Страница 39 из 44
Тогда Кок обратился к тому, о чем Эссекс кричал в Сити: будто Сесил продал английскую корону испанцам. Эссекс ответил, что он слышал это много раз и что ему и Саутгемптону «сообщили, будто секретарь Сесил уверял одного из членов Совета, что после смерти Ее Величества трон должен перейти к инфанте».
В этот момент из-за занавеса вышел… Сесил. Он встал на колени и обратился к судьям с просьбой дать ему возможность «очистить себя от такой клеветы». Из последовавших пререканий Сесила с Эссексом стало ясно, что источником информации был дядя подсудимого сэр Уильям Ноллис. Когда последнего доставили в суд, он рассказал, как было дело. Оказалось, что как-то Сесил рассказал Ноллису о книге, в которой титул инфанты почитался выше прочих, и даже обещал ему эту книгу показать. Только и всего.
Следует отметить, что манера, в которой Кок вел процесс, была крайне неудачной, поскольку генеральный атторней, с одной стороны, позволял себе излишне агрессивный тон по отношению к обвиняемым, а с другой увязал в малозначимых деталях. В итоге, по свидетельству хрониста У. Кэмдена (William Camden; 1551–1623), многие в зале уже перестали понимать, за что именно судят Эссекса и Саутгемптона[399].
Бессистемные вопросы Кока утомили Бэкона, и он был рад, когда, наконец, ему предоставили слово. Он не стал повторять все пункты обвинения, сославшись на то, что его аудитория – это «не провинциальное жюри присяжных, состоящее из невежественных людей», а потому он позволит себе сказать всего несколько слов. Воздав должное образованности пэров, Бэкон отметил, что история не знает такого предателя, который не оправдывал бы свою измену благовидными предлогами, и Эссекс не был исключением. «Граф выступил, движимый стремлением лишить несколько великих людей и советников благоволения Ее Величества, а также страхом, что он оказался в окружении врагов – им же, однако, придуманных, – замысливших его убить в его доме. Поэтому он говорит, что вынужден был бежать в Сити за поддержкой и помощью». Под предлогом этой «мнимой опасности и угрозы нападения граф Эссекс вошел в Сити Лондона и прошел через его недра, распуская слухи, будто его должны убить, а государство продано, в то время как не было ни таких врагов, ни такой опасности»[400].
И, повернувшись к Эссексу, Бэкон добавил: «Милорд, вы должны знать, что, хотя государи дают своим подданным повод для недовольства, хотя они могут лишить их почестей, коими осыпали ранее, хотя они могут низвести их в более низкое состояние, нежели то, в которое возвели, тем не менее подданные не должны настолько забывать о своем долге быть верными своему государю, чтобы позволить себе какое-либо проявление непокорности, а тем более устроить бунт, как это вы, милорд, сделали. Поэтому все, что вы сказали или можете сказать в ответ на это, будет не более чем прикрытием (shadows). А потому, как я полагаю, вам лучше сознаться, а не оправдываться»[401].
Граф тут же, обращаясь к судьям, выкрикнул: «Я призываю мистера Бэкона против мистера Бэкона!» И далее Эссекс рассказал о письмах, которые Фрэнсис составил от его, Эссекса, и Энтони Бэкона имени, в которых защищал графа. «Тогда, – продолжал Эссекс, – мистер Бэкон был общего со мной мнения и указывал на тех, кто был моим врагом и настраивал Ее Величество против меня. Ныне же, он, кажется, переменил свое мнение обо мне, и поэтому я оставляю на усмотрение ваших сиятельств решить, кто из нас говорит правду»[402].
На это Бэкон невозмутимо ответил, что если бы «эти письма были здесь, то всякий смог бы убедиться, что они не содержат ничего, за что было бы стыдно. Вместо того чтобы заняться чем-либо другим, я попусту потратил время, пытаясь угадать, как сделать графа хорошим слугой Ее Величества и государства»[403]. С этими словами Бэкон вернулся на свое место, и суд продолжился. Были зачитаны признания других заговорщиков, которые, впрочем, мало что добавили к тому, о чем уже было известно.
Затем привели Саутгемптона. Он сказал, что на собраниях в Друри-хаусе речь шла о намерении Эссекса поговорить с королевой, и все, что планировалось, предполагало самозащиту, а не предательство.
В какой-то момент разбирательства некоторые пэры подняли вопрос: можно ли считать предательством простое желание передать жалобу лично королеве без умысла применить силу? На что Кок уверенно ответил, что можно, поскольку заговорщикам в этом случае пришлось бы преодолеть сопротивление охраны и других лиц, т. е. применить силу, и они на своих собраниях в Друри-хаусе должны были принять во внимание это обстоятельство, поэтому речь должна идти об «intended violence» с их стороны. Эссекс на это возразил: «По совести, о действии должно судить по намерению». «Нет, – парировал Кок, – наш закон исходит из того, что о намерениях судят по действиям». «Ну что ж, – ответил Эссекс, – руководствуйтесь вашим законом, а мы будем обращаться к совести»[404].
В зале поднялся шум, но тут вмешался Бэкон. «Я никогда еще, – начал он, громко и отчетливо выговаривая каждое слово, – ни в одном деле не наблюдал такой благосклонности по отношению к подсудимому, такого количества отступлений [от сути дела], такой манеры представлять улики по частям (by fractions) и такой нелепой (silly) защиты столь тяжкой (great) и очевидной государственной измены».
«Предположим, – продолжал Бэкон, обращаясь к притихшей аудитории, – что граф Эссекс намеревался… всего лишь явиться в Ее Величеству в качестве просителя. Но должны ли петиции представляться вооруженными просителями? Ведь это по необходимости ограничивает свободу государя. …Собрать тайный совет и, во исполнение его решений, бежать вооруженной толпой – какое этому может быть оправдание? Их предупреждал посланник королевы, лорд-хранитель, но они продолжали упорствовать. Это ли не измена в глазах любого простого человека?»
«Если бы, – возразил Эссекс, – я намеревался выступить против кого-то иного, кроме своих личных врагов, разве я тогда ограничился бы столь малой компанией?»
На это Бэкон, выдержав небольшую паузу, ответил: «Не на ту компанию, милорд, вы рассчитывали, которая за вами увязалась, а на помощь, которую вы надеялись получить от Сити. В День Баррикад герцог де Гиз ворвался на улицы Парижа в камзоле и чулках, сопровождаемый лишь восемью джентльменами, и нашел поддержку в городе, которую вы здесь (слава Господу) не получили. И что за тем последовало? Король (Генрих III. – И. Д.) вынужден был переодеться в платье пилигрима и в таком виде спасаться от ярости толпы. И милорд был преисполнен той же самоуверенностью и такими же притязаниями – слава и привет Сити! Но итогом стало предательство, как это было в достаточной мере доказано»[405]. На эти слова Эссексу нечего было возразить.
Если Кок все ходил вокруг да около и наводил тень на плетень, то Бэкон ясно и бескомпромиссно сформулировал суть дела: как ни трактовать мотивы и действия Эссекса, но получалось, что в любом случае речь шла о захвате королевы, или, как выразится Бэкон немного позднее, «заговор и мятеж имели целью навязать королеве законы»[406].
Судьи единодушно приговорили Эссекса и Саутгемптона к смертной казни. Эссекс извинился за свои прошлые проступки, но не признал себя виновным и, прося милости королевы, добавил: «Я скорее умру, чем буду жить в нищете»[407]. Однако последнее слово оставалось за Елизаветой.
Здесь уместно обратиться к вопросу о том, можно ли считать поведение Бэкона на суде предательским по отношению к Эссексу. Д. Л. Стрэчи, следуя во многом Маколею[408], утверждал, что «широкая простая человечность тут была бы куда уместней, чем как бритва изостренный ум. Бэкон этого не сообразил, он не сообразил, что долгая дружба, неизменная доброта, благородная щедрость и трогательное восхищение графа делали прискорбным и позорным участие в его уничтожении. Сэр Дэверс особенным умом не отличался, но его беззаветная преданность благодетелю останется благоуханной долькой чистоты среди вонючих залежей истории. В случае с Бэконом такого безоглядного героизма ничуть не требовалось, хватило бы простого воздержания. Если бы, не боясь недовольства королевы, он удалился в Кембридж, умерил расточительство… и посвятил всего себя наукам, которые так истинно любил… Но это было не для него. Натура не позволяла, судьба не позволяла. Пост лорда-канцлера маячил впереди»[409].
399
См.: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 246.
400
Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 226.
401
Ibid.
402
Ibid. P. 226–227.
403
Ibid. P. 227.
404
Ibid. P. 229.
405
Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 229–230.
406
Ibid. P. 237.
407
Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 246.
408
Macaulay Th. B. Francis Bacon (July 1837) // Macaulay Th. B. Critical and Historical Essays. Vol. 2. P. 115–239.
409
Стрэчи Д. Л. Королева Елизавета и граф Эссекс. С. 213.