Страница 64 из 72
Наконец появился Паук Дзиндзюро. Обменявшись взглядами, они вместе молча пошли по дороге.
— Ну, как там? — спросил Хёбу.
— Да, как видно, они начеку… — коротко ответствовал Дзиндзюро.
На лицо Хёбу легла мрачная тень. Помолчав еще немного, он обронил:
— Так оно и должно было быть…
Вслед за тем Дзиндзюро подробно и обстоятельно поведал о том, как они прошлой ночью с Хаято и Осэн пробирались в деревню Хирама, и что из этого вышло. Не похоже, чтобы часовых расставил сам Кураноскэ — скорее всего, за это дело взялись крестьяне из деревни. А кроме того в соседних домах человек по пять-шесть квартируют самураи, которые, если что, всегда готовы примчаться на помощь по первому зову.
Хёбу сверкнул глазами исподлобья:
— Те самые ронины?
Этого Дзиндзюро пока не знал. Хёбу на некоторое время умолк, погрузившись в раздумье.
Если кто-то втайне помогает ронинам из Ако осуществлять их план, то кто это может быть? Дом Тода? Или их родичи из края Гэй? Да нет, едва ли среди родни Асано найдутся такие, у кого хватит духу на подобное. Если же подозревать кого-то еще, то остается лишь строить догадки и предположения. Скорее всего никакой серьезной силы за этим не стоит. Похоже, что просто собралось вместе несколько человек, которые записались в союзники ронинов. В любом случае действовать публично они не могут, поскольку сами ронины из Ако — компания злоумышленников, которые затевают разбой и беззаконие. Если станет известно, что кто-то этим злодеям помогает, безусловно, таким помощникам не поздоровится — разделят вину со злоумышленниками.
От этой мысли Хёбу немного оживился, и легкий румянец разлился у него по щекам. Надо прибегнуть к соответствующим мерам и разоблачить заговор. Но почему же верховная власть и в особенности всесильный Янагисава, покровительствующий Кире, молча наблюдают за развитием событий, не желая ничего предпринимать? Уж наверное, можно было найти достаточно убедительную причину для того, чтобы нанести упреждающий удар по этим ронинам, которые все время смотрят волками и вот-вот укусят. Тем самым был бы подкреплен авторитет верховной власти, замыслы ронинов были бы пресечены в зародыше и Оиси не смог бы даже пальцем пошевелить.
Вот именно! Вот оно! Хёбу почувствовал, что огонек вдруг забрезжил во мраке. Этот огонек разгорался все ярче и ярче, освещая окрестности, и просился из груди наружу. Хёбу совладал с собой, уняв волнение, и спокойным голосом сказал:
— Поворачиваем. Я возвращаюсь в Эдо.
Тораноскэ Сисидо, возвращавшийся из Ако, преобразившись в обличье нищего, шагал сквозь предутренний туман через квартал Хонсюку в Синагаве. По дороге он завернул в дом, где над входом красовался темно-синий занавес-норэн с изображением цветка имбиря. Когда он, нырнув под норэн, зашел в дом, там царили мрак и тишина — никто еще не вставал. У вышедшего с заспанной физиономией мужичка Тораноскэ спросил, изволит ли еще почивать преподобный Отставник. Мужичок вежливо ответил, что не стоило и задавать подобный вопрос, поскольку оно само собой разумеется. В тоне его чувствовалось легкое презрение к наивному посетителю.
— Ну, тогда и меня где-нибудь пристрой, — усмех
нулся Тораноскэ. — Вздремну немного, а когда сам проснется, разбудишь меня.
На вопрос, не желает ли гость девицу, Тораноскэ отмахнулся:
— Не надо. Спать хочу!
После такого ответа, как и следовало ожидать, его препроводили по лестнице куда-то в подвал, в темную комнату, заваленную бумажными фонарями, и предложили весьма несвежую постель. Впрочем, Тораноскэ было все равно. Не успел он рухнуть на футон, как комната огласилась громоподобным храпом.
Когда на улице было уже совсем светло, хозяин растолкал Тораноскэ и провел его к Мунину Оиси. Прямо под окнами вскипали волны прибоя, и отраженные от воды яркие блики играли на потолке. Мунин, обряженный в изысканное спальное кимоно на вате, скрестив ноги сидел подле веранды на пышной постели, куда падали лучи солнца.
— С прибытием! — изрек он.
Юная девица, годившаяся Мунину в дочери, пристроилась рядом с ним на постели с несколько смущенным выражением смазливого личика.
— Как изволили почивать? — с усмешкой спросил Тораноскэ, присаживаясь.
— Ничего себе, — ответствовал Мунин, скривив губы в улыбке, обращенной к безоблачной морской дали.
— Гляди-ка, вон остров Авакадзуси виднеется… — заметил он лениво.
Тораноскэ, подавив усмешку, спросил:
— Ну, как, освежились немного?
— А то как же, освежился. В провинции-то благодать, а? — Кажется, что жизнь себе года на два-три продлил. Как у нас насчет винца?
Мунин расторопно принял у девицы раскуренный длинный серебряный чубук и передал его Тораноскэ.
— Кстати, — продолжал Мунин, — что там, перемены есть?
— Есть, — лаконично ответил Тораноскэ, ожидая, пока девица покинет комнату.
Глаза Мунина загорелись любопытством. Он молчал, но взор его, словно бурав, сверлил собеседника.
Снизу послышался ленивый плеск весел, загребающих воду.
— Уж эти красотки! — со смешком заметил Мунин, когда девица наконец оставила их наедине. — Ночью она тут у меня клянчила лапшу-удон. Как услышала с улицы «— Удон! Удон!», так принялась веером обмахиваться, а сама все про удон да про удон толкует. Тут я сразу почувствовал, что отправился в путешествие и попал незнамо куда. Что за народ?! Да и впрямь тут ведь уже загород… Удон тут и впрямь хорош… Мне даже жалко ее стало. Ха-ха-ха-ха! — рассмея
лся он, откинувшись на циновку.
— Ну, так как там? — наконец всерьез осведомился Мунин.
Речь шла о доме в деревне Хирама, где укрылся Кураноскэ. Тораноскэ поведал о том, что те самые соглядатаи, шпионы Уэсуги, что ходили по пятам за Кураноскэ в Киото, недавно объявились в Хираме.
Глаза Мунина сверкнули, будто говоря:
«— Ага, значит явились все-таки!»
Известие, казалось, его обрадовало. Он замолк в раздумье на некоторое время, поигрывая чубуком, зажатым между пальцами, и наконец вымолвил:
— Так просто оно не кончится.
Тораноскэ усмехнулся.
Прибыло сакэ, и Мунин уселся напротив гостя.
— Ничего страшного. Надо этих соглядатаев изловить и спихнуть в ближайшую канаву. Только вот что… Убивать их — после хлопот не оберешься. Надо дело обделать тихонько, без лишнего шума. Пожалуй, я сам туда отправлюсь и этим займусь.
— Ну, это уж…
— Едва ли они там что разнюхают — что со старика возьмешь? — Что касается заварух, тут нужно особое мастерство, чтобы переговоры вести. Тут дело тонкое. Вы вот, к примеру, может, рубиться и мастера, а чтоб словами противника срезать — так, небось, ни одного среди вас не найдется.
— Может, оно и так. Да только все равно лучше бы вам туда не заявляться. Если даже расклад будет благоприятный, все равно сложностей не избежать…
— Н-да, пожалуй… Хотя, между прочим, что до меня, то я никакую потасовку неблагоприятным раскладом отнюдь не считаю, — с напористым задором промолвил Мунин. — Но ежели рассудить здраво, то, конечно, проделать все гладко, чтобы без сучка, без задоринки — дело ох как нелегкое! К тому же в любой ссоре надо еще и последствия ликвидировать… Однако негоже, чтобы какие-то поганцы причиняли порядочным людям беспокойство. Вы уж там обмозгуйте, как все устроить наилучшим образом. Чтобы, значит, без лишнего шума, не привлекая внимания — и шито-крыто. Так-то! Ну что же, может, мне все-таки самому отправиться, а? Уж больно неспокойно будет на сердце, ежели все поручить другим…
— Ну что ж, тогда пожалуйте сами.
— Да уж, пойду. Который час?
— Немного за полдень.
— Тогда можно особо не торопиться. Успею еще ванну принять. Да и вы, сударь, пожалуйте. У нас тут водица из горячего источника — с солями.
Два часа спустя Мунин и Тораноскэ уже шагали по дороге вдоль моря. За ними следом шествовал небезызвестный верзила-слуга с бородой веером, на которого почтительно оглядывались встречные прохожие.
Когда миновали Судзугамори и дорога, обсаженная с двух сторон деревьями, удалилась от берега, Тораноскэ обратил внимание на самурая в широкополой соломенной шляпе, сидящего на корне сосны. Где-то он как будто бы встречал этого человека, но тот сидел отвернувшись и, к тому же, лицо было скрыто полями шляпы. Так и не вспомнив, кто это такой, он уже собрался пройти мимо, как вдруг самурай сам поднялся и окликнул путников: