Страница 43 из 44
Надо сказать, что отстаивать свои позиции в парламентских дебатах ему было непросто. Во-первых, до августа 1604 года у него не было официального статуса советника короны, он работал в этом качестве по устному желанию Елизаветы, подтвержденному затем Яковом[445]. А во-вторых, Бэкон был противником всяческих конфликтов, тем более с королем (не надо, убеждал он парламентариев, спорить с тем, кто командует тридцатью легионами) и с лордами. Разумеется, здесь можно вспомнить об уроках его отца, сэра Николаса, предпочитавшего во всем «средний путь». Впрочем, путь, которым приходилось идти Фрэнсису, более походил на тропинку через болото.
Обращаясь к весьма болезненному вопросу об отношениях между палатами, Бэкон исходил из того, что необходим диалог, ибо «сильным мира сего надлежит отстаивать свои прерогативы, тогда как нам (коммонерам)… – наши привилегии». Ему возражали – мол, нам говорят, что мы половина тела нации, а лорды – часть, ближайшая к голове. «Ничто не восходит к голове иначе, как через тело», – парировал Бэкон[446].
Однако дело осложнялось тем, что «повестки дня» у коммонеров и у Его Величества были разными. Якова в первую очередь волновал вопрос об унии плюс религиозная ситуация в стране, у коммонеров программа была куда более насыщенной: монополии, поставки провизии королевскому дому[447], налоги, права и привилегии нижней палаты и ее отношения с лордами и т. п. Более того, король занял неприемлемую для большинства населения Англии позицию в религиозном вопросе. Он назвал римскую католическую церковь «материнской», пусть даже и оскверненной «некоторой шаткостью и порчей», добавив, что не будет преследовать лояльных к власти католиков, но не потерпит, чтобы кто-то утверждал превосходство папы над королями.
Вообще отношение к Якову большинства парламентариев и Бэкона заметно различалось. Так, сэр Генри Йилвертон (Sir Henry Yelverton; 1566–1630), выражая настроения коммонеров, заявил: «Распоряжения Государя похожи на удар молнии, а его требование нашей преданности походит на рычание льва. Ему нельзя противоречить»[448].
Ф. Бэкон (после встречи короля с одной из парламентских комиссий) не скрывал восторга: «Его (Якова) посещение нас возродило воспоминание о прошлых временах, когда мы уходили с таким же восхищением. То был голос Бога в человеке, высокая душа Бога, явленная в человеческой речи. Я не говорю, что это голос Бога, а не человека, ибо я не из породы льстецов Ирода: проклятье упало на того, который сказал это, и проклят был тот, кто это стерпел. Но мы могли бы сказать, как некогда сказал Соломон: „Мы рады, – О, Король! – что мы даем тебе отчет, ибо ты понимаешь, что́ тебе говорят“»[449]. Действительно, когда глава государства понимает, что ему говорят, это радует.
7 июля 1604 года в работе парламента был объявлен перерыв, и Бэкон получил возможность вернуться к своим трудам. Он намеревался завершить трактат под названием «Валериус Терминус об истолковании природы с аннотациями Гермеса Стеллы». Но сделать это ему не удалось. Сочинение было опубликовано после его смерти в 1734 году. В этом трактате, развивая свои мысли о познании природы, он предостерегал от двух крайностей: «знание, которое ищет лишь удовольствия, подобно бесплодной куртизанке, которая жаждет наслаждений и никогда не родит детей. А знание, которое ставит своей целью выгоду, карьеру (profession) и славу, подобно золотым яблокам, которые бросали под ноги Аталанте, она отбегала за ними в сторону, наклонялась, чтобы поднять, и в итоге проиграла состязание»[450].
В этом сочинении Бэкон неоднократно возвращается к мысли, что «все знание было растением, посаженным самим Богом, поэтому можно предположить, что рост и цветение этого растения или, по крайней мере, его плодоношение было, в согласии с божественным провидением, и, возможно, не только с общим провидением, но и с особым пророчеством, назначено на эту осень мира», т. е. на ту эпоху, в которую выпало жить сэру Фрэнсису[451]. А если все знание происходит из единого, божественного, источника, то оно должно быть единым. «Отдельные науки, – пишет Бэкон, – зависят от универсального знания (universal knowledge), и они должны быть приумножены и исправлены его высшим светом, и разделы этой универсальной науки также зависят от ее аксиом (the Maxims), и от того света, который одна часть этой науки получает от другой. Поэтому мнение Коперника, согласно которому сама по себе астрономия может быть правильной не потому, что не противоречит видимости, но потому, что не противоречит натуральной философии, является правильным. С другой стороны, если бы некоторых древних философов, достигших совершенства в своих астрономических наблюдениях, призвали в качестве советников, поскольку они давали принципы и первые аксиомы, то они никогда бы не стали разделять свою философию, подобно космографам, описывающим свои глобусы, на философию неба и философию того, что под небом»[452].
Казалось бы, это все весьма отвлеченные рассуждения. Но это не так. В 1603 году Бэкон пишет небольшой трактат «Краткие рассуждения о счастливом союзе королевств Англии и Шотландии»[453], в котором призывает Его Величество действовать осторожно и без спешки. При этом он широко пользуется наряду с политической и правовой, также и натурфилософской аргументацией. Он «исходит из традиционного представления о гармоничности и иерархичности устроенного Богом мира и из изложенной им в „Valerius Terminus“ идеи о тождественности мира природы и мира политики. „Есть великое сходство и полное соответствие между правилами природы и правилами политики“, – пишет он. На первые опирается мировой порядок, на вторые – порядок в государстве. Еще монархи древних персов уяснили эту истину и, строя государственный порядок, повторяли „фундаментальные законы природы“»[454].
Более детально аргументация Бэкона изложена в цитированной статье С. В. Кондратьева и Т. Н. Кондратьевой, которые, обращаясь к вопросу о том, зачем Бэкону потребовалось «прибегать к столь далеким от политической повестки дня аргументам?», дают, на мой взгляд, совершенно правильный ответ. «Еще до появления в Англии Яков имел репутацию короля-философа, ибо был автором нескольких трактатов на политические темы, участвовал в теологических дебатах, писал сочинение по демонологии. Бэкон, предлагая свое произведение, одновременно демонстрировал монарху собственную эрудицию. Философ искал место при дворе и своим трактатом говорил, что король может обрести слугу, искушенного одновременно в области политики и права и в области высокой философии»[455]. Якова I часто называли «британским Соломоном». Он действительно был при всей его ограниченности человеком хорошо образованным и начитанным[456], и, приняв во всех сферах жизни образ монарха-миротворца, отождествлял себя не с воителем Давидом, а с его миролюбивым сыном – законодателем Соломоном.
Разумеется, сказанное не означает, что интерес Бэкона к философским проблемам науки (если выражаться современным языком) носил чисто утилитарный характер. Нет, он действительно был поглощен проектом «великого восстановления наук». Но он умел при случае использовать свой интерес к этой проблематике и свою эрудицию в целях личного преуспеяния при дворе. А что, собственно, ему оставалось делать, учитывая, что он не получил богатого отцовского наследства, да и ситуация в позднетюдоровской и раннестюартовской Англии изменилась (земельные владения и фискальные права корона стремится сохранить за собою, а вознаграждением за службу стали должности и политическое влияние)?
445
Во время визита испанских дипломатов в августе 1604 года, когда заключался мирный договор с Испанией, Яков официально утвердил сэра Фрэнсиса в должности королевского советника, одновременно назначив ему содержание размером 60 фунтов в год. Сумма небольшая (по сравнению, скажем, с расходами на содержание Горхэмбери), но обнадеживающая.
446
Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 166.
447
Королевских поставщиков обвиняли в том, что они заставляли других продавать товары по очень низким ценам и заказывали товаров больше, чем требовалось, возвращая избыток только за приличные суммы. Кстати, именно Ф. Бэкон передавал королю жалобу на притеснения со стороны поставщиков Его Величества, предварив ее сделанным от себя уверением, что лучшее имя, которое подходит Якову, – это имя Отца народа (father of your people).
448
Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 278–279.
449
Cobbett’s Complete Collection. Vol. 2 (1809). Col. 111.
450
Bacon F. Valerius Terminus of the Interpretation of Nature: with a
451
Ibid. P. 32.
452
Ibid. P. 44.
453
Bacon F. A Brief Discourse touching the Happy Union of the Kingdoms of England and Scotland // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 90–99. В замечательной статье С. В. Кондратьева и Т. Н. Кондратьевой «Натурфилософские и политические аргументы в юнионистском дискурсе Фрэнсиса Бэкона» указано, что трактат этот был опубликован (С. 55), однако Дж. Спеддинг признал, что имел дело только с рукописью и «никогда не встречал» печатного экземпляра (Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 89). Не думаю, что авторы русской публикации нашли-таки такой экземпляр.
454
Кондратьев С. В., Кондратьева Т. Н. Натурфилософские и политические аргументы. С. 55–56. (Цит. из работы Бэкона: Bacon F. A Brief Discourse // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 90.)
455
Кондратьев С. В., Кондратьева Т. Н. Натурфилософские и политические аргументы. С. 59.
456
Известная характеристика Якова как «самого умного дурака во всем христианском мире (the wisest fool in Christendom)», принадлежащая сэру Энтони Уэлдену (Sir Anthony Weldon; 1583–1648) (Stroud A. Stuart England. P. 27), была некоторым преувеличением.