Страница 5 из 6
Рассматривая сквозь призму этой концепции основные межэтнические контакты в европейской и американской истории Нового Времени, Л.Н.Гумилёв обнаружил неожиданно много совпадений в этническом поведении именно великороссов и англосаксов, точнее, той их частью, которая получила в литературе наименование WASP (белые-англосаксы-протестанты) и служила для обозначения той части европейских колонистов в Новом Свете, которая составила основу белого населения Северной Америки. До них на этих землях уже побывали испанцы и французы, сумевшие наладить прочные связи с туземным населением. После них здесь же появились русские переселенцы из Аляски и Восточной Сибири. Вот как Л.Н.Гумилёв описал эти процессы: «Испанцы видели в касиках племён местных дворян и при крещении давали им титул «дон». Вследствие этого в Мексике и Перу значительная часть индейцев ассимилировалась. Французы в Канаде увлеклись индейским образом жизни и в XIX в. превратились в подобие индейского племени. Во время восстания Луи Риля метисы и индейцы действовали заодно.
Англосаксы загнали индейцев в резервации, за исключением тех, кто согласился на американский образ жизни» (курсив мой М.К.) С другой стороны, великороссы, которые в Сибири легко «смешивались с татарами и бурятами, в значительной степени воспринявшими русскую культуру, и сами легко растворялись среди якутов», с индейцами на Аляске и в Калифорнии «не поладили и не смогли там закрепиться, несмотря на поддержку алеутов и эскимосов.
И не случайно, что во время Тридцатилетней войны Россия поддержала Протестантскую унию против Католической лиги, принимала на службу протестантов-немцев и торговала с Голландией. А ведь католичество по догматике и обряду куда ближе православию, нежели лютеранство. Очевидно, этнический момент преобладал над идейным и здесь» (Гумилёв, 1965.– С.415-417).
В сер.XVII в. русские, беспрепятственно заселившие к тому времени почти всю Восточную Сибирь, столкнулись в ней с серьёзным препятствием в лице чукчей, народа, родственного североамериканским индейцам, и оказавшего казакам-первопроходцам неожиданно сильное сопротивление.
«В 1644 г. казак М.Стадухин, первый доставивший известие о них в Якутск, основал Нижнеколымский острог. Чукчи, кочевавшие в то время как на восток, так и на запад от реки Колымы, после упорной, кровопролитной борьбы окончательно покинули левый берег Колымы, оттеснив при своем отступлении эскимосское племя мамаллов с побережья Ледовитого океана к Берингову морю. С тех пор в течение более ста лет не прекращались кровавые столкновения между русскими и чукчами… В этой борьбе чукчи выказали необыкновенную энергию. В плену они добровольно убивали себя, и если бы русские на время не отступили, они бы поголовно выселились в Америку. В 1770 г. после неудачной кампании Шестакова Анадырский острог, служивший центром борьбы русских с чукчами, был уничтожен и команда его переведена в Нижне-Колымск, после чего чукчи стали менее враждебно относиться к русским и постепенно стали вступать с ними в торговые сношения» (Штернберг, 1907).
Если вспомнить, что приблизительно в то время, когда русские переселенцы на Востоке впервые встретились с чукчами, моряки С.Дежнёва уже достигли берегов Аляски (1648 г.), а первое русское поселение в Америке было основано на алеутской Аналашке только в 1772 г. – уже после примирения с чукчами, то надо будет признать, что чукчи затормозили ход освоения Русской Америки на 126 лет.
Точно с таким же препятствием, с каким в XVII в. столкнулись русские в своём продвижении на Восток, в XVIII в. столкнулись и англосаксы в их продвижении на Запад Северной Америки в эпоху «фронтира» (см.: Замятина, 1998) – «ритмы этнического поля» (по Л.Н.Гумилёву) русских и англосаксов оказались одинаково несовместимыми с «ритмами» народов палеоазиатской расы, куда равно входят и американские индейцы, и чукчи Сибири.
Следовательно, в этнических особенностях белых американцев и русских присутствуют некие общие черты, видимо, достаточно глубоко в них укоренившиеся, коль скоро они способны проявляться в столь сильно выраженных формах.
Никаких сугубо практически выводов из этого заключения сделать, по видимому, невозможно, но оно даёт надежду на нахождение каких-то компромиссов в общественных инициативах, подобных движению АА в США и России. Может быть, российским энтузиастам движения нужно будет уделить более пристальное внимание тем общим проблемам, которые возникают у алкоголиков, выздоравливающих по 12-шаговой модели в России и в США. Одной из наиболее часто и с надрывом упоминаемых проблем, с которой сталкивается почти любой алкоголик, начинающий посещать группы АА и активно в них работать, – это проблема изменения его взаимоотношений с близкими в семье или (реже) на работе, или (ещё реже) – в кругу старых друзей.
Подойдём ближе к этому аспекту нашей темы.
Размышление №4. Анонимный алкоголик и его близкие
Странно, что в США никто из авторов, пишущих на тему АА, не посвящал специальных работ анализу тех негативных изменений, которые происходят в семье алкоголика, посещающего группу таких же как он выздоравливающих. Даже наиболее яростный и последовательный критик теории и практики АА Дж.Тримпи (1997) рассматривал эксцессы в семьях выздоравливающих алкоголиков просто как одну из форм вредоносного влияния программы «12 шагов» на вообще всё, с чем она соприкасается.
В русском Интернете я нашёл интересную работу Ирины Сун на эту тему, но в ней этот круг вопросов также рассматривается не отдельно, как его и следует рассматривать, но как один из многих частных случаев адаптации алкоголика к 12-шаговой программе (Сун, 2016).
В кинематографе США мне известен только один фильм, в котором отношения выздоравливающих алкоголиков с их близкими нашли более или менее полное отражение (к/ф «28 дней»).
Поэтому в этом фрагменте «Размышлений» к скупым ссылкам на литературу быдут добавлены некоторые характерные примеры, почерпнутые из отзывов родственников алкоголиков на страницах русского Интернета, а также ссылки на собственные наблюдения автора, проведённые в период его нахождения в Реабилитационном наркологическом Центре с февраля 2019 г. по сентябрь 2020 г.
Активное участие алкоголика в группе АА, хоть он теперь и становится непьющим (недосягаемая мечта для миллионов сестёр, жён и матерей!), не избавляет его от семейных проблем. Если он выздоравливает не один, а в группе АА, его трезвость странным образом «видоизменяет» эти проблемы, причём так, что ключевые роли в его родственных конфликтах с близкими часто меняют знак на противоположный. Алкоголик перестаёт пить, и как следствие этого, всё его поведение и весь его прежний набор реакций и рефлексов меняются настолько кардинально, что близкие порой перестают его узнавать. В общении с ним они на каждом шагу теряются и попадают в тупик, потому что теперь они не знают, как себя с ним вести. («Мой брат бросил пить, посещая „АА“, но он стал таким странным… Я почти не узнавала его и чуть ли не скучала о том, каким он был тогда, когда пил. По крайней мере, он был искренним, и мог говорить обо всем, что только не касалось его самого» – Цит. по: Тримпи, 1997).
В сущности, так и должно быть, потому что годами отработанная модель ролевого поведения в игре, где допускались только две роли: «мучитель-алкоголик» и «мученица-мать» (или «страдалица-жена», или «несчастная дочь» и т.д.) – рушится до основания, и близкие оказываются в такой растерянности, что из самых потаённых глубин их души рвутся наружу святотатственные слова: «Господи, да лучше бы он пил, чем терпеть его таким, каким он стал!»
Плоды его частого общения в группах АА – это, в первую очередь, его речь, засоренная многочисленными словечками, которым он, к тому же, придаёт какое-то своё, понятное только ему и совершенно непонятное близким значение. Это также его непривычная сдержанность в выражении своих чувств и его хорошо угадываемая, но от этого не становящаяся более понятной, продуманность поступков, и его обострившееся наблюдательность, – теперь он замечает даже те тончайшие изменения Вашего настроения, на которые Вы сами никогда внимания не обращали, и – самое нестерпимое! – то, что он в общении становится неожиданно участливым и предупредительным, словно опасается неосторожным словом или жестом обидеть окружающих или нечаянно показать им своё превосходство («это перед кем превосходство, алкаш несчастный!?»). Вынести это невозможно, но и упрекнуть бросившего пить тоже не в чем, и тогда запутавшиеся в своих новых, столь непривычных и неприятных ощущениях родственники хватаются, как утопающий за соломинку, за самое простое и лежащее на поверхности объяснение произошедшему: «Его зомбифицировали! Анонимные алкоголики – это какое-то подпольное общество, в которое заманивают всяких дурачков, типа нашего, и промывают им там мозги. От алкоголизма их там, конечно, тоже лечат, но взамен… взамен… А что взамен? Далее идёт «поток мысли», пытающийся отыскать для себя более или менее рациональное русло. И эта мысль ничего путного для себя не находит. Первое, самое близкое к поверхности объяснение, – «корыстный интерес» – рассыпается в прах при первом же прикосновении разума. Алкоголики в Обществе АА «не» несут туда денег из дому, «не» принимают участие ни в каких общих работах, которые могли бы принести кому-то какой-то доход, «не» подписывают завещаний в чью-то пользу, они даже не платят там членских взносов! (Сун, 2016). Разум близких начинает судорожно метаться в поисках ответа на вечный вопрос: «Кому выгодно?» – ведь должно же это быть хоть кому-то выгодно!?