Страница 59 из 72
— Бедняжка! — с чувством сказал он, и в этих словах была не только жалость к несчастной Хана-Оги, которую поглотила сегодня пучина небытия. Он со всей остротой почувствовал, что мрак сгущается и в конце того пути, которым следует он сам.
— Они закололись кинжалом? — спросил Сёдзаэмон.
— Нет, выпили какого-то яду. С виду совсем такие же, как были при жизни, только глаза закрыты… Губы приоткрыты, будто сейчас вздох послышится… Они так крепко обнялись… Велели их разъединить… — рассказывала девица глотая слезы — и вдруг, словно в ужасном испуге, бросившись к Сёдзаэмону, прильнула к нему и уткнула голову ему в колени.
Этот порыв удивил Сёдзаэмона. То место, где лицо девушки прикасалось к его ногам, было словно в огне: он ощущал ее теплое дыхание и горячие слезы. Он сидел не шевелясь, глядя на копну рассыпавшихся черных волос, вздрагивающую у него на коленях, вдыхая их запах, пока к девушке не вернулись силы. Взяв ее за руку, Сёдзаэмон смутно ощутил все, что она должна была чувствовать в этот момент. Неожиданная смерть подруги оказалась для девушки слишком тяжким потрясением. Сначала то была невыносимая скорбь, а затем испытанное потрясение выплеснулось в какое-то новое, неведомое чувство. В смерти подруги ей почудилось напоминание о том, что и ее, возможно, ожидает та же судьба, и теперь она, в ответ на это, до безумия жаждала одного — наполнить свою жизнь горением. Спустя некоторое время девушка взглянула снизу вверх на Сёдзаэмона. Глаза ее были печально полуприкрыты, но в них угадывалось потаенное жаркое пламя, которым охвачена была вся ее плоть. Руки Сёдзаэмона непроизвольно механически гладили обнаженное тело…
— Я ведь строго-настрого приказал сидеть смирно и не высовываться! — вколачивая слово за словом, будто гвозди, изрек Хёбу Тисака, и на лице его было написано возмущение. Весть о том, что забияки из приставленных к Кире охранников затеяли стычку с ронинами из Ако, сверх ожиданий повергла старого воина в страшное негодование.
Хёбу выглядел изможденным и осунувшимся. Избороздившие лицо глубокие морщины свидетельствовали о нервном напряжении последних месяцев. Будучи отправлен в отставку с поста командора эдоской дружины клана Уэсуги и сдав дела преемнику, Матасиро Иробэ, он занимался приведением в порядок своего хозяйства. До отъезда в Ёнэдзаву оставалось еще несколько дней, а пока что Хёбу, перебравшись на тихое Нижнее подворье в Сироганэ, позволил себе слегка расслабиться после тяжких трудов. Хэйсити Кобаяси, явившийся к нему с докладом, не предполагал, что сообщение так ошеломит и расстроит бывшего командора.
Тишина осенней ночи объяла дом под сенью развесистых деревьев — слышно было лишь, как бьется в закрытую створку сёдзи мотылек, прилетевший на свет фонаря, требуя, чтобы его впустили в комнату. Кошка, как всегда дремавшая на коленях у Хёбу, приподняла голову, прислушалась и, выскользнув из под руки Хёбу, пытавшегося ее удержать, принялась расхаживать вдоль сёдзи, следуя за шумом крылышек.
— Ах ты, непослушная! — проворчал Хёбу, ухватив кошку за загривок. Так и не добравшись до мотылька, она смирилась и свернулась клубочком.
— Я ведь вас просил пожертвовать жизнью. Полагал, что ради нашего клана и жизнь можно отдать — вот потому и просил…
— Можете об этом не напоминать, — от души сказал Хэйсити, взглянув на собеседника исподлобья. — Каждый из нас готов умереть во имя дома Уэсуги. Мы только этого и желаем.
— Да нет же, я не о том, — раздраженно воскликнул Хёбу. — Как ты не понимаешь?!
Кобаяси молчал.
— Нет, ничего ты не можешь понять! — с горечью отрезал Хёбу.
Хэйсити в свою очередь был рассержен и обижен. Хёбу сидел напротив него, обхватив себя скрещенными руками за плечи, будто удерживая, чтобы не метаться от расстройства чувств, и только глаза его горели огнем.
Воцарилось безмолвие. В гнетущей тишине слышно было лишь глухое биение крылышек о бумагу сёдзи. Хэйсити понимал только, что Хёбу тяжко переживает оттого, что хочет ему что-то сказать, но не может. Однако ничего более он уразуметь был не в силах. Одно было ясно: Хёбу и рад бы начистоту высказать все, что у него на сердце, но ему не хватает храбрости сказать все как есть. Яростное пламя в глазах Хёбу вдруг погасло, и сам он, будто силы внезапно покинули его, весь сник и понурился. Хэйсити знал, сколько тревожных мыслей и чувств постоянно обуревало это иссохшее старческое тело, не давая ни минуты покоя.
Закусив губу, Хёбу постарался совладать с собой
— А как ты рассудишь, ежели я тебе вот что предложу? Коли ронины из Ако будут штурмовать усадьбу, вам вовсе не надо сопротивляться. Дайте просто себя зарубить — и все тут! Ну, что?
Вопрос застал Хэйсити врасплох. Однако, пожалуй, еще более неожиданным для него было увидеть слезы, навернувшиеся на глаза Хёбу, когда тот стремительно обернулся к собеседнику. Но в глазах, обращенных на Хэйсити, вновь горело пламя — отражение могучей силы духа и сконцентрированной воли. Что-то страшное послышалось Хэйсити в этих словах, которые прозвучали как удар. Будто Хёбу наконец коснулся того запретного, о чем так хотел и все не решался поведать.
— Как вы сказали? Если ронины ворвутся в усадьбу, мы просто должны дать себя зарубить?! медленно проговаривая слова, переспросил Хэйсити.
Хёбу в подтверждение кивнул, будто говоря:
«— Вот именно!»
Руки его, лежавшие на коленях, были крепко сжаты в кулаки, так что, казалось, пот проступал на ладонях. Он сам понимал, что в его вопросе нет логики. Вместо того чтобы приказать страже в случае нападения ронинов биться насмерть и держаться до последнего, он предлагает им не оказывать сопротивления и беспрепятственно дать себя зарубить. Вероятно, Хэйсити Кобаяси должен будет передать приказ всем остальным… Но зачем тогда вообще было приставлять охрану к Кире? Вот оно как…
Хэйсити вспомнил слышанные когда-то от Хёбу слова: «Может быть, придется вам умереть собачьей смертью…» Между теми словами и сегодняшним вопросом определенно была какая-то связь. Уловив эту связь, Хэйсити внезапно остолбенел от догадки: уж не задумал ли командор дать ронинам отомстить и покончить с Кирой? С человеком, который доводится родным отцом господину?!
Глаза Хэйсити вспыхнули огнем.
— Ну, да, вроде того! — быстро кивнул Хёбу, прочитав по лицу Хэйсити, что тот обо всем догадался.
Он старался говорить спокойно, но голос его подвел и осекся. Откашлявшись, Хёбу еще раз подтвердил:
— Да хоть бы и так…
Он, должно быть, боялся, что собеседник истолкует его слова слишком однозначно, но Хэйсити, впервые уразумев, что на уме у бывшего командора и что он хочет сказать, был совершенно ошеломлен и подавлен.
— Но как же? — только и мог вымолвить он.
Словно не желая слушать никаких возражений, Хёбу судорожно рванулся, подпрыгнув на коленях, и выкрикнул громовым голосом, которым, казалось, можно было свалить собеседника наповал:
— Ради нашего клана! Ради дома Уэсуги!
— Нет, ни за что! — сказал Хэйсити. — Я не могу!
— Глупец!
Взоры их скрестились — каждый будто хотел насмерть поразить противника взглядом. В конце концов Хёбу не выдержал и обмяк. Яростное пламя в его глазах померкло, уголки губ скривились. Он не плакал, но он как бы опал лицом вперед, держа иссохшие, словно палки, руки на коленях. Он тяжело прерывисто дышал, и плечи его содрогались, будто Хёбу только что взбежал по крутому склону горы.
— Командор! Командор! — промолвил Хэйсити, сдерживая слезы.
Хёбу по-прежнему сидел на циновке обмякнув, бессильно прогнувшись вперед, будто вот-вот упадет.
— Командор, — продолжал Хэйсити, пытаясь улыбнуться сквозь слезы, — ну, хорошо, если вы серьезно, как же вы это себе представляете?
Но Хёбу вдруг рухнул ничком на циновку.
Когда стемнело, Хэйсити покинул усадьбу в Сироганэ. Осенняя ночь была темна, и сердце Хэйсити было объято мглой. Он весь еще был во власти чувств, охвативших его во время недавней беседы. С грустью думал он о том, что переживает сейчас Хёбу Тисака, которому предстоит через несколько дней отправиться в Ёнэдзаву. Там, наверное, сейчас в горах уже идет снег. Небо в преддверии долгой зимы окрашено в унылые блеклые тона… Хёбу предстояло вернуться в родные края, под это мрачное небо, с глубоко уязвленной душой. Хотелось бы, по крайней мере, чтобы он оставался, как всегда, деятельным и целеустремленным, исполненным решимости померяться силами с Кураноскэ Оиси, о чем он сам не раз говорил. Вероятно, иного нельзя было и ожидать, но для Хэйсити было просто невыносимо видеть этого человека в минуты душевной слабости, как сегодня вечером. В то же время он думал и о том, сколь важна становится теперь их роль — роль охранников усадьбы Киры.