Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Описывая предложенную им эксперименталистскую методологию изучения природы, которую английский мыслитель характеризовал как experientia literata (англ. literate или learned experience; в переводе Н. А. Федорова – «научный опыт»), он сравнил ее с «охотой Пана» («Literata Experientia, sive Venatio Panis, modos experimentandi tractat»[2]), который в интерпретации Бэкона символизировал Природу: «Древние в образе Пана со всеми подробностями нарисовали природу мира… Занятие же Пана нельзя, пожалуй, изобразить вернее и удачнее, чем сделав его богом охотников: ведь любое действие природы, любое движение, любое развитие есть не что иное, как охота. Действительно, науки и искусства охотятся за своими созданиями, сообщества людей преследуют свои цели, да и вообще все создания природы охотятся или за добычей ради пищи, или за удовольствиями ради отдыха, прилагая к этому все свое умение и ловкость»[3].

Согласно легенде, именно во время охоты Пан обнаружил богиню Цереру, тогда как «остальным… богам это не удалось, хотя они и старательно искали и все делали для того, чтобы найти ее». Указанный эпизод заключает в себе, по мысли Бэкона, очень глубокий смысл: «не следует ждать открытия полезных и необходимых для практической жизни вещей от философов, погруженных в абстракции (которых можно сравнить со старшими богами), хотя они всеми силами стремятся к этому; таких открытий следует ждать только от Пана, т. е. от мудрого эксперимента и всеобъемлющего познания природы, и такие открытия происходят почти всегда случайно, как бы во время охоты»[4].

Экспериментирующий ученый – это прежде всего «охотник за тайнами природы»[5], который вместо того, чтобы «идти ощупью в темноте (palpat ipse in tenebris)»[6], упорно и терпеливо изучает «знаки и ключи» ведущие его к познанию мира.

Метафора охоты в позднесредневековой и ренессансной литературе имела многообразные коннотации: поиск совершенной любви, моральной и религиозной истины, наконец, средств и путей спасения души. Охотник, как правило, наделялся героическими чертами, а занятие охотой рассматривалось как индикатор благородства (или по крайней мере, как аноблирующее занятие), как высоко ритуализованное и формализованное искусство, достойное дело для благородного мужчины-воина и т. д. И все эти коннотации при сравнении охоты с натурфилософским (научным) поиском переносились на последний, ибо изучение природы воспринималось как мужское дело, требовавшее упорства, выдержки, силы (причем не только интеллектуальной, но подчас и физической), зоркости, проницательности, наблюдательности, умения по видимым «следам и знакам» получать знание о «добыче» (в случае научной «охоты» – по видимым явлениям судить о тайнах природы)[7].

Появление и распространение упомянутой метафоры на заре Нового времени свидетельствует о глубоком изменении в понимании целей и методов науки в этот период. Если в эпоху позднего Средневековья натурфилософия рассматривалась как своего рода герменевтика («философия природы без природы», как выразился Дж. Мердок[8]), то в XVI–XVII столетиях она стала областью поиска новых и ранее неизвестных фактов или причин, определяющих видимость явлений. Схоластическая натурфилософия не изучала глубоко данные опыта, чтобы найти истину, но вместо этого привлекала тщательно отобранные факты, чтобы оправдать свои выводы, или, как афористично выразился Бэкон, схоласты занимались натурфилософией «не чтобы докопаться до истины, но чтобы поддержать рассуждение (non ut veritas eruatur, sed ut disputatio alatur)»[9].

Иными словами, средневековая натурфилософия опиралась на понимание природы как геометризованного космоса, упорядоченного Творения Бога, созданного по числу, весу и мере (numero, pondere, et mensura), в силу чего сотворенный мир постижим разумом, тогда как науке раннего Нового времени были ближе образы природы как темного леса[10], неизведанной территории или лабиринта, не затеряться в котором помогает ариаднина нить исследовательского метода[11].

Наука, репрезентируемая метафорой venatio, предполагала выработку новых, нетрадиционных исследовательских практик, в том числе и умение организовать коллективную исследовательскую деятельность, «охоту», как сложное, иерархизированное по функциональным обязанностям и решаемым задачам и синхронизированное совместное предприятие. Труды Ф. Бэкона сыграли важную роль в формировании нового образа науки и идеала научного исследования. Далее я остановлюсь на причинах и обстоятельствах, побудивших его обратиться к той области, которую сегодня относят к философии и методологии науки. Вопрос этот важен хотя бы потому, что эти причины и обстоятельства в значительной мере определили содержание предложенных им реформ, как методологических, так и институциальных. Однако перед тем, как приступать к указанным вопросам, следует обратить внимание на некоторые обстоятельства, касающиеся самого нашего героя и времени, в котором он жил.

«Пока мы лиц не обрели» [12]

Думаю, отец любил меня больше остальных детей, и его мудрость служила мне в качестве источника последней надежды.

1

Badaloni N. I fratelli Della Porta. P. 688.

2

«Научный опыт, или „Охота Пана“, исследует модификации экспериментирования» (Bacon F. De Dignitate et Augmentis Scientiarum Libri IX (V, 2) // Bacon F. The Works. Vol. 2. P. 97–498; P. 372; рус. перевод Н. А. Федорова под ред. Г. Г. Майорова: Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук (V, 2) // Бэкон Ф. Сочинения. Т. 1. C. 81–524; С. 286). О «научном опыте» в трактовке Ф. Бэкона см.: Jardine L. Experientia Literata or Novum Organum?; Lewis R. A kind of sagacity.

Концепция experientia literata была детально рассмотрена Бэконом в пятой книге трактата «De Augmentis scientiarum» (1623) и связывалась им с проблемой научного метода. Цель разработки метода исследования природы Бэкон формулировал следующим образом: «с помощью особой науки сделать разум адекватным материальным вещам, найти особое искусство наведения и указания (Ars Indicii et Directionis), которое раскрывало бы нам и делало известным остальные науки, их аксиомы и методы… Это искусство указания… делится на две части. Указание может либо вести от экспериментов к экспериментам, либо от экспериментов к аксиомам, которые в свою очередь сами указывают путь к новым экспериментам. Первую часть мы будем называть научным опытом (experientia literata), вторую – истолкованием природы, или Новым Органоном. Впрочем, первая из этих частей… едва ли должна считаться искусством или частью философии – скорее ее следует принять за своеобразную проницательность, и поэтому мы иногда называем ее „охотой Пана“… Однако подобно тому как каждый может продвигаться на своем пути трояким образом: или идти на ощупь в темноте, или держаться за руку другого, потому что сам плохо видит, или, наконец, идти свободно, освещая себе путь, – точно так же можно предпринимать всевозможные эксперименты: без всякой последовательности и системы – это чистейшее продвижение на ощупь; когда же при проведении эксперимента следуют какому-то определенному направлению и порядку, то это можно сравнить с тем, когда человека ведут за руку: именно это мы и понимаем под научным опытом. Подлинный же светоч, который мы упомянули третьим, может дать нам лишь истолкование природы, или Новый Органон». (Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук (V, 2) // Бэкон Ф. Сочинения. Т. 1. С. 285–286; Bacon F. The Works. Vol. 2. P. 370–371).

3

Бэкон Ф. О мудрости древних (Перевод Н. А. Федорова под ред. Г. Г. Майорова) // Бэкон Ф. Сочинения. Т. 2. С. 231–300; С. 247, 251. («Antiqui universam naturam sub persona Panis diligentissime descripserunt… Officium autem Panis nulla alia re tam ad vivum proponi atque explicari potuerit, quam ut Deus venatorum sit. Omnis enim naturalis actio, atque adeo motus et processus, nihil aliud quam venatio est. Nam et scientiae et artes opera sua venantur, et concilia humana fines suos, atque res naturales omnes vel alimenta sua tanquam praedam, vel voluptates suas tanquam solatium, venantur, idque modis peritis et sagacibus» [Bacon F. De sapientia veterum // Bacon F. The Works. Vol. 12. P. 403–454; P. 441, 446]).

4

Бэкон Ф. О мудрости древних // Бэкон Ф. Сочинения. Т. 2. С. 252 («…Ne rerum utilium ad vitam et cultum inventio, qualis fuit segetum, a philosophiis abstractis, tanquam diis majoribus, expectetur, licet totis viribus in illud ipsum incumbant; sed tantummodo a Pane, id est, experientia sagaci et rerum mundi notitia universali, quae etiam casu quodam ac veluti inter venandum in hujusmodi inventa incidere solet» [Bacon F. De Sapientia Veterum // Bacon F. The Works. Vol. 12. P. 448]).

5

«Venator naturae», как назовет его П. Гассенди (1592–1655) (Gassendi P. Syntagma philosophicum. Bd. 1. P. 126).

6

Bacon F. De Dignitate et Augmentis Scientiarum // Bacon F. The Works. Vol. 2. P. 371; в англ. переводе: «groping in the dark» (Bacon F. Of the Dignity and Advancement of Learning. Book V // Bacon F. The Works. Vol. 9. P. 60–106; P. 72).

7

Замечу, что уже в эпоху Средневековья анализ следов животных оформился в самостоятельную дисциплину (Cummins J. G. The Hound and the Hawk. P. 31–34).

8

Murdoch J. E. The Analytic Character of Late Medieval Learning: Natural Philosophy without Nature.

9

Bacon F. Redargutio Philosophiarum // Bacon F. The Works. Vol. 7. P. 55–95; P. 84. См. также: Bacon F. The Refutation of Philosophies [Redargutio philosophiarum] (1608) // Farrington B. The Philosophy of Francis Bacon. P. 130–138; P. 130.

10

«Лесная чаща в рубежное время (между Средневековьем и Новым временем. – И. Д.) нередко обозначает… среду естественно-научного поиска, процесс погружения в тайны материи. „Леса“ или даже „Лес лесов“ (Ф. Бэкон) – стандартные заголовки тогдашних научных трактатов» (Соколов М. Н. Время и место. С. 65–66). М. Н. Соколов имеет в виду трактат: Bacon F. Sylva sylvarum, or, A Naturall History in Ten Centuries.

11

Замечу, что образ мира как лабиринта также активно использовался Бэконом. Так, например, в предисловии к «Великому восстановлению наук» читаем: «Здание этого нашего Мира и его строй представляют собой некий лабиринт для созерцающего его человеческого разума (Aedificium autem hujus universi structura sua, intellectui humano contemplanti, instar labyrinthi est), который встречает здесь повсюду столько запутанных дорог, столь обманчивые подобия вещей и знаков, столь извилистые и сложные петли и узлы природы. Совершать же путь надо при неверном свете чувств, то блистающем, то прячущемся, пробираясь сквозь лес опыта и единичных вещей. К тому же (как мы сказали) вожатые, встречающиеся на этом пути, сами сбиваются с дороги и увеличивают число блужданий и блуждающих. При столь тяжелых обстоятельствах приходится оставить всякую надежду на суждения людей, почерпнутые из их собственных сил, и также на случайную удачу. Ибо, каково бы ни было превосходство сил ума и как бы часто ни повторялся жребий опыта, они не в состоянии победить все это. Надо направить наши шаги путеводной нитью и по определенному правилу обезопасить всю дорогу, начиная уже от первых восприятий чувств» (Бэкон Ф. Великое восстановление наук. Предисловие // Бэкон Ф. Сочинения. Т. 1. C. 68–81; С. 64–65 [Bacon F. Instauratio Magna Scientiarum. Praefatio // Bacon F. The Works. Vol. 1. P. 199–211; P. 205]).

12

Так назывался фантастический роман английского писателя Клайва С. Льюиса (1956) («Till We Have Faces: A Myth Retold»).

13

F. Bacon to Sir Thomas Egerton, Lord Keeper of the Great Seal (1597) // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 60–64; P. 61.