее, нет.
Кирилл тогда немного обиделся, так как принял слова отчима на свой – и, разумеется, мамин – счет. Но потом вспомнил, что у Андрея была дочь от первого брака, которую тот не видел уже много лет, так как ее увезли в другую страну. Она была младше Кирилла, хотя он точно не помнил, на сколько, – отчим редко о ней говорил. А что если было что-то еще, о чем Кирилл не догадывался? Может, Андрею не очень-то нравилось жить с его мамой, которая бывала несдержанна? Когда они ссорились, мама кричала и называла Андрея педантом и крохобором, а еще человеком, который настолько зациклен на правилах, что не дает жить другим. Но это случалось не так уж часто, и, поразмыслив, Кирилл пришел к выводу, что у отчима с мамой нормальные отношения. Через стену от них жили люди, которых они ни разу не видели, так как квартира их располагалась в соседнем подъезде, и эти орали в десять раз чаще и, как правило, матом.
– А ты? – задал ему встречный вопрос отчим. – Ты счастлив?
Кирилл хотел что-нибудь сморозить в ответ – в голову даже пришла дурацкая фраза из мемасика. Но ему стало стыдно увиливать, и он честно сказал:
– Я тоже скорее нет.
В дождь всё вокруг – дома, деревья, автобусы, даже прохожие под зонтами – казалось тяжелым, набрякшим, безрадостным, но что-то все равно было в том, чтобы долго идти по улице, ощущать, как капли стекают за шиворот, и даже не пытаться укрыться.
Просто в то время ему казалось, что счастье – это если у него будет куча друзей и симпатичных девчонок, и абсолютно все будут им восхищаться, и жизнь его будет чередой классных тусовок и приятных сюрпризов.
Утром Кирилл вышел из подъезда вместе с мамой. Поцеловав его в щеку, она направилась в сторону метро, а он зашагал к школе. Но на середине пути ноги его сами собой замедлились и как будто застряли, и он понял, что в школу не пойдет. Вечером классная позвонит маме – это было ясно. Она расскажет ей про алгебру и про русский, и придется сначала оправдываться, а потом что-то решать. От этой мысли Кириллу стало тоскливо, но до вечера времени оставалось полно и еще можно было придумать, как выкрутиться.
Он дошел до макдачной, купил большой чай, чтобы никому не пришло в голову до него докопаться, и уселся в дальний угол. Там он убил пару часов, зависая в «ВКонтакте». Когда это занятие ему надоело, он вышел на улицу и огляделся, прикидывая, куда бы пойти. Но на душе было до того тревожно и муторно, что идти не хотелось вообще никуда. Хотелось уткнуться лицом в подушку и заорать.