Страница 66 из 88
Однако и Дзиндзюро уже полностью признал, что хозяин усадьбы Оиси — сверх ожиданий грозный противник. Как-никак княжество погибло, а теперь еще предстояло передать властям замок. Такое нелегко пережить, как бы крепок духом ни был человек. В любом случае весь распорядок его повседневной жизни, конечно, должен был бы смешаться и нарушиться. Тем не менее, насколько мог проведать Дзиндзюро, изо дня в день жизнь Кураноскэ протекала согласно непреложным правилам в рамках свято соблюдаемой дисциплины. Можно было подумать, что существование Кураноскэ после всего случившегося почти не отличается от прежней мирной жизни — словно эти трагические события не оказали на него никакого влияния.
На общем сборе как будто бы действительно было принято решение о «смерти вослед». Дзиндзюро чувствовал, что все домашние в усадьбе объяты печалью. Он слышал, как служанки тихонько переговаривались друг с другом и тайком от хозяина плакали. Однако в поведении хозяина и членов его семьи ничего не изменилось. В особенности между Кураноскэ и его женой все было точно так же, как всегда. Старший сын его помалкивал, но младшие дети в отсутствие отца носились по дому и весело играли.
Запасшись терпением, Дзиндзюро продолжал жить в подполье. Пресловутое чутье определенно подсказывало ему: «— Здесь что-то не то!»
В конце концов долгожданный случай представился. Чутье не обмануло Паука.
Дело было однажды вечером, когда Дзиндзюро, по обыкновению, забравшись в свое подполье, прислушивался к тому, что творится в доме. Кураноскэ коротал вечер в одиночестве. Открыв библиотеку и выдвинув ящики с документами, он доставал какие-то бумаги и с треском рвал на мелкие клочки — должно быть, разбирался с письмами и прочими документами. Означать это могло только одно: вскоре должно было произойти нечто, для чего требовалось навести порядок в бумагах. Дзиндзюро насторожился и еще пуще навострил уши.
Наконец Кураноскэ вышел во двор и, позвав на подмогу Тикару, принялся жечь сваленные ворохом бумаги. Дзиндзюро из-под веранды были видны только освещенные отблесками огня полы кимоно отца и сына. Отец безмолвствовал, и сын тоже не нарушал молчания. Тикара ворошил костер бамбуковой палкой, кончик которой тоже занялся и теперь мерцал слабым огоньком.
Когда бумаги прогорели, Кураноскэ, поднявшись на веранду, сказал:
— А теперь залей водой хорошенько — видишь, ветер какой. Потом позовешь ко мне Хатискэ.
Тикара сделал все, как было сказано. Дзиндзюро слышал, как во двор вошел пожилой самурай из челядинцев и обратился к хозяину:
— Ваша милость! — Собирайся завтра поутру в дорогу. Отправишься в Киото. Я напишу письмо, и ты его доставишь по назначению.
— Слушаюсь, ваша милость.
Вот оно! У Дзиндзюро аж дух захватило. Отправляет гонца в столицу… Может, и ничего особенного, но чутье уже подключилось. Предстояло выяснить подробности: куда именно направлен посланец и что содержится в письме. Он надеялся, что теперь наконец-то удастся разгадать тайну, что кроется за непоколебимым спокойствием Кураноскэ.
Встретившись в ту же ночь с Хаято, Дзиндзюро обо всем ему рассказал, поручив проследить, куда отправится гонец, и по возможности прочитать письмо.
— Я бы и сам пошел, да хочу еще понаблюдать за усадьбой, — добавил Паук.
— Ладно, я за ним увяжусь и поведу до Киото, но как, по-вашему, я смогу прочесть это письмо? Могу я прикончить старикашку?
— Ну, такие крайние меры, сударь, позволительны только если уж больше ничего не остается. Насколько возможно, постарайтесь его не спугнуть и остаться незамеченным, чтобы он не догадался, что за ним следят.
На том они и расстались.
Хаято немедленно собрался в путь и занял позицию для наблюдения у ворот замка, выводивших на тракт, где вскоре должен был показаться гонец. Наконец, когда уже забрезжил рассвет, гулко ударил барабан, ворота замка распахнулись и вышел верный Хатискэ,
облаченный в дорожное платье.
Город уже просыпался — повсюду чувствовалось утреннее оживление. Хатискэ, выбрав, как видно, сухопутную дорогу, не пошел в сторону порта Ниихама-одзаки, а вместо этого зашагал в противоположном направлении, в сторону Наватэ. Соблюдая дистанцию, Хаято пустился за ним следом. За всеми этими передвижениями, о которых едва ли мог догадаться кто-то посторонний, давно уже с большим вниманием наблюдал один нищий. Проследив за обоими, он ретировался — только затем, чтобы зайти на постоялый двор, где квартировала предприимчивая «купчиха». Там он прошел во внутренний дворик, где его без особого удивления встретила служанка, подметавшая галерею. Служанка поднялась на второй этаж доложить, и вскоре заспанная «купчиха» уже спускалась по лестнице, подметая подолом ступеньки.
— Молодец, хорошо работаешь! — сказала она. — Ну как, было что-нибудь?
— Ага. С подворья командора вышел человек, с виду вроде из челяди кто-то, а за ним, значит, увязался тот самый и стал следить…
— Тот самый?
— Ну тот, молодой, пригожий такой…
— А-а, — проронила женщина и задумалась.
Лучи утреннего солнца все ярче разгорались в свежей зелени литокарпуса. На противоположной стороне дворика служанка с шумом отряхивала пыль с сёдзи. Утро было тихое, безветренное.
«Купчиха» наконец как будто бы на что-то решилась, и кровь слегка прилила к щекам.
— Вот что, сослужи-ка, дружок, службу: отправляйся тотчас же за этим красавцем и глаз с него не спускай, куда бы он ни пошел. Я тут закончу кое-какие дела и тоже за вами поспешу. А ты пока погляди, куда это он собрался, да только не упусти! Вот тебе денег на дорогу.
С этими словами она вручила нищему несколько монет.
— Это тебе от меня за работу. Погоди немного, тут еще кое-что…
Судя по всему, «купчиха» была очень довольна. Пока нищий стоял с несколько ошеломленным видом, она быстро взбежала по лестнице, и, что-то прихватив, тотчас же снова спустилась вниз.
— Ты по дороге оставляй для меня какие-нибудь приметные знаки, чтобы мне вас найти побыстрее. Да вот хоть просто круг рисуй.
В руках у нее была небольшая коробочка с письменными принадлежностями.
— Ну, давай, иди. Смотри там маху не давай! Понял?
Когда нищий вышел за ворота, «купчиха» сказала служанке:
— Приготовь-ка мне ванну, да погорячее. Мне надо будет отлучиться дней на пять. Ты пока что сходи к управляющему и скажи, чтобы счет прислал — рассчитаюсь перед уходом.
Вернувшись к себе, «купчиха» проворно прибрала свои нехитрые пожитки, которые решила оставить до возвращения. Однако кинжал она собиралась взять с собой и теперь, спрятав оружие в дорожном кимоно, положила сверток в нишу токонома. Затем она отодвинула перегородку и заглянула в соседнюю комнату, куда давно уже вселился Касивабара, большой мастер меча и один из ее приверженцев-ронинов, который взялся охранять благодетельницу.
— Касивабара! — позвала женщина, но ронин, пренебрегая своими обязанностями, только блаженно похрапывал, выпростав волосатые ноги из-под ночного кимоно. Женщина озадаченно подняла брови, но затем, должно быть, что-то надумав, вышла на веранду и тихонько задвинула за собой сёдзи. Вернувшись в свою комнату, она присела возле подноса с курительным прибором и взяла чубук.
Утреннее солнце уже пробивалось сквозь бумагу на одной половине сёдзи. Выпуская сизые струйки дыма, женщина погрузилась в мечтательную задумчивость. Прочитать письмо, лежащее у кого-то за пазухой, да так, чтобы человек этого не заметил, было заданием нелегким. Что делать?
Шагая по дороге вслед за Хатискэ, слугой из дома Оиси, Хаято обдумывал всевозможные варианты действий. Хатискэ — фамилии Хаято не знал — на вид был дядька крепкий — по крайней мере, ноги у него были мускулистые, как у хорошо тренированного бойца. Большие, слегка навыкате глаза, казалось, могли с первого взгляда распознать злоумышленника.
Первый ночлег у Хатискэ был в Химэдзи, в призамковом городе. Хаято остановился на том же постоялом дворе, но в другом флигеле, так что подобраться к письму было невозможно. На вторую ночь прибыли в Хёго, где Хаято удалось устроиться в соседнюю с его подопечным комнату. Слегка отодвинув фусума, он присматривался, но Хатискэ, вероятно, не расставался с письмом и никогда его не вынимал, так что добыть заветную бумагу, наверное, нелегко было бы и профессиональному дорожному вору.