Страница 63 из 88
Однако под сенью стены, тянувшейся вдоль рва, путника караулила старая знакомая, которая давно уже с насмешкой во взоре наблюдала за его ухищрениями. Когда огонек фонаря почти совсем растаял во мраке, она двинулась следом. Шла она нерешительно, не ведая куда, и очаровательная фигурка напоминала цветок, что распустился в саду теплой, безветренной вешней ночью.
За короткое время предприимчивая дама сумела собрать вокруг себя пеструю компанию. Кроме самых первых ее знакомых Мондзаэмона Исэки и Ятанодзё Накамуры, в круг избранных входили многие другие ронины клана. Все они захаживали на постоялый двор в ожидании, не случится ли чего, и обменивались скорбными сетованиями по поводу горькой судьбы родного края.
Дама этими беседами не интересовалась, всем своим видом, казалось, говоря: «Не нашего женского ума это дело!» Однако в действительности коварная стала подлинным вдохновителем тайных сборищ.
Даже после того, как Хаято набросился на нее с мечом, дама вовсе и не подумала покинуть город. Похоже, она не прочь была окружить себя преданными телохранителями из самых отчаянных ронинов и ради этой цели безропотно мирилась с увеличением платы за постой. Более того, во время застолий, в которых сама дама участия не принимала, всю закуску и выпивку она оплачивала из своего кошелька. Денег у нее, как видно, было полным-полно, и в средствах она никогда стеснения не испытывала. Когда кошелек пустел, ей со скороходом доставляли из Эдо столько, сколько было нужно. Очень быстро она стала для всех ронинов незаменимой покровительницей. Ронины вели бурные споры о том, что будет с кланом, убежденные в том, что их задача сейчас — добиться решения оборонять замок. Даже в самом замке нашлось немало таких самураев, что были разгневаны на командора Кураноскэ и старшин. Постепенно мысль о сопротивлении овладевала горячими головами, превращая их в сплоченную группировку. Для проникших в Ако лазутчиков эта группировка представляла серьезную угрозу. Тем временем в город продолжали прибывать самураи клана из Эдо. Эти люди, бывшие почти свидетелями ужасных событий, приносили с собой новую боль, растравляя душевные раны.
О случившемся прибывшие из Эдо рассказывали не скрывая своих чувств. И о неуемной алчности вельможи, и о смиренном долготерпении покойного господина, и о том, как были попраны все приличия на церемонии приема императорских посланников. Самураи вновь и вновь выслушивали эти рассказы, скрежеща зубами и сжимая кулаки в бессильной ярости. Передаваясь из уст в уста, рассказы неизбежно обрастали некоторыми преувеличениями. Слухи расходились, словно круги по воде, завладевая сознанием людей, искры негодования разгорались в сердцах.
Передавали, что Кураноскэ, когда кто-то из приближенных самураев рассказывал ему о замыслах жаждавших мести ронинов, только отмахивался: «Да бросьте вы это, бросьте!»
Как видно, он был одержим одной идеей: умереть вослед за господином. А если задаться целью снискать славную «смерть вослед», то почему бы и не решиться погибнуть на стенах замка? На этот счет и ломали головы самураи.
В конце третьей луны Кураноскэ вновь объявил сбор членов клановой дружины. Передавали, что и на сей раз он постарается укрепить всех в мысли о необходимости умереть вослед за господином. Многие были готовы принять участие в обороне замка, но что касается «смерти вослед», то есть самоубийства… В совещании приняло участие чуть более шестидесяти самураев — во много раз меньше по сравнению с теми тремя сотнями, что пришли на первый сбор. Из тех, что явились на сбор, было немало таких, что, похоже, отнюдь не разделяли точки зрения Кураноскэ.
С самого начала гнетущая атмосфера воцарилась под сводами зала, будто придавив к земле собравшихся.
Сам Кураноскэ был не слишком изумлен малочисленностью своих подчиненных. Хоть их и немного, но эти отважные сердца не побоятся пойти на смерть, если будет нужно. Все свои дальнейшие расчеты Кураноскэ строил исключительно на их непоколебимом мужестве и стойкости. Когда именно эти качества пригодятся в деле, он пока не знал, но для того, чтобы выстоять посреди всех невзгод и до конца держаться вместе, отчаянная храбрость горячих голов, готовых без раздумья броситься в любую заваруху, становились только помехой. Если смотреть с такой точки зрения, шестьдесят человек, сделавших свой выбор и с хладнокровной уверенностью пришедших на сбор, было не столь уж мало.
— Могу ли я считать, господа, что все присутствующие согласны в намерении расстаться с жизнью вослед за нашим покойным господином? спросил Кураноскэ, обводя взором зал, и ощутил величайшую радость, узрев множество лиц, на которых был написан положительный ответ на заданный вопрос.
Здесь были Гэнгоэмон Кояма, Кюдаю Масэ, Кинэмон Окано, Канроку Тикамацу. Простых самураев оказалось больше, чем клановой знати.
— Многие призывают к обороне крепости, — начал Кураноскэ, — однако противостоять всему сёгунскому воинству, запершись в одном замке, все равно что кузнечику-богомолу с топориком бросаться на императорскую карету. В конечном счете, если будем храбро биться, нам удастся продержаться день-два, не более. Грядущим поколениям мы не оставим ничего, кроме памяти об этих смехотворных потугах, зато навлечем неисчислимые бедствия на горожан и земледельцев, что будет, как мне представляется, нарушением последней воли нашего господина. Мое мнение таково, что надо, соблюдая долг верноподданного, дождаться сёгунских посланцев, объявить им наши сокровенные помыслы и побуждения, а после того покончить с собой в замке, уйдя в иной мир вослед за нашим господином. Что скажете, милостивые государи?
Большинство собравшихся согласно кивали.
— Коли так, готовы ли вы дать в том клятву? — еще раз вопросил Кураноскэ.
Одобрительно склоняя головы, самураи один за другим заявляли о своем согласии. Лишь двое — срочно вернувшийся из Эдо Гэнгоэмон Катаока и Дзюродзаэмон Исогаи — молчали. На их лицах было написано смущение.
Кураноскэ извлек из-за пазухи текст клятвы и первым поставил свое имя, увлажнив кровью именную печать, а затем передал бумагу сидевшему рядом Сёгэну Окуно. Тот поставил свою печать и передал текст Дэмбэю Кавамуре. Далее от Кавамуры бумага перешла к Гэнгоэмону Катаоке. Тот взял текст клятвы, взглянул и передал соседу.
— Как?! — воскликнул Гэнго Отака, — а вы, ваша милость?
— Я не собираюсь к вам присоединяться! — категорически заявил в ответ Катаока.
Самураи нахмурившись смотрели на него. Катаока только что примчался из Эдо и сразу же поспешил на сбор. К тому же среди самураев клана он пользовался всеобщим уважением за беззаветную верность — и вот теперь этот отказ… Самураи не знали, что и думать.
Гэнгоэмон по-прежнему сидел с напряженным, мучительным выражением на лице и даже не пытался объяснить причину своего отказа. Тут и Дзюродзаэмон Исогаи объявил:
— Я тоже воздерживаюсь.
Однако Дзюродзаэмон, очевидно, был человеком не столь крутого характера, как Катаока. Он снизошел до объяснений:
— Мы с Катаокой доставили останки князя в храм Сэнгакудзи и поклялись перед прахом господина, что утолим гневную скорбь его души в загробном мире. Хотя мы поспешили сюда, но видим, что вы, господа, преисполнены намерения совместно уйти из жизни. Поскольку в настоящее время ваше решение предусматривает «смерть вослед», это совершенно не совпадает с нашими устремлениями, и мы не можем к вам присоединиться и поставить здесь свои печати. Каждый отвечает за себя, так что мы предпочитаем остаться при своем мнении. Что ж, Катаока, наверное, нам пора откланяться?
— Мгм, — Катаока лишь кивнул в ответ и поднял-
ся.
Самураи смотрели на Кураноскэ, ожидая, что их предводитель сейчас что-то скажет. Но Кураноскэ, спокойно позволив Катаоке и Исогаи удалиться, подозвал челядинца, прислуживавшего на кухне, и распорядился заняться приготовлением к трапезе. После ухода Катаоки и Исогаи подписание клятвы на крови вскоре было закончено. Кураноскэ, держа бумагу руках, негромким голосом отчетливо проговаривая имена, зачитал весь список. Каждый из самураев, когда звучала его фамилия, слегка кланялся и отвечал утвердительно. Под сводами закрытого со всех сторон зала воцарилась скорбная и торжественная атмосфера. Эти люди добровольно согласились пойти на смерть, и каждый из них в глубине души гордился собой, сознавая, что сам, по своей воле избрал сей путь.