Страница 9 из 72
Все приходит само собой, как велит природа… Кураноскэ часто думал об этом. Нужно лишь довериться своему сердцу, которое не подведет, и следовать его влечению. Бескрайняя даль открывается впереди. Однако он был глубоко уверен, что сердце знает дорогу и всегда отыщет верный путь, даже если придется плутать в тумане. Пусть его пока не видно, но там, в тумане, кроется солнце. Нет, оно здесь, в его собственном сердце! Вся его глубинная мудрость идет оттуда — от солнца.
Письмо от Ясубэя и его друзей порадовало Кураноскэ, но при этом его внутреннее зрение, идущее от сердца, нисколько не затуманилось.
— Молоды вы еще! — проронил он ласково, не оттого, что столь гордился своей умудренностью, а лишь оттого, что испытывал теплое чувство к своим юным соратникам. — Вы должны изжить собственное «я» до конца. В имени человека, в его репутации проявляется его «я», и это «я» мы должны сейчас безжалостно отбросить. Если вы попытаетесь заглянуть глубже, дойти до сути, разве не будет вам безразлично, что толкует о нас молва и какие обвинения бросают нам вслед?
Так думал про себя Кураноскэ, с рассеянным и отрешенным видом созерцая сад.
Явился с визитом Соэмон Хара. Кураноскэ показал ему письмо от молодых соратников. Соэмон, проделавший долгий путь под палящим солнцем, молча читал, утирая полотенцем обильно струящийся по лицу пот.
Не только Соэмон, но и многие другие ронины из Ако, перебравшиеся за последнее время в Киото, часто встречались с Кураноскэ. В отличие от тех, кто осел в Эдо, они безоговорочно доверяли своему командору и вместе с ним спокойно выжидали, готовясь к решительному удару.
— Вот, собираюсь писать им ответ, — сказал Кураноскэ. — Насколько это в моих силах, я все же стараюсь добиться, чтобы князя Даигаку признали правопреемником. Конечно, я забочусь в первую очередь о сохранении родового имени и нашего клана, а не о самом князе. Тем более я не собираюсь сам устроиться на службу к новому сюзерену и таким способом выторговать себе безбедную жизнь. А хвала и хула — все, что толкуют обо мне в народе, — мне и вовсе безразлично. Я понимаю, что им там, в Эдо, не терпится. Они ведь там варятся в этом котле, слушают бесконечно все эти толки и пересуды… Молодые еще — конечно, это не может на них не оказывать влияния. Может быть, самое лучшее было бы всех их забрать сюда. На сей раз я хочу объяснить им все нелицеприятно, может, даже чересчур. Напишу, что лучше бы они пока вообще обо всем забыли…
— Ну нет, это уж слишком! — усмехнулся Соэмон. Если вы, командор, им такое посоветуете, даже представить не могу, как они будут возмущаться. Да что уж, совсем неплохо, что молодежь так рвется в бой. Меня больше другое беспокоит. Они там все молодцы хоть куда, сила так и брызжет — как бы при такой прыти не натворили чего, не бросились очертя голову в какую-нибудь авантюру. Такое ведь вполне возможно. Самое главное, конечно, чтобы они этой своей силушки и решимости не растеряли… В молодости, бывает, каких только глупостей не сделаешь!.. Но я полагаю, за них можно особо не волноваться — все честные сердца, у всех лучшие намерения.
— Нет, друг мой, тут я с вами согласиться не могу, возразил Кураноскэ. — Мое мнение таково: пусть они в конце концов делают то, что им так хочется сделать. На здоровье! Пусть попробуют, да только дело-то больно трудное.
— Да, тут нужно действовать с умом, тут искусная стратегия требуется. А молодежь — что с нее возьмешь!..
Усмехнувшись, Кураноскэ встал и вытащил из шкафа доску и шашки для игры в го.
— Честно говоря, мне горько сознавать, что я, вопреки законам природы, даровавшей нам жизнь, посылаю всех этих людей на смерть, и отныне должен заставлять их думать только о смерти. Жизнь наша и так коротка, хорошо бы ее прожить с удовольствием, совершить то, что хочешь совершить — не торопиться умирать… Вот о чем я часто думаю.
— Нет уж, думать сейчас надо только о нашем деле. Сантименты придется отбросить.
— За дело берется мастер! — провозгласил Кураноскэ, решительно делая первый ход. — Отыграюсь сейчас за прошлый раз!
— Думаете, на сей раз победа будет за вами?
— Да, победа будет за мной!
Сердце пятидесятичетырехлетнего Соэмона вдруг забилось быстрее, будто сжатое чьей-то большой ладонью. Примериваясь, какой шашкой ходить, он поджал губы, так что они превратились в тонкую полоску. Безмолвие воцарилось в комнате только трели цикад ливнем обрушивались на шашечную доску.
Взявшись за хорошо протертые перила, Дэнкити Омия, он же Сёдзаэмон Оямада, шагнул в дом. На улице ярко сияло солнце, и теперь, пока глаза еще не привыкли, в прихожей ему казалось темновато.
— Прошу прощенья! — окликнул он хозяев.
— Сейчас! — отозвался из дальней комнаты женский голос, но сама его обладательница не спешила выйти к гостю. Больше в доме как будто бы никого не было. Судя по всему, комнаты, разделенные легкими тростниковыми занавесями, уходили далеко вглубь дома. На внушительной, как и подобает дому квартального начальства, «полочке счастья» сияла пузатым брюшком фарфоровая бутыль священного сакэ-омики. В нос Сёдзаэмону ударил аппетитный дух — что-то варилось или тушилось на кухне. Возможно, хозяйка была сейчас слишком занята подготовкой к обеду и никак не могла оторваться.
— Это ли дом начальника пожарной команды?
— Да-да, — с этими словами, постукивая по глинобитному полу деревянными подпорками гэта, в прихожую вошла стройная женщина с волосами, уложенными узлом и заколотыми гребнем.
— Я тут слышал от владельца винной лавки, — сказал Сёдзаэмон, — что у вас сдается дом — вот решил посмотреть помещение…
— Что ж, идите, не стесняйтесь, — любезно пригласила хозяйка. — Дать вам ключ?
— Да в общем-то… Я снаружи посмотрел — вроде подходит…
— Там недалеко, в квартале Ёцуя, недавно был пожар — все из этого дома убежали куда глаза глядят, да так и не вернулись. До сих пор никто так и не вселился. Мне вроде бы открывать этот дом не положено, а вы вот, возьмите ключ, зайдите внутрь и все осмотрите без стеснения.
Получив ключ, прикрепленный к деревянной бирке, на которой значилось «Пожарная команда», Сёдзаэмон вышел на улицу. В тени развесистой ивы подле залитого солнцем перекрестка его ждала та самая девушка, Сати Ходзуми. Завидев Сёдзаэмона, она ласково ему улыбнулась.
— Что, небось, жарко было? — спросил он, показывая ключ.
Они прошли бок о бок несколько кварталов, увидели надпись «Дом сдается», открыли ветхие ворота и вошли во двор. Дорожка, устланная опавшими сосновыми иглами, вела вдоль живой изгороди ко входу. Двор перед небольшим аккуратным двухэтажным домиком утопал в зелени. Главным преимуществом было наличие в доме двух этажей. На первом должны были разместиться отец и дочь Ходзуми, на втором сам Сёдзаэмон, он же Дэнкити Омия.
Ключ со скрежетом повернулся в скважине, и внешняя дверь отворилась. Отодвинув перегородку, они оказались в прихожей, откуда уже можно было войти в дом.
— Пожалуйте, сударыня, — пригласил Сёдзаэмон, который строил из себя простого мещанина и потому, хоть и заплатил за Ходзуми все долги, не забывал держаться с девушкой нарочито почтительно и подобострастно.
Бедная Сати от такого обращения ужасно смущалась и робела, не зная, как себя держать.
— Нет, лучше уж вы вперед…
— Ну ладно, тогда прощенья просим, — ответствовал Сёдзаэмон, которому неохота было дальше разводить церемонии, и первым вошел в дом.
Может быть, оттого, что дом оказался совсем близко от пожарища, внутри воздух был спертый и пахло пылью. Сёдзаэмон прошел к веранде, выходившей в сад, отодвинул створку и оглянулся. Сати последовала за ним в комнату и, должно быть, чувствуя себя неуютно, стояла как потерянная посреди этого пустого, мрачного и затхлого помещения, утратив свое обычное радостное девичье оживление.
— Потолок низковат, правда, а так дом хоть куда, верно? — сказал Сёдзаэмон, оценивающим взглядом окинув комнату.
Сати тоже, показывая свою хорошенькую шейку, задрала голову и посмотрела на потолок. Только сейчас девушка осознала, что находится вдвоем с почти незнакомым мужчиной в уединенном доме за закрытыми дверями. Сёдзаэмон-Дэнкити был молод, пригож и к тому же проявил такую редкостную доброту, позаботившись о ней и об отце… Уже только от того Сати инстинктивно, своим девичьим чутьем ощущала некую тревогу, и хотя она всячески старалась восстановить душевное равновесие, с каждой минутой, наоборот, чувствовала себя все более скованно.