Страница 75 из 88
— Точно, так и надо сделать, да поскорее. Что уж хорошего, когда за тобой все время гоняются! Ты распорядись там насчет паланкина. Вещи отдадим на сохранение моему младшему брату, твоему дяде. А сам-то ты как же?
— Мне тоже, конечно, здесь оставаться резона нет. Если вы, батюшка, исчезнете, то, стало быть, за все отвечать мне, вашему сыну.
— Это уж как пить дать. Только вот как народ посмотрит, если отец и сын вместе сбегут?
— Да, если бежать всем вместе, а не порознь, это привлечет больше внимания, народ может всполошиться. По счастью, я обо всем заранее позаботился — багаж-то весь уже собран и поделен.
Да, сынок и впрямь походил на своего родителя. Все семейное имущество он давно уже упаковал и подготовил к отправке, рассчитывая, что все равно вещи скоро придется куда-нибудь отсылать. Доля Куробэя составила семьдесят с чем-то тюков, а доля Гунэмона — более девяноста тюков.
Гунэмон тотчас же отправился к своему дяде Гоэмону Ито и попросил его принять на хранение их имущество.
Вскоре прибыли паланкины. Тот паланкин, что предназначался Куробэю, был женский.
— Ну и хорошо, — заметил Куробэй, — люди меньше интересоваться будут.
Он проворно забрался в паланкин и там затаился.
До рассвета было уже недалеко. Шаги носильщиков отдались эхом в кромешной мгле, и женский паланкин с сидящим в нем Куробэем устремился прочь из Ако в сторону границы земель клана.
Паланкин Гунэмона также был готов к отправке. Вместе с ним должна была ехать жена. Когда уже собрались трогаться в путь, хватились кормилицы, которая ушла куда-то убаюкивать младенца.
— Кормилица! Где ты?! — позвала со двора жена Гунэмона, но ответа не последовало.
— Нельзя ли поскорее! — прикрикнул на нее Гунэмон из паланкина. К ним подбежал слуга:
— Там на улице кто-то идет с фонарем!
— Ох, что если это опять Окадзима?! Нет уж, увольте! А ну давай, садись скорее! С младенцем как-нибудь потом разберемся…
— Но как же…
— Хватит нюни распускать! Смотри, хуже будет! А ну залезай, говорю!
Тем временем малютка, ни о чем не ведая, крепко спал где-то на руках у кормилицы. Впрочем, Окадзима так и не объявился — человек с фонарем оказался случайным прохожим.
Наутро к Гунэмону и Киёбэю Танаке были отправлены слуги с уведомлением от Куробэя:
«В связи с болезнью для поправки здоровья направляюсь в Одзаки, в окрестности Ниихамы.
Прошу о том всех оповестить».
Немедленно было сообщено о том Кураноскэ. Тем временем повсюду уже разнеслись слухи о том, что прошлой ночью отец и сын Оно бежали из Ако и отплыли в неизвестном направлении на корабле. Кураноскэ был так поражен полученным известием, что поначалу не мог произнести ни слова.
— Я даже представить себе не мог, что в такой момент, когда еще не состоялась передача замка властям, старший самурай клана мог проявить подобную безответственность, — заметил он наконец. — Особенно если учесть, что об этом уже болтают по всей округе…
До той поры Кураноскэ, хотя и недолюбливал Куробэя Оно, довольно высоко ценил способности последнего в ведении хозяйственных дел, а оттеснить его в сторону после печальных событий старался лишь потому, что в чрезвычайной ситуации необходимо было обеспечить себе возможность никем не оспариваемых волевых решений. Это вовсе не было связано с тем, что Кураноскэ потерял уважение к заслугам Куробэя в прежней, мирной жизни, и теперь ими пренебрегает.
— До чего дошли люди… — вымолвил он.
Немедленно были отряжены нарочные в усадьбы Гэнгоэмона Катаоки, родственника беглецов Гоэмона Ито и Хисиэмона Ядзимы. Им велено было передать: «Вплоть до передачи замка никому не разрешается покидать территорию клана. Доведите это до сведения отца и сына Оно. Пусть безотлагательно возвращаются».
Ответы от Ито и Ядзимы были обескураживающи-ми:
«Такое поручение мы принять не можем. Откуда нам знать, куда эти Оно отправились?!»
Кураноскэ догадывался, что в обеих усадьбах знают, кто где находится, но умышленно скрывают местонахождение Куробэя, поскольку Ито ко всему еще и было доверено управлять подворьем семейства Оно в отсутствие хозяев. Кто-то проболтался о том, что все имущество дома Оно спрятано у Дзюэмона Оцуя и Сёбэя Коя. К тому же передавали, что Гунэмон бросил младенца на попечение кормилицы, и та теперь не знает, что ей делать.
— Презренные ничтожества, — бросил Кураноскэ не столько с гневом, сколько с искренним изумлением. — Все их имущество, что хранится в домах у Оцуя и Коя, арестовать, опечатать и сказать хозяевам, чтобы без моего разрешения не смели ничего возвращать этим Оно.
— Грудного младенца, конечно, опечатывать не будем, — добавил он. — Распорядитесь, чтобы его отдали на попечение в порядочную семью. Небось, скоро явятся его забирать.
Рядовые самураи-асигаргу, возмущенные гнусным поведением старшего и младшего Оно, с радостью отправились на подворья к Оцуя и Коя, где с излишней суровостью провели опись оставленного имущества. Опечатывая тюки, они злорадно посмеивались: то-то несладко придется теперь владельцам, и поделом!
С тех пор прошло много времени, а Куробэй с Гунэмоном так и не объявлялись. Никто не знал, где они обретаются. Вероятно, они слышали от знакомых, какую дурную славу снискали себе в Ако, и решили, что в родные края им теперь путь заказан. Ходили слухи, что они осели где-то в окрестностях Киото, но никто не мог сказать, правда это или ложь. Уже после того как закончилась церемония передачи замка Ако властям, и многие бывшие самураи клана стали разбредаться кто куда, бесследно исчезая, опечатанные тюки с имуществом дома Оно все так же лежали на подворьях Оцуя и Коя.
— Беда! — ворчали хозяева. — И что только теперь со всем этим делать?!
Когда настал сезон дождей, даже по стенам пошла плесень от сырости, но вещи на просушку никто вынимать не стал. В ту пору горожане еще радостно предвкушали, как папаша и сынок Оно явятся за своими вещами.
— Господин Оцуя, смотрите только, ничего им не возвращайте, если придут, — напоминали знакомые при каждом разговоре, будто налагая некий странный запрет. Сохранение имущества рода Оно стало восприниматься не столько как дело, находящееся под ответственностью домов Оцуя и Коя, сколько как ясно осознанный общий долг. «Пусть только явятся! Ведь придут же они наконец!» — надеялись все, но Куробэй с Гунэмоном не спешили за своим добром. В конце концов люди устали ждать, и летом, что особенно жарко и душно близ берегов Внутреннего моря, сидя в вечерней прохладе на веранде и обмахиваясь веерами, они уже не выказывали в разговорах прежнего интереса к оставленному имуществу семейства Оно.
Но вот настало двадцать шестое число восьмой луны. Подул первый осенний ветерок. Безлунной ночью две темные фигуры, миновав перекресток, украдкой проскользнули под занавеску у входа в дом Оцуя. Двое пришельцев, в которых можно было признать самураев, к удивлению хозяев оказались отцом и сыном Оно.
— Давненько не виделись! — сказал Куробэй, придерживаясь обычной своей самоуверенной манеры. Всем своим видом он показывал, что пришел получить оставленное добро. Лавочник Оцуя, памятуя о том, что от него требовали соседи, сослался на приказ Кураноскэ и наотрез отказался что-либо возвращать.
— Ты что несешь?! — вскипел Куробэй, вытаращив глаза. — С какой это стати требуется чье-то особое разрешение, чтобы вернуть мне мои собственные пожитки?! Да никто сейчас и знать не знает, кто такой твой бывший командор замка Кураноскэ Оиси и где он обретается! Сколько можно перед ним кланяться?! Хватит уж, расслабься!
— Но вы и меня поймите, сударь! — возражал
Оцуя. — Ежели я вам сейчас ваше добро отдам, то как же мне потом перед всем честным народом ответ держать?! Нет, я один на такое решиться не могу. Вот погодите, пошлю кого-нибудь, пусть людей соберет…
— Вот это ни к чему. Экий ты, Дзюэмон — на все у тебя отговорки есть! Нет уж, лучше никого звать не надо. Мы ведь сейчас того… тайком явились. Не хотелось бы никому на глаза попадаться… Да если бы я был на прежней своей должности, мне эти денежки и вовсе были бы тьфу! Так ведь сам знаешь, полгода пришлось скитаться невесть где, поиздержались вконец, совсем, можно сказать, обнищали, нужда одолела. Ты хоть прежнюю мою заботу вспомни, пожалей нас — верни добро-то! Очень тебя прошу, Дзюэмон! Ну, будь человеком!